Одна в мужской компании - Мари Бенедикт

Коридор был пуст, только голоса доносились из столовой. Я знала, что к ней примыкает маленькая буфетная, которой почти никогда не пользовались. Можно надеяться, что там никого нет — слуги наверняка носят еду Фрицу и его гостям не через буфетную, а через кухоньку, примыкающую к столовой с противоположной стороны. Им это должно быть удобнее — туда ведет кухонный подъемник, а значит, можно не бегать вверх и вниз по лестнице.

Я решила рискнуть и прокралась на цыпочках по коридору. Вздохнув с облегчением (я оказалась права, слуги предпочли носить блюда через кухоньку), подобрала полы халата и присела на корточки в пустой, темной буфетной. Села и стала слушать.

— Как мы можем быть уверены, что вы снабдите нас всем необходимым для вторжения? Ваша деятельность в прошлом никак не свидетельствует о стремлении к объединению наших стран, — скептически проговорил голос с резким немецким акцентом, ничуть не похожим на наш мягкий австрийский выговор. Этот человек наверняка был родом из Германии.

— Я предлагаю вам не только договоры, где изложены условия предстоящих поставок оружия, боеприпасов и деталей вооружения, — я предлагаю вам свою идеологическую поддержку. Теперь я вижу, что борьба против неизбежного объединения двух наших германских стран была глупостью и ошибкой. Поверьте мне, рейхсмаршал, прошу вас, — проговорил Фриц таким умоляющим тоном, какого я до сих пор от него не слышала. Мой муж всегда отдавал приказы, но до сих пор никто не осмеливался приказывать ему.

— Я не могу принять это решение, герр Мандль. Только наш лидер вправе ответить, можем ли мы закрыть глаза на вашу деятельность в прошлом, направленную против рейха, и на ваше предполагаемое еврейство. Ему решать, заслуживаете ли вы нашего доверия. Я должен оставить слово за фюрером, — таков был ответ рейхсмаршала на мольбу моего мужа.

В комнате стало тихо, словно все ждали, когда кто-то заговорит. Это мог быть только Гитлер. Я затаила дыхание, боясь вздохнуть слишком громко и выдать себя. Стрелка на моих наручных часах пробежала целую минуту, и все это время не было слышно ни слова, ни звука.

Наконец послышался властный, но ровный и мягкий голос. Я знала, что это Гитлер, больше некому, — ведь рейхсмаршал сказал, что оставляет слово за «фюрером», вождем, — но голос звучал так тихо, что я почти ни слова не могла разобрать. Где же те яростные, почти истеричные вопли, которые Гитлер издает, произнося свои знаменитые речи?

Постепенно привыкнув к тихому голосу и акценту, я начала разбирать некоторые слова.

— Думаю, вы осознаете, что мы, немцы — один народ, разделенный границей лишь по недоразумению, и что мы не сможем осуществить свое предназначение до тех пор, пока не воссоединимся. Я полагаю, что именно ваше еврейство до сих пор мешало вам это понять…

Я слышала, как мой муж попытался возразить против того, чтобы его определяли как еврея. Должно быть, кто-то одернул его, потому что он умолк на полуслове, а ведь Фрица всегда было не так-то легко заставить замолчать. Но, видимо, перебивать Гитлера не дозволялось никому.

Гитлер продолжал, будто его не пытались прервать.

— Я один решаю, кто еврей, а кто нет. И я решил, что вам будет присвоено звание «почетного арийца», а это значит, что отныне все пятна семитской крови с вас смыты. Вы больше не еврей. Я уверен, что теперь, избавившись от проклятия этой нечистой крови, вы сможете до конца принять и уже приняли нашу веру в единое германское государство.

— Благодарю вас, фюрер, — тихо ответил Фриц. От одного этого слова «фюрер» из его уст у меня потемнело в глазах: оно означало «вождь». Мой муж только что назвал Гитлера своим вождем? Присягнул на верность врагу?

— Как почетного арийца, вас, разумеется, не коснется ни действие нюрнбергских законов, когда они вступят в силу после воссоединения Германии и Австрии, ни эндлёзунг. Как и вашей жены — она ведь, как я понимаю, тоже еврейка.

Услышав, как Гитлер назвал меня еврейкой, я задрожала всем телом. Я вдруг почувствовала себя голой и беззащитной в моем собственном доме. Откуда в Третьем рейхе знают о моем еврейском происхождении?

— Эндлёзунг? — переспросил Фриц. Я тоже не поняла, о чем речь. Слово было немецкое, и смысл его был понятен — «окончательное решение», но что именно Гитлер имел в виду? Какой вопрос он намеревался решить окончательно?

— Да-да, окончательное решение, — невозмутимым голосом объяснил Гитлер. — Это многоэтапная нацистская программа, и нюрнбергские законы — лишь первый шаг. Кульминацией нашего масштабного плана, разумеется, станет не просто исключение евреев из немецкого общества. После того как рейх завоюет весь континент, мы намерены полностью уничтожить всех европейских евреев.

Я ахнула и тут же обмерла. А вдруг кто-нибудь меня услышал? Я вслушивалась — не прервется ли разговор, не раздадутся ли шаги, означающие, что меня вот-вот обнаружат. Но разговор продолжался. Я на цыпочках выбралась из буфетной и прокралась по коридору на террасу.

То, что я услышала, не укладывалось у меня в голове. Мой муж — торговец смертью — целиком оправдал прозвище, данное ему много лет назад.

И он готов своими руками нести эту смерть Австрии и ее народу.

Глава двадцать четвертая

24 августа 1937 года

Вена, Австрия

Дальше медлить было невозможно, да, по правде говоря, и незачем. Чтобы разработать новый план, понадобилось два месяца, и все его детали были в основном продуманы. Я наметила способ побега и достаточно непредсказуемый, но не слишком сложный маршрут. Самые необходимые вещи заранее сдала на хранение туда, откуда их можно будет легко забрать. А до этого не один час перебирала прочее свое имущество — изысканные, украшенные драгоценными камнями вечерние платья, туфли ручной работы, кошельки из тонко выделанной кожи и шелка и прежде всего — ювелирные украшения с изумрудами, бриллиантами, жемчугом и бесчисленным множеством других драгоценных камней, — откладывая то, что понадобится мне для следующих шагов. А самое главное — я нашла человека, на котором и держался весь мой план: ничего не подозревающую новую горничную, Лауру. Оставалось только выбрать подходящий момент, чтобы начать действовать.

Однако вначале нужно было выполнить последнее обещание, данное папе.

— Мама, если я уеду из Вены, ты поедешь со мной? — как-то спросила я, сидя за чаем у нее в Дёблинге. Дом, когда-то огромный, теперь казался маленьким, а сама мама — еще меньше. И хотя комнаты были заставлены вещами моих родителей и в каждом углу таились воспоминания, даже памятный запах папиного табака еще