Сын цирка - Джон Ирвинг

«Вопрос о коровах» снова заставил его испытать чувство иностранца. Зная о существовании сикхских экстремистов, он ни одного из них не видел лично. В клубе Дакуорт доктор поддерживал приятельские отношения с писателем-сикхом мистером Бакши. Тот любил поговорить об американских классических фильмах, однако они никогда не обсуждали проблему сикхского терроризма. Фарук краем уха слышал о террористических организациях «Шив Сена», «Далит Пантерз», «Тамильские тигры», но конкретно не знал ни одного члена этих организаций. В Индии с ее миллионами индусов, мусульман, сикхов и христиан, членов клана Парси, по мнению Фарука насчитывалось около 80 тысяч. Однако в ее маленькой частице, ограниченной подъездом некрасивого дома на Марин-драйв, когда вместо бесчисленных миллионов людей и их огромных проблем Дарувалла занимался лишь маленьким вопросом об использовании лифта, все эти враждующие фракции сплачивались между собой и единым фронтом выступали против Фарука: слуга должны ходить по лестнице пешком.

Недавно доктор прочитал в газете об убийстве мужчины по причине того, что вид его усов «оскорблял кастовые чувства». Набриолиненные его усы торчали кончиками вверх, тогда как по традиции кончики необходимо опускать вниз.

Вверх или вниз? Решено — Инспектор Дхар уедет из страны и никогда больше туда не вернется. Он подумал, что сделает то же самое. Он помог нескольким детям-калекам в Бомбее? Ну и что? Чем он занимался реально, когда придумывал смешные киносюжеты о стране, подобной Индии? Он не был писателем. И зачем брал кровь у карликов? Ведь он не был и специалистом по генетике.

Разъедаемый этими мыслями, доктор вошел в свою квартиру, встреченный проявлением недовольства, которого ожидал. Он не сообщил любимой жене, что пригласил к ужину любимого Джона Даруваллу, опоздал сам и заставил обоих ждать его. В дополнение ко всему у него не хватило смелости сообщить Дхару неприятную новость.

Фарук почувствовал, что насильно втянут в цирковой номер собственного сочинения, оказавшись в прокрустовом ложе, откуда ему самому не вырваться. В памяти возник номер из программы «Большого Королевского цирка», который на первый взгляд казался довольно милым помешательством, однако Фарук по-настоящему сошел бы с ума, если бы увидел его снова. В ушах зазвучала сопровождающая его музыка — и она, и цирковой номер возникали в нем с монотонностью страшного сна, который время от времени посещает каждого человека. Номер под названием «груженый велосипед» состоял из простых действий, доведенных до идиотской экстремальности.

Два велосипеда, управляемые крепкими и сильными женщинами, носились друг за другом по арене. Затем появлялись еще несколько полных темнокожих женщин, которые на ходу залезали на велосипеды, используя при этом массу приемов. Некоторые женщины повисали над передними и задними колесами, некоторые садились на руль и очень осторожно на нем балансировали. Одни женщины забирались на задний надкрылок колеса велосипеда. Независимо от их количества, две сильные бабищи продолжали крутить педали. Появлялись маленькие девочки, залезали на плечи и головы женщин на велосипедах, включая тех, кто крутил педали. Это продолжалось до тех пор, пока по кругу на арене не начинали двигаться две огромные пирамиды из приклеенных друг к другу женщин. Пирамиды безостановочно следовали друг за другом.

Оркестр играл бешеную мелодию, напоминающую несколько тактов из французского канкана, повторяя их снова и снова. У всех темнокожих толстых пожилых женщин и девочек на лицах белело слишком много пудры, что делало происходящее чем-то нереальным. Женщины в бледно-пурпурных балетных пачках все улыбались, улыбались и улыбались, крутясь по арене. В последний раз Дарувалле показалось, что номер никогда не кончится.

С каждым в жизни случается «груженый велосипед». Сегодня у доктора день походил на такой цирковой номер. Оркестр заиграл канкан, закружились, приветствуя его, темнокожие женщины в бледно-пурпурных балетных пачках. И пошли кружиться обсыпанные пудрой привидения в своем сумасшедшем нескончаемом ритме.

7. ДОКТОР ПРЯЧЕТСЯ В СПАЛЬНЕ

Прошлое — это лабиринт. Как найти из него выход? В холле не оказалось темнокожих женщин на велосипедах, однако доктора остановил голос жены, доносившийся с веранды, где Джулия услаждала Дхара своим любимым видом на дорогу, идущую вдоль морского берега. Случалось, Дхар спал на веранде, когда задерживался допоздна и ночью не хотел возвращаться домой. Иногда он ночевал там, когда прилетал в Бомбей и хотел привыкнуть к запаху города. Дхар утверждал, что в этом секрет его почти моментального привыкания к Индии.

В воздухе Цюриха, откуда он приезжал, едва ощутимо пахло ресторанной едой, двигателями машин, горящими каминами и канализационными колодцами. В Бомбее же висел смог, небо коптили два или три миллиона печек, на которых в трущобах готовили еду. В воздухе стояла вонь гниющих овощей, экскрементов четырех-пяти миллионов людей, многие испражнялись прямо на обочинах дорог или на берегу моря. Однако проходило два-три дня пребывания в Бомбее и

Дхар заявлял, что его не раздражают городские запахи. Доктору Дарувалле требовалось для этого две-три недели — запах экскрементов пропитал воздух огромного города, где почти половина жителей пользовались туалетами на улицах, живя в домах без канализации.

В холле, где пахло плесенью от стен, доктор быстро снял сандалии вынул все необходимое из папки и старого темно-коричневого врачебного чемодана, машинально отметив, что зонтики в стойке покрылись пылью, поскольку со времени сезона дождей прошло уже три месяца. Из кухни доносился запах жареной баранины с соусом и доктор подумал, что на ужин сегодня то же самое, что и вчера. Запах еды предупреждал: у его жены ностальгия. Джулия переходила на немецкий всегда, когда оставалась с Дхаром.

Фарук вслушивался в австрийское произношение жены и перед его мысленным взором представала восемнадцатилетняя Джулия, за которой он ухаживал, старый дом в стиле бидермейер с желтыми стенами. В фойе рядом с пальмой стоял бюст Франца Грилъпарцера, в гостиной висели детские портреты — такие невинные личики. Уют дополняли бесчисленные фарфоровые птички и серебряные антилопы. Фарук вспомнил тот вечер, когда он сделал неловкое нервное движение и сахарницей разбил красочный стеклянный абажур лампы.

В той комнате было двое часов. Одни каждые полчаса играли несколько тактов вальса Ланнера и каждый час — фрагмент вальса Штрауса. Вторые часы, с разницей в минуту, играли фрагменты Бетховена и Шуберта. Фарук вспомнил, что пока Джулия и ее мать убирали осколки стекла, оставшиеся от абажура, сначала он услышал Штрауса, а затем Шуберта.

Припоминая их совместные чаепития в Вене, Дарувалла легко мог представить, какой была его супруга в девичестве. Она всегда одевалась в стиле, который бы понравился леди Дакуорт. Джулия носила кремовую блузку с пышными рукавами и высоким гофрированным воротником. Говорили они по-немецки, поскольку ее мать не владела английским языком также хорошо, как Джулия. Теперь Фарук говорил с женой по-немецки лишь изредка. Немецкий остался языком их любви, на котором они ворковали тогда в темноте и Джулия сказала ему: «Я нахожу тебя очень симпатичным». Она сказала это после двух лет их знакомства. тем не менее ему показалось, что девушка слишком поторопилась, и он ничего ей не ответил. Фарука терзала мысль, как ему сформулировать проклятый вопрос: как она относится к цвету его кожи? Внезапно он услышал:

— Особенно мне нравится твоя кожа. Она очень привлекательна рядом с моей, — сказала Джулия.

Наверное, когда люди говорят, что какой-то язык романтичен, на самом деле они наслаждаются воспоминаниями о прошлом, с ним связанном. Слушая, как Джулия говорила с Дхаром по-немецки, Фарук ощущал определенную степень интимности их отношений.

Его жена называла Дхара Джоном Д — так мальчика называли когда-то слуги, а она переняла у них эту кличку. Джулия и Фарук переняли многие словечки своих слуг, стариков Налина и Сварупы. Дети доктора и Джон Д всегда звали служанку Рупа. Слуги пережили и Ловджи и Мехер, у которых они когда-то работали. Работа в доме Фарука и Джулии была для старых слуг, словно выход на пенсию, поскольку хозяева редко жили в Бомбее. Когда они отсутствовали, слуги поддерживали порядок в квартире, что не отнимало у них много сил. Если бы Фарук продал квартиру, то куда бы делись эти старики? Он договорился с женой, что продаст апартаменты только после смерти слуг.

Хотя Дарувалла продолжал возвращаться в Индию, он редко останавливался в Бомбее на длительный срок, и поэтому мог позволить себе жить в приличном отеле. Однажды коллега по работе обронил замечание, что Фарук очень консервативно относится к вещам.