Дочь мадам Бовари - Наталия Миронина

За все время их знакомства она сама ни разу ему не звонила – инициативу всегда проявлял Саймон. Берта совсем не хотела ждать – она уже для себя все решила, обозначив безграничность допустимого. «Когда-то это должно произойти, пусть это случится сейчас. Мне он нравится», – однажды так рассудив, она больше не углублялась в этот вопрос.

Внезапное исчезновение Саймона ее сначала озадачило, а потом разозлило. В ней заговорила гордость: «Я не хочу, чтобы со мной так обращались. Он, наверное, думает, что я буду сама звонить или прощу подобные выходки?! Нет, такого не будет». Берта прилежно ходила на занятия, посещала факультативы, участвовала в школьной жизни. Конечно, рано или поздно Саймон Плант и она должны были повстречаться. Они и повстречались – преподаватель старательно отводил взгляд, Берта, сердце которой выскакивало из груди от гнева, обиды и возмущения, делала вид, что ничего не произошло. На ее лице играла улыбка, она весело переговаривалась с однокашниками и, услышав звонок на перемену, подчеркнуто стремительно вылетала из аудитории. В глубине души она надеялась, что он окликнет ее или заговорит, но этого не случалось. Близились короткие каникулы, которые по традиции устраивались в школе в конце октября. Берта собиралась провести их в Лондоне – домой лететь на такой короткий срок смысла не имело. У нее теплилась надежда, что еще до конца занятий Саймон найдет возможность с ней объясниться – не может же взрослый, воспитанный человек так просто разорвать отношения.

«Может, для него отношений-то и не было, может, это все мне показалось, и ничего, кроме «отеческих» чувств, и не было?». Чем больше проходило времени с их такого внезапного расставания, тем больше мучительных вопросов возникало у Берты. Она пыталась анализировать свое поведение с Саймоном и, как всегда бывает у женщин, находила в нем одни изъяны. Она рассматривала себя в зеркало, пытаясь уяснить, насколько хороша. Раздевшись в ванной комнате, она придирчиво рассматривала свою фигуру, вздыхая по поводу своей, как ей казалось, катастрофической худобы. Она ворочалась в постели без сна, представляя, как Саймон Плант в это время обнимает свою немолодую жену, как он рассказывает ей что-то и та снисходительно улыбается. Берта вставала, бралась за книжку, но читать не получалось, тревога и обида кипели в ней, перемешивались и превращались в отчаяние. Ночью она готова была бежать к нему, выяснять и уговаривать. Наутро она вставала только с одной мыслью увидеть его. Но вот начались каникулы. На второй день она, отчаявшись, позвонила в Лондон Егору и договорилась, что приедет погостить на пару недель. «Подумаешь, опоздаю на занятия на несколько дней, ничего страшного не произойдет», – думала она по дороге на вокзал и представляла, как забеспокоится в этом случае Саймон Плант.

Берта вышла на одну остановку раньше, вспомнив, что хотела купить себе что-нибудь из одежды – а вдруг они в Лондоне куда-нибудь пойдут. В большом торговом центре она зашла в отдел женской одежды, выбрала себе несколько платьев и пошла в примерочную. Оживленная атмосфера магазина, парфюмерные запахи, яркий свет и ощущение, что все можно решить при помощи нового наряда и новых духов, вдруг заставили ее посмотреть на происходящее иначе: «Я веду себя глупо. Конечно, обидно, что он так поступил, ничего не объяснил, ничего не сказал. Хоть бы попрощался. Но с другой стороны, бесконечно об этом думать тоже нельзя. Самое важное и главное происходит с человеком здесь и сейчас. Прошлое – прошло. Будущее – только будет. А я – живу здесь и сейчас. Поэтому – сейчас – это главное!» Она надела платье цвета кофе из мягкой, чуть ворсистой шерсти. Она вышла из примерочной и обратилась к продавщице:

– Скажите, как вы думаете, это платье мне идет?

Миловидная девушка с преувеличенной серьезностью оглядела ее со всех сторон, а потом воскликнула:

– Великолепно! Вы просто созданы для него.

Берта критически посмотрела на себя в зеркале и вынуждена была согласиться. Она еще немного покрутилась перед большими зеркалами торгового зала, получила щедрую порцию завистливых и одобрительных улыбок и уже собралась вернуться в примерочную, как через огромную стеклянную витрину увидела пристальный взгляд Саймона Планта. Она вспыхнула – это был удар. Этот мужской взгляд, нерешительный, виноватый и любящий одновременно, выбил почву из-под ног Берты. Она вдруг ясно представила, что всего того, чем была наполнена ее жизнь последние два месяца, уже никогда не будет, новое платье показалось старушечьим, а поездка в Лондон неумелой авантюрой. Она зашла в примерочную, переоделась и, не задерживаясь, быстро вышла из торгового центра. Возвращаться домой не было сил. Берта поймала такси, доехала до вокзала, взяла билет до Лондона и уже почти бегом впрыгнула в уходящий поезд. В купе она была одна. Удобно устроившись у окна, Берта провожала взглядом монотонно бежавший вечерний пейзаж и думала о том, что в Лондоне ни к какому Егору она не поедет, а снимет номер в гостинице. Сама погуляет по музеям, по городу, а потом, как и положено, вовремя вернется в Бат. Она вдруг поняла, что ей не хочется нарушать правила, которыми пронизана теперешняя жизнь, – она закончит учиться в школе, и никакие личные невзгоды не помешают ей это сделать. Ее знакомый Егор останется другом, и никаких иных отношений она не допустит. «В такой правильной жизни есть смысл – не тратишь времени на угрызения совести и совсем не боишься будущего». Она, успокоившись, скинула туфли, положила ноги на противоположное кресло и приготовилась вздремнуть.

Постепенно Берта провалилась в дрему, сквозь которую слышала какой-то хлопок, потом чей-то голос, чувствовала прикосновение чьей-то руки… Она отмахнулась от сновидения, открыла глаза и увидела Саймона Планта.

– Откуда ты? – спросила она, почему-то совсем не удивившись.

– Откуда и ты, из Бата. Просыпайся, мы выходим.

Объявили остановку – почти пригород Бристоля, который они проехали ранее. Берта, не вполне проснувшаяся, машинально надела туфли, плащ ей помог надеть Саймон. Из вагона они выскочили в последний момент, когда двери зашипели сжатым воздухом.

Поезд уже вилял последним вагоном, а они стояли перед маленьким вокзалом, построенным еще во времена королевы Виктории и обильно украшенным ярко-брусничным вереском. В воздухе пахло вечерним октябрем – прелыми листьями, жухлой травой и печным дымом. Почти не разговаривая, они пересекли станционную площадь и вошли в маленький домик под вывеской «Three trees». «Три дерева», – прочла Берта и умилилась картинке, которую местный художник нарисовал рядом с названием. На ней были изображены три дерева с разными кронами – пирамидальный тополь, низкорослая яблоня и почему-то раскидистая пальма. Эта самая пальма и заставила Берту улыбнуться: «Тут во всей округе, наверное, ни одной пальмы не сыскать. А, судя по-всему, гостинице лет этак двести – двести пятьдесят». Между тем они уже входили в небольшой холл, потолки были укреплены темными дубовыми балками, на полу, выложенном коричневой керамической плиткой, лежал небольшой яркий ковер, а на нем – огромная лохматая собака. Эта собака преграждала путь к конторке, за которой высился немолодой грузный мужчина.