Голод - Лина Нурдквист

готовить. Время от времени я подходила к сундуку, который Армуд отполировал, покрыл маслом, снабдил новым замками. Левый замок отбрасывал на пол такую красивую тень, когда в домик заглядывало солнце. В благодарность я протерла зеркало Армуда и его бритву, а потом аккуратно сложила на дно сундучка.

Надеюсь, он будет бриться завтра утром, а не сегодня вечером, я так люблю просыпаться от скрипа половицы! По вечерам этот звук пропадает среди прочих звуков.

Скоро будет готов ужин. Живот еще плоский, но под передником уже таится новая жизнь. У меня за спиной вы играли вдвоем, но я знала, что вас скоро станет трое. Когда подуют осенние ветра, мой живот вырастет не хуже горы Хельсингебергет, но пока еще не время. Кто-то свернулся калачиком там внутри, в тепле, а за окном на яблонях играли все оттенки осени. Уже почти шесть часов, а Армуд все не возвращается, хотя уже давно стемнело. Подумать только, что можно так волноваться за взрослого человека. Выглянув из дверей, я все равно не увидела его. Самый красивый час в саду, когда день сменяется сумерками.

Он должен уже быть дома.

Собрав несколько крошек на своем конце стола, я подперла голову руками, да так и осталась сидеть. В котле кипела вода. Во мне кипела тревога. Тревога за маленькую жизнь в животе – пока я не убедилась, что все именно так, как должно быть. Я услышала, как у тебя урчит в животе, Руар, как ты сказал сестричке, что скоро будем ужинать – вот только папа вернется. Когда я подняла глаза, ты улыбнулся ей, так что видна стала щелочка между зубами, а больше ничего не произошло, только вся воды выкипела из котла. Теплые лучи лунного света проскользнули в дом, не смотря на холод. Мы начали есть – скоро он придет и тоже возьмет себе еды, выскоблит тарелку дочиста, а вы будете сидеть и ждать, пока он не начнет рассказывать свои потрясающие, почти правдивые истории.

– Давайте есть, дети! Папин ужин готов.

Топот маленьких ног по полу, сжатые руки, пинки под столом, хихиканье.

– Буду чавкать громко-громко!

Кажется, эти слова произнесла твоя сестра. Поставив котел на стол, я придвинула к тебе поварешку. С нее капало, когда ты накладывал еду себе в тарелку. Собираясь поставить котел обратно на печь, я прошла мимо двери, чтобы еще раз взглянуть. Дверь распахнулась прежде, чем я успела дойти до нее.

Это был не он.

Вошедший не затворил за собой дверь, оставив ее нараспашку навстречу осенним ветрам. Не затворил, потому что человек, пришедший по такому делу, не остается надолго. Лоб у него вспотел. Лицо было красное. Глаза с красными прожилками уставились на меня. Сперва я попятилась от других причин, схватилась за живот. Но он пришел не за этим. Это был лесоруб, такой же, как и многие другие, он был в Тунсе, разбирая завалы после шторма, и видел, как упала сосна. Сняв шапку, он скомкал ее в грубых ладонях.

Правда слетела из его губ большой черной птицей. Голос его дрогнул, и я все поняла.

– Все произошло очень быстро. Он умер без единого звука.

И все.

Мужчина стоял молча, тяжело дыша, уставившись в пол.

В комнате царил полумрак – только что мне казалось, что так уютнее. Я выпустила из рук медный котел, и он упал на пол такой тяжестью, что на сосновой доске навсегда осталась отметина. Овощи и бульон растеклись по полу домика, как медлительная, каменистая река. В одном конце кухни стояла я, переставшая быть сама собой. В другом углу вы двое, вероятно, не расслышавшие, не понявшие. Армуд погиб.

Ствол дерева, упавший на него. Я закричала в лицо мужчине, желая испепелить его взглядом, завыла так, что затряслись стены. Вы, дети, кинулись ко мне, я схватила вас на руки, и мы замерли в такой позе. Я не хотела говорить вам, тогда это стало бы реальностью, уже необратимой.

– Отца больше нет.

Моей жизни угрожала опасность, тело приготовилось к бою, не понимая, что уже поздно. Чудовищной болью оно приготовилось защитить меня и устроить все по-хорошему. Человек, стоящий передо мной, ничем не мог помочь мне – он тоже угроза, все превратилось в угрозу мне и моим тощеньким детям.

Мужчина попросил воды. Не помню, дала ли я ему напиться, но после этого он ушел.

Когда он ушел, мы крепко прижались друг к другу. Два маленьких теплых тельца, которые мне предстояло защищать. Ваша одежда промокла и стала холодна, как лед. Туне Амалия прижимала к себе свою куклу Беатрис. Глаза у нее покраснели от слез, а ты, Руар, побелел как молоко. Моя боль отражалась в твоих глазах.

Отца больше нет.

Все произошло быстро, так сказал лесоруб, так что я повторила это. Умер без единого звука. Уже тогда я поняла, что это неправда – слышала потом, как они пилили и рубили дерево, чтобы достать его тело. Бились больше часа.

И я увидела его.

Поздно вечером мужчина вернулся обратно с Армудом. Трое мужчин принесли его в наш дом. Он лежал холодный, изувеченный на кухонном столе под простыней с вышитыми цветочками и монограммой желтыми стежками. Кто-то закрыл ему глаза, потому что сам он уже не мог этого сделать. Лицо Армуда замерло в выражении отчаянного крика. Синие губы, безмолвный ужас. Туне Амалия была еще невелика ростом и не доставал до стола, но ты, Руар – думаю, ты увидел его, прежде чем сон спас тебя.

Отца больше нет. Я стояла посреди кухни – здесь осталась только я. Все закружилось вокруг – теперь ничего уж нельзя взять назад. Я уложила вас в тот вечер, или вы легли сами? Знаю только, что, когда вы заснули, я стояла с двумя монетами в руках и смотрела на ноги Армуда. Это зрелище пугало меня. В ушах у меня гудело. Никогда еще я не видела его таким – от выражения ужаса на его лице по телу пробегали мурашки. Я осторожно прикоснулась к его руке, торчавшей из-под простыни. Запястье было холодным наощупь, кровь не стучала в жилах, как я привыкла. Мои пальцы нащупали лишь неподвижность. Он лежал под простыней – такой бледный, в нем не осталось ни крови, ни жизни. Лес разорвал белые шрамы, оставшиеся от лап медведицы. Теперь эти раны уже не затянутся.

Я заставила себя снова взглянуть ему в лицо, мне придется это сделать. Монеты, которые я держала в руке, он заработал в