Люби меня вечно - Барбара Картленд

— Ты была вечером на празднике? — наконец с любопытством спросила она, и теперь ее голос казался менее враждебным.

— Да, во дворце Трианон.

— На празднике у королевы?

— Да.

Женщина с яростью плюнула на пол, как только что делал ее муж.

Ее враждебность снова вернулась.

— Вся наша нищета — из-за королевы, — заговорила она через некоторое время. — Деньги из государственной казны идут на ее наряды и драгоценности, на украшение ее дворцов, на уход за ее садами. А мы, французы, голодаем! Наши дети умирают с голоду, а она только смеется и покупает все новые драгоценности и наряды. — Несчастная темная женщина словно зазубренный урок повторяла внушенные ей кем-то фразы.

— Ты разговаривала с королевой? — В голосе женщины вновь зазвучало любопытство.

— Да, вчера вечером я разговаривала с ее величеством. И уверяю, она вовсе не такая, как вам рассказали.

— Все знают, какова она, — со злостью отрезала женщина. — Спроси любого, только, конечно, не своих проклятых аристократов. Они тоже наживаются за счет бедных. Ты спроси тех, кто работает, как мой муж, спроси женщин, которые страдают, как я. Они скажут, кто виноват в наших бедах.

Эту минуту крик ребенка наверху стал таким пронзительным, что мать поднялась, вскарабкалась по лестнице и исчезла в темноте мансарды.

Эме заметила, что уже наступило утро. Вставало солнце, сквозь грязные разбитые окна сочился тусклый свет. При утреннем свете комната казалась еще более убогой. Стены потрескались, штукатурка обвалилась, повсюду проступала плесень. Потолок почернел от копоти. От запаха грязи и нечистот было трудно дышать.

Внезапно из темного угла выскочила крыса, подбежала к столу в поисках остатков пищи, а потом исчезла где-то за камином. От страха девушка вскрикнула. Хозяйка через минуту спустилась по лестнице с ребенком на руках.

— Бесполезно кричать, все равно никто тебе не поможет. А если будешь шуметь, то Франсуа, когда вернется, заткнет тебе рот! — грубо предупредила она.

— Но я просто испугалась крысы. Она спряталась вон там, за камином.

— Да, их здесь сотни, — ухмыльнулась хозяйка. — Одна несколько дней назад укусила Жана, когда он лежал возле огня. Может быть, потому он так и плачет. — Впервые на ее лице появилось выражение нежности.

Взглянув на мальчика, Эме увидела, что он очень некрасив, бледен и ужасающе худ. Маленькое личико казалось старческим, словно неживым.

— Сколько он уже болеет?

— Четыре дня. И все это время я никак не могу его накормить.

— Сколько ему?

— Три недели назад исполнился годик.

Для своего возраста ребенок был слишком мал. В монастыре Эме помогала ухаживать за детьми и прекрасно помнила, что большинство из них в год были гораздо крупнее и сильнее Жана. Малыш, не замолкая, кричал.

— Он голоден, — сказала мать. — Я бы сходила и купила ему молока, но должна торчать здесь и стеречь тебя.

— Дайте его мне, — предложила Эме, — я его подержу, пока вы сходите за молоком.

— Как же! Так я тебе и поверила! Только я за порог, ты тут же сбежишь. А Франсуа, вернувшись, задаст мне хорошую трепку!

— Но как же я смогу сбежать? Ваш муж унес ключ от этой цепи. И я дам вам честное слово, что, пока вас не будет, я даже не попытаюсь позвать на помощь.

— Ну ладно, — сурово согласилась Рене, — но учти, если ты сбежишь, Франсуа тебя все равно поймает и тогда уж наверняка убьет.

— Я же обещала. Если хотите, положите малыша в колыбель и поставьте рядом со мной.

Рене так и сделала. Но ребенок не желал лежать в грязных пеленках и кричал, что есть мочи. Мать, не обращая ни малейшего внимания на его протесты, подтащила колыбель поближе к Эме.

— Можешь покачать его, — снисходительно разрешила она, — но лучше не вынимай. Он может закапризничать еще сильнее.

Эме покорно протянула руку и стала покачивать колыбель. Рене накинула на голову темный платок.

— Я быстро, — предупредила она.

Ребенок все плакал, и Эме, вынув его из колыбели, завернула в потрепанное одеяло и начала качать на руках. Он был, что называется, «кожа да кости». Личико желтоватое, восковое, лысая головка и морщины. Беспомощные ручки с синими жилками беспорядочно двигались. У Эме сжалось сердце. Разве ребенок виноват в том, что его родители так бедны и невежественны?

Прижав ребенка к груди и качая его, Эме вспомнила длинные коридоры, чистые, натертые до зеркального блеска полы в монастыре, сытную и достаточно вкусную, хотя и не слишком изысканную пищу. Да, во многих отношениях ее жизнь в монастыре можно было назвать счастливой! Она не знала родительской любви, но монахини ласкали и баловали ее, находя в этом выход своим нереализованным материнским чувствам.

Глядя на несчастного малыша, Эме впервые задумалась, что в жизни может быть что-то еще худшее, чем сиротство. Жан погибал от холода, грязи и голода, а его невежественные родители находили выход своей ненависти и злобе, обвиняя королеву во всех тяготах жизни.

Эме вдруг почувствовала себя совсем маленькой и беспомощной. Что она знает о жизни и о мире? Девушка вновь вспомнила монастырь с его не поддающейся описанию обстановкой отрешенности и покоя. Сам воздух в нем словно был пропитан ароматом духовности, а глубокая вера дарила счастье каждой из его обитательниц — от матери-настоятельницы до маленьких послушниц.

Потом она вспомнила дворец в Париже, в который привез ее герцог: огромные залы с хрустальными канделябрами, мягкие пушистые ковры; роскошная кровать с расшитым пологом, такая мягкая, что девушке казалось, будто она спит на облаке; ванная комната с золочеными кранами, цветущий сад, освещенная солнцем библиотека с дубовыми панелями, в которой работал по утрам Гуго, — все это было прекрасно, и неопытная девушка решила, что за стенами монастыря весь мир выглядит так. А сейчас ей открылась совсем другая сторона жизни, настолько неприглядная, что Эме была готова заплакать от жалости и разочарования.