Штрафбат 999 - Хайнц Конзалик

— Куда это вы собрались, Видек? — хрипло спросил он.

— Так к месту сбора. Они там меня дожидаются.

Видек стал выбираться из землянки, Крюль торопливо последовал за ним. Сгущались долгие русские сумерки, мрачный, серый зимний день заканчивался.

— Самое время, лишь бы только без меня не отъехали, — бормотал Видек.

Он боялся пропустить отбытие своей смены, так что следовало не мешкая направляться к месту сбора, иначе еще сутки проторчишь здесь — днем нечего и пытаться перейти по этим полям, тут же пришьют, и мокрого места не останется.

И тут началось.

Со стороны передовых позиций русских раздался грохот. Словно небеса раскололись. Потом вокруг завыло, засвистело, заскрежетало, загремело. Ослепительные вспышки взрывов слились в непрерывное, трепещущее зарево, а впереди, там, где располагались передовые позиции немцев, буйствовал огненный шквал.

Видек, глянув на съежившегося в комочек Крюля, который в ужасе прижался к стене траншеи, крикнул:

— Давайте-ка отсюда, герр обер-фельдфебель, и побыстрее! Если хотите успеть убраться отсюда! Пока можно, потом уже не прорваться — русские откроют заградительный огонь, мы и пошевелиться не сможем.

Так выглядел рутинный обстрел ураганным огнем тяжелой артиллерии Советов, предварявший танковую и пехотную атаку, которые последуют ранним утром. Это не был заурядный беспокоящий огонь, а увертюра к заранее подготовленному массированному удару по всему Восточному фронту. В этот момент на сотнях участков творился ад, предваряя ужасный и ставший последним для сотен и сотен солдат день. И это был еще умеренный по интенсивности артобстрел. Во всяком случае, он недотягивал до всесокрушающей мощи артподготовки, всегда предшествовавшей крупным наступательным операциям Красной Армии. Однако для тех, кто под него угодил и лежал сейчас, прижавшись к земле и больше всего на свете желая врыться в нее на несколько метров, он означал преисподнюю. Не говоря уже о тех, кто был на передовой. Но это был еще не сам ад, а лишь преддверие такового. Ад для немецких войск, в том числе и для солдат штрафбата, разверзнется уже скоро. В том числе и для обер-фельдфебеля Крюля, который и в страшном сне ничего подобного увидеть не мог. Нет, он, разумеется, знал, что на войне иногда погибают. Но гибель на поле битвы была и оставалась для него чем-то возвышенным, она ассоциировалась с героизмом и, что самое главное, происходила безболезненно и к нему прямого отношения не имела. Дескать, другие ладно, а вот я… А происходившее сейчас совершенно не вязалось с его представлениями ни о войне, ни о героической гибели, почерпнутыми из пропагандистских брошюр и книжонок сомнительных авторов. Скорее, с заурядным, массовым и безвестным убоем. И погибельный вал неумолимо приближался, грозя вот-вот раздавить, изничтожить его, превратив в жалкое подобие человека, жаждавшего единственного — остаться в живых, уцелеть любой ценой. И когда русские снаряды стали разрываться в опасной близости от траншеи, где укрывались они с Видеком, и когда Крюль понял, что Видек на самом деле собрался бежать из этого раздираемого в клочья снарядами и осколками мира, он утратил последние остатки самообладания. Он и хотел бежать отсюда, и боялся сдвинуться с места, но еще больше его страшило остаться в одиночестве. Вцепившись Видеку в рукав, он запричитал:

— Останьтесь… Не уходите! Останьтесь! Только не уходите!

— Черт возьми, да отвяжитесь вы от меня! — выкрикнул ему в лицо Видек, пытаясь высвободиться.

Но обер-фельдфебель Крюль мертвой хваткой вцепился в него, пытаясь удержать.

— Пусти ты! — вне себя от злости и страха заорал Видек, тут же присев: взрыв прогремел в нескольких метрах, чудом не задев их.

— Не могу я тут… Одному… Не могу! — бессвязно верещал Крюль.

— Так бежим со мной! — хрипло бросил ему Видек.

— Видек… — придушенно умолял обер-фельдфебель, — мы ведь с вами боевые товарищи, послушай, не бросай меня здесь одного, останься, поможешь мне обмерить все!

— Что я, не в своем уме?

— Видек! Эрих!

— Насрать мне на это!

Он снова попытался вырваться и уже стал перебираться через бруствер, как Крюль рванул его на себя, и, скатившись на дно траншеи, они прилипли к земляной стенке, так и не расцепившись, сидя на корточках.

— В последний раз говорю тебе — отцепись. А не то башку снесу! — угрожающе-спокойно произнес Видек.

Он пока сдерживался. Но только пока. Скоро его терпение иссякнет. Ему уже приходилось видеть, как человек превращается в мокрицу перед лицом гибели. Но то были его товарищи, настоящие боевые товарищи. А этот… Эта мразь, эта гадина, изувер, который только и может, что орать на тебя ни за что ни про что… Нет, от него надо отделаться, или…

— Ты же не бросишь своего товарища в такую минуту под обстрелом! Они же обстреливают нас! — с посеревшим лицом бормотал Крюль.

По его подбородку мутноватой струйкой стекала слюна. Воплощение смертельного страха. Не следовало Крюлю говорить таких слов. Услышь их Видек от кого-нибудь еще, он бы понял, он бы стерпел. Но не от обер-фельдфебеля Крюля. Размахнувшись, он изо всех сил ударил в ненавистную морду, раз, другой, третий… Крюль тут же обмяк, даже не пискнув. Но Видек, ухватив его за грудки, приподнял и еще несколько раз заехал крестьянским кулачищем в рожу упекшегося ему до смерти непосредственного начальника.

— Товарищ?! Это ты — мой товарищ? Да, русские палят по нас, это ты верно заметил! — прошипел он. — Война это, усек? Война! Давай, насри полные штаны и подыхай геройской смертью, пес паршивый! Вонючий, поганый пес! Прибить бы тебя!

И вдруг на Видека волной накатило отвращение к этому мозгляку. Вдруг ему стало наплевать на него. Он заехал ему еще разок на прощание, и Крюль головой ударился о стенку траншеи. А Видек тем временем сломя голову помчался по траншее, время от времени бросаясь на дно, чтобы уберечься от осколков очередного разорвавшегося снаряда, потом поднимался и продолжал бежать туда, где должно было располагаться место сбора.

Добежав до угла системы окопов, он увидел, что никого там нет. Один только утоптанный подошвами сапог снег да позабытая второпях кем-то лопата. Где-то довольно далеко бухала кирка — там копали, скорее всего, те, кто прибыл им на смену работать днем.

Русская артиллерия тем временем перенесла огонь в тыл передовых позиций немцев. Еще немного, и они огонь перенесут как раз туда, где находился сейчас Видек.

Он отер выступивший на лбу пот. Да, значит, остальные успели убраться. Это означало, что ему целый день предстояло проторчать здесь. Так что времени на раздумья и прикидки не было — нужно было срочно отыскать землянку. Впрочем, та, прежняя, была наилучшей из всех. И самой надежной, если теперь вообще уместно было говорить о надежности. Но там оставался Крюль… И Видек помчался назад.

Вернувшись, он застал обер-фельдфебеля Крюля на том же месте и в том же положении — скрючившись, весь в земле и снегу, он сидел на дне траншеи. Почувствовав, как Видек слегка ткнул его носком сапога, он повернулся и тут же с испугом и с благодарностью посмотрел на него.

— Ты вернулся? — проверещал он, будто не веря, что теперь он уже не один в этой проклятой траншее, не один на один с ощерившимся на него миром, в любую секунду готовым стереть его в порошок.

— Никого там уже нет, все убрались. И все ты! Ты ведь меня не пускал. Вот теперь и сиди здесь до самого вечера. Ладно, пошли-ка лучше в землянку.

Ненависти к Крюлю больше не было, она исчезла, растворилась, ее сменило равнодушие и брезгливое сочувствие.

— Еще целый день здесь околевать, — бормотал Крюль, вслед за Видеком забираясь в землянку.

Он понимал, что вел себя недостойно, но ни капли не стыдился этого. Что делать — героизма в приказном порядке не существует. И он не из героев. Так какого черта это скрывать? Дрожащими руками он вытащил из кармана шинели пачку сигарет, раскрыл ее и предложил закурить Видеку. Тот, не взглянув на Крюля, взял сигарету. Не мог он смотреть на этого типа сейчас.

— Ну так как? Пойдешь замерять траншеи? — с нескрываемой издевкой спросил он. — Мне Хефе говорил, что ты вроде пятидесяти метров недосчитался. Мол, все с точностью пересчитал, а их и нет, этих пятидесяти метров. Слушай, у меня идея — когда «иваны» утихомирятся, мы с тобой пойдем и все промерим. Ты замеряешь, я — записываю. Если, конечно, нас там не придавят.

— Что ты хочешь сказать?

— Слушай, ты, пес вонючий, ты что же думаешь, русские зря столько палили? Что они на месте сидеть будут? Да они сейчас пойдут в атаку! Ты что, не слышишь ничего?

Со стороны немецкой передовой отчетливо доносился вой минометов и разрывы, тарахтение пулеметов, сухие щелчки винтовочных выстрелов. Потом Видек, прислушавшись, уловил сначала едва различимый, а потом нарастающий гул двигателей.