Бешенство небес - Лев Жаков

Он прицепил к поясу два кошеля с золотом, спрятал кинжал на ремне под рубаху и рядом повесил третий кошель, с кроном. Снял повязку с головы, оглядел себя в зеркало: линию волос нарушала узкая прореха над правым глазом, зарубцевавшаяся рана, которую оставила пролетевшая вскользь пуля. Тулага сделал новую повязку, после чего закрыл сундук, обмотав его цепью, потащил к безымянному заливу.

Он нашел углубление под каменным берегом, стоя по пояс в облаках, положил сундук туда, завалил несколькими глыбами, после чего вернулся к пауногу. Светило стало едва различимым медным кругом в небе, зато порт и дворец украсились яркими огнями.

Сев на паунога, Гана поднялся как можно выше, чтобы еще раз оглядеть окрестности. По правую руку северный берег Да Морана плавно загибался, там тянулись плантации. По левую сиял порт, а гора была впереди, за бамбуковой рощей. Мимо нее тянулась земляная дорога, соединяющая Королевский город с северной частью острова. Тулага решил, что следует приблизиться к порту, спрятать тварь в кроне дерева или опустить ее на плоскую крышу какого-нибудь большого склада, после чего наведаться в город, разузнать, что к чему. Он уже шевельнул кожаный нарост, но тут увидел бредущую по дороге одинокую фигуру.

Это оказался бедняк-метис. Когда пауног подлетел ближе, бродяга взвизгнул и попытался убежать, но Гана, успевший хорошо освоиться со щупальцами, одним отростком ухватил его за ногу и приподнял над дорогой, а концом второго хлестнул по лицу – будто дал пощечину.

Человек перестал визжать и тихо заскулил, покачиваясь вниз головой.

– Отвечай мне! – рявкнул Гана.

Различив в полутьме силуэт верхом на демоне, бедняк, по крайней мере, понял, что с ним говорит не летающая тварь, и что-то жалобно забормотал.

– Отвечай! – грозно повторил Гана. – Тогда останешься жив. Когда свадьба короля? Ну!

– За... завтра... – наконец донесся до него полный ужаса голос.

– Это точно? А не сегодня?

– Нет, – откликнулся бродяга. – Завтра угощенье обещали задарма... И циркачи в порту, а седня они еще во дворце...

– Так почему огни везде горят?

– Празднуют они... – Метис всхлипнул и задрожал всем телом, повисшие к земле руки его заходили ходуном. – Гости во дворце уже... Отпусти! Не надо, отпусти меня, не хотел я старика убивать, он сам... не надо! – Бродяга начал всхлипывать, а после зарыдал.

Больше от этого человека добиться ничего было невозможно, и Гана заставил тварь разжать щупальце. Бродяга свалился на землю, тут же вскочил, хромая, с воплем помчался по дороге.

Если свадьба завтра... Перед церемонией и во время нее Гельта постоянно будет в окружении большого количества людей, да и охрану наверняка увеличат в разы. Надо было действовать немедленно – и Тулага повел паунога к горе.

Припомнив, что видел внизу, когда бегал по крышам дворцовых построек, он приблизился к вершине с севера. За спиной был склон, между подножием горы и берегом – плантации и темные силуэты домов. Гана остановил паунога у макушки высокой пальмы, приподнялся, глядя поверх веток. Выше по склону была стена, из-за нее лился свет. После длительного наблюдения он определил, что на этой стороне находятся трое стражников. Они прохаживались взад-вперед по вершине стены, то сходясь, то расходясь.

Кроме прочего, у живого пистолета было одно достоинство – он стрелял почти бесшумно в сравнении с обычным оружием. Но был и недостаток – в полете световые дротики оставляли видимый след.

Заставив паунога обхватить щупальцем ветку, Тулага сел ровнее, вытянул руки с кроном... и передумал. Тварь покачивалась, стрелять с нее было неудобно. Тогда он перебрался на пышные листья, лег головой к замковой стене, уперев локти в толстую ветвь; поерзал, устраиваясь удобнее, и стал целиться. Он не мог позволить себе промахнуться, а выстрелы должен был нанести очень быстро, иначе один из стражников успеет присесть за бруствером либо закричать, увидев, что напарник убит. Вышколенные Трэном Агори, охранники ходили так, чтобы в любой момент времени первый из них видел двух других, второй – первого, и лишь третий маршировал, повернувшись спиной к обоим. Гана обдумал, в какой последовательности надо стрелять, и стал следить за передвижением троицы.

Он с силой вжал клапан три раза подряд, быстро поворачивая хитиновый ствол. Тонкий луч, оставшийся за первым дротиком, не успел погаснуть, когда крон чихнул еще дважды.

Стражники упали. Гана лежал неподвижно, приглядываясь к вершине стены. И одновременно с отстраненным удивлением наблюдал за тем, как в душе усиливается никогда раньше не посещавшее его чувство: раскаяние. Он убил троих, а до того – всю команду ладьи... Хотя Камека и матросы без всякого сожаления прикончили бы его, но этим стражникам не было никакого дела до молодого преторианца, они, скорее всего, никогда и не слышали о пирате по прозвищу Красный Платок...

Он поморщился, как от легкой, но настойчивой боли, сунул пистолет в кошель. Горловина у того порвалась, рукоять торчала наружу: пистолет стало удобно выхватывать. Тулага перебрался на паунога, облетел пальму и вновь остановился, хмуро размышляя. С каких пор убийство вызывает у него какие-то переживания? Попытался вспомнить – и не смог сообразить, скольких людей убил за свою жизнь. Полсотни... нет, все же меньше. Три десятка? Два с половиной? Нет, если считать всех охотников и ныряльщиков за жемчугом, которых пришлось уничтожить в бухте Наконечника, команду «Небесных парусов» и прочих... больше тридцати. Ну и что? Что в этом плохого? Одним больше – одним меньше, какая разница, ведь людей так много... Он не видел никакого логического противоречия в этом, не понимал, почему нельзя убивать, особенно если ты при этом не стремишься причинить жертве боль, если убиваешь не из удовольствия, но по необходимости – а он всегда убивал только так...

И все же будто кто-то большой, стоящий над ним, говорил: это плохо, не поступай так больше. Но почему? Ведь стражники очень скоро стали бы врагами, после того как увидели, что он пытается попасть за стену. Они стояли у него на пути – пусть не в тот миг, когда он стрелял, а в будущем, потенциально. Значит, он лишь упредил события, расправился с теми, кто вскоре непременно возжелал бы его смерти...

Но теперь он убил тех, кто, в отличие от команды ладьи, врагами так и не стал. Умерли они невиновными, во всяком случае, по отношению к Гане. Он не мог понять, в чем причина неприятных ощущений, той внутренней, нефизической боли, которая почему-то не возникла после уничтожения враждебной команды ладьи, но появилась теперь из-за этого тройного убийства, – и мучился, не находя ответа.