Уир Гермистон - Роберт Стивенсон

— Бог да смилуется над вами, Арчи, и надо мною тоже! Вот камень, на котором возвела я дом мой, — продолжала она, тяжело опустив ладонь ему на плечо. — Здесь я строила и вложила душу мою в постройку. И если теперь все рухнет, видит бог, мой мальчик, я этого не переживу! Простите сумасшедшей старухе, которая вас любит и которая знала вашу матушку. И во имя господа, бегите от неумеренных желаний, сожмите сердце свое обеими руками и несите так, осторожно и пониже к земле, не дайте ему взмыть, точно детскому змею, туда, где буйствуют ветры. Жизнь, мистер Арчи, — только горести и обман, помните это, и конец, нам всем назначенный, — это грудка сырой земли.

— Милая Керсти, ты слишком уж многого от меня требуешь, — растроганно ответил Арчи. — Этого не мог бы тебе обещать ни один человек, разве что бог в небесах, если бы захотел, мог исполнить твою просьбу. Да и то как знать? А я, я могу лишь обещать тебе, что буду поступать так или эдак, и как сказал, так и сделаю. Но изменить мои чувства — это уже давно не в моей власти!

Мгновение они стояли друг против друга. По лицу Арчи блуждало подобие жалкой улыбки, лицо Керсти исказила гримаса боли.

— Обещайте мне одно! — воскликнула она срывающимся голосом. — Обещайте, что не сделаете ничего и никогда, не открывшись мне!

— Нет, Керсти, этого я не могу обещать, — ответил он. — Видит бог, я и так обещал достаточно.

— Да снизойдет на вас благословение божие, душа моя! — сказала она.

— Бог да благословит и тебя, мой добрый друг! — отозвался он.

ГЛАВА IX. НА МОГИЛЕ ТКАЧА-БОГОМОЛЬЦА

Близился вечер, когда Арчи кружной тропинкой подходил к могиле Ткача-Богомольца. Тени покрывали Ведьмино Поле. Но через Колдстейнслапский Проход солнце еще посылало последние стрелы, и они летели далеко и отлого над самыми мшаниками, зажигая по пути здесь кочку, там пук травы, и достигали под конец могильного камня и сидящей на нем тоненькой фигурки. Одиночество, безлюдие вересковой пустоши как бы сходились со всех сторон сюда, где живым солнечным лучом светилась единственная обитательница этой пустыни — Керсти. Такой она предстала издалека его взору — щемяще грустной, точно образ мира, из которого вот-вот исчезнут последний свет, утешение, жизнь. Но в следующую минуту она обернулась к нему, и улыбка вдруг осветила ее лицо, и вся природа улыбнулась ему в этой ласковой улыбке привета. Медленные шаги его вдруг участились, ноги сами спешили к ней, хотя тяжелое сердце хотело оттянуть встречу. А девушка на могильном камне переменила позу, выпрямилась и медленно встала, вся — ожидание, вся — томление, с белым, как снег, лицом; руки ее дрожали, готовые раскрыться в объятии, душа замирала, поднявшись на цыпочки. Но он обманул это ожидание. Он остановился в нескольких шагах и, такой же бледный, как она, предупреждающим жестом поднял руку:

— Нет, Кристина. Сегодня я должен поговорить с вами серьезно. Сядьте, прошу вас, там, где вы сидели. Прошу вас, — повторил он.

В душе у Кристины все перевернулось. Дожидаться его все эти томительные часы, повторяя про себя нежные слова, которые она ему скажет, заметить его наконец, спешащего к ней, замирая, шагнуть навстречу, не дыша, без воли, без сил, уже всецело в его власти, — и вдруг увидеть перед собой бездушное, суровое лицо школьного наставника, — это был слишком уж жестокий удар. Она чуть не разрыдалась, но ее удержала гордость. Медленно и понуро опустилась она на камень, с которого только что вскочила, отчасти по привычке к послушанию, отчасти как бы от толчка его поднятой руки. Что случилось? Почему она отвергнута? Или, может быть, ее больше не любят? Она предлагала ему все, чем она богата, он же не пожелал взять ничего! Да, она принадлежит ему, у него нет права ее отталкивать! В ее горячем, нетерпеливом сердце, мгновение назад пылавшем сладостным предчувствием, теперь боролись уязвленная гордость и оскорбленная любовь. Но вместо возлюбленного перед ней был школьный наставник, живущий во всех мужчинах, к отчаянию всех девушек и многих женщин. Арчи провел ночь за выслушиванием проповедей и провел день в размышлениях, и он явился к ней, проникнувшись готовностью исполнить свой долг; а ей эти плотно сомкнутые губы, свидетельствовавшие лишь об огромном напряжении воли, говорили об охлаждении в любви. И эти губы, и сдавленный голос, и затрудненная речь. А если так, если все кончено… — мысль эта причиняла такую боль, что не было силы додумать ее до конца.

Арчи стоял перед нею на некотором расстоянии.

— Это зашло слишком далеко, Керсти. Мы напрасно так часто видимся. — Керсти быстро подняла на него страдальческие глаза. — Такие тайные встречи никогда не приводят к добру. Поступать так — нехорошо, нечестно. Мне следовало это знать. Люди стали говорить о нас, и я просто не имею права этого допустить. Вы меня понимаете?

— Я понимаю только одно: с вами кто-то говорил про нас, — подавленно отвечала Керсти.

— Да, и не один человек, — подтвердил Арчи.

— Кто же это? — спросила она. — И что же это за любовь, которая идет на попятный, стоит только людям заговорить? А, по-вашему, со мной не говорили?

— Вот как! — воскликнул Арчи. — Этого-то я и опасался! Кто же? Кто осмелился?..

Арчи едва сдержал гнев.

На самом-то деле с Кристиной никто ни о чем не разговаривал, и в страхе, что он поймает ее на лжи, она в сердцах повторила свой первый вопрос.

— Ах, да не все ли равно! — отвечал Арчи. — Просто хорошие люди, которые и вам и мне желают добра. Главное не в этом, а в том, что пошли разговоры. Поверьте мне, мы должны быть благоразумны. Неправильно будет, если мы загубим наши жизни в самом начале, когда жить еще, быть может, предстоит так долго и мы могли бы еще быть счастливы, только нужно об этом позаботиться, Керсти, как разумным людям, а не вести себя, точно несмышленые дети. И прежде всего нужно позаботиться об одном. Ради вас, Керсти, можно и подождать, я готов ждать хоть тысячу лет, награда того стоит! — Здесь он спохватился, и школьный наставник в нем весьма неразумно высказал одно разумное соображение:

— Прежде всего нужно позаботиться, чтобы никакие разговоры не дошли до моего отца. Иначе все погибло! Неужели вы не понимаете?

Керсти немножко оттаяла: в последних словах Арчи вновь прозвучало неподдельное чувство. Но обида не прошла. Испытав боль, она слепо стремилась теперь причинить боль и ему.

Кроме того, сейчас было произнесено слово, которое она все время боялась услышать из его уст: его отец! Невозможно предположить, чтобы в течение стольких дней, признавшись друг другу в любви, они не заводили речи о своем совместном будущем. Разумеется, они не раз касались этой темы, и она с самого начала оказалась больным местом. Керсти упрямо закрывала глаза и не желала ни о чем думать даже наедине с самой собой; бесстрашное сердечко, она послушалась голоса своей любви как трубного гласа судьбы и по этому зову шагала без оглядки вперед, навстречу тому, что ей суждено. Но Арчи со свойственным мужчине чувством ответственности не мог жить, не размышляя, не мог не думать о будущем, когда для Керсти существовало только настоящее, не мог не говорить, и притом иногда достаточно неловко, о том, что ждало их впереди. Не раз и не два он заговаривал о женитьбе, и всякий раз при мысли о лорде Гермистоне комкал начатую фразу. А Керсти на лету ловила и понимала его невысказанные мысли и так же быстро подавляла в себе это понимание; она сразу же вспыхивала надеждой, одинаково сладостной и для ее тщеславия и для ее любви, надеждой, что в один прекрасный день ей предстоит стать миссис Уир из Гермистона; и тут же улавливала в его сбивчивых, недоговоренных речах смертный приговор этим ожиданиям; и все же, упорствуя в своем великодушном безумстве, не отступалась, бедняжка, и шла прежним путем и знать ничего не желала о будущем. Но эти недосказанные слова, эти неловкие паузы, во время которых говорило его сердце, а рассудок и память спешили наложить запрет еще до того, как слово будет произнесено, причиняли ей невыразимую муку. Ее словно высоко поднимали и тут же швыряли оземь, разбивая в кровь. На краткий миг ей опять и опять открывалось то, чего видеть она ни за что не хотела, и в душе оставалось ощущение горькой обиды. Поэтому теперь при одном только упоминании о его отце, чья зловещая фигура, в парике, с иронической усмешкой на губах, незримо, но неотступно присутствовала при каждом их тайном свидании, она стремительно обратилась в бегство.