Воины бури - Бернард Корнуэлл

— Меня послала леди Этельфлед, — пояснил он, — она недовольна.

— Как и я.

— Она на всенощном бдении, я тоже там был.

— Бдении?

— Перед Пасхой, — нахмурился он. — Мы молимся в церкви всю ночь и встречаем рассвет песнопением.

— Что за безумную жизнь вы, христиане, ведете, — хмыкнул я и обернулся к толпе. — Эй вы, по домам! Конец потехе!

Один из гуляк, чей разум затмил эль, решил было возразить, но я шагнул к нему, держа руку на Вздохе Змея, и приятели оттащили его прочь. Так я стоял с нахмуренным, мрачным видом, пока толпа не разошлась, а потом повернулся к Ситрику.

— Эта негодница еще в своем сарае?

— Да, господин, — ответил Ситрик, обрадованный моим приходом.

Эдит тоже пришла, высокая и видная, в длинном зеленом платье с небрежно затянутым на голове пучком пламенно-рыжих волос. Я поманил её в проулок, за нами проследовал сын. Там на узеньком пятачке собралось с десяток мужчин, заслышав мой голос, они улизнули. В конце проулка стояли пять-шесть сараев — деревянные строения, где когда-то хранилось сено. В одном мерцал огонек. Двери в сарае не было, лишь проем. Я поднырнул под него и замер.

Потому что, о боги, мышь была прекрасна.

Настоящая красота — редкость. Большинство из нас когда-то перенесли оспу, и наши лица усеяны ямками, оставшиеся зубы пожелтели, а на коже торчат бородавки, жировики и чирьи, от нас несет, как от овечьего навоза. Любая девушка, что входит в девичий возраст со всеми зубами и чистой кожей, считается красавицей, но в этой было нечто большее. В ней было сияние. Мне вспомнилась Фригг, немая девушка, что вышла замуж за Кнута Ранульфсона и теперь живет во владениях моего сына, хотя тот и считает, будто мне об этом неведомо. Фригг была поразительно прекрасна, но если она была смуглой и гибкой, то эта девушка — светлой и пышной. Она лежала обнаженной, задрав ноги, безупречная кожа светилась здоровьем. Груди у нее были полными, не отвислыми, глаза — живыми, губы — пухлыми, а на лице светилась радость, пока я не оторвал от нее мужчину.

— Ступай, отлей в канаву, — рявкнул я ему. Это оказался один из моих воинов. Он послушно натянул штаны и вылетел из сарая, словно за ним гнались двадцать демонов.

Мышь же откинулась на сено. Там она, улыбнувшись, изогнулась и хихикнула.

— Рада снова тебя видеть, лорд Утред, — обратилась она к моему сыну.

Тот промолчал. На сене стоял занавешенный фонарь, и в его тусклом свете я заметил, как сын залился краской.

— Говори со мной, а не с ним. — рявкнул я.

Она поднялась и смахнула соломинки с безупречной кожи. Ни пятнышка, ни шрама, но когда она повернулась, я заметил родимое пятно на лбу. Небольшое красное пятнышко в форме яблока. Какое облегчение увидеть, что она не безупречна, поскольку даже на руках у нее не было шрамов. Женские руки быстро стареют. Обжигаются об горшки, грубеют при стирке, пальцы режет пряжа, но руки Мус напоминали детские — мягкие и нежные. Её, похоже, совершенно не беспокоила собственная нагота. Она улыбнулась мне и почтительно отвесила полупоклон.

— Приветствую тебя, лорд Утред, — скромно произнесла она, но в глазах её прыгали радостные искорки при виде моего гнева.

— Ты кто?

— Меня называют Мус.

— А как тебя называли родители?

— Бедой, — ответила она, по-прежнему с улыбкой.

— Тогда послушай, Беда, — рявкнул я, — выбора у тебя нет. Либо ты работаешь на Бирднота в «Ржанке» по соседству, либо покинешь Честер. Поняла?

Она нахмурилась и покусала нижнюю губу, сделав вид, будто задумалась, а потом опять лучезарно улыбнулась.

— Я всего лишь праздновала день Эостры, — лукаво заявила она, — мне сказали, что тебе нравится, когда его отмечают.

— Но мне не нравится, — сказал я, подавив раздражение ее находчивостью, — что человек умер сегодня в драке из-за тебя.

— Я скажу им, чтобы не дрались, — ответила она, невинно распахнув глаза. — Я вовсе не хочу, чтобы они дрались! Я хочу...

— Знаю я, чего ты хочешь, — огрызнулся я, — но имеет значение лишь то, чего хочу я! А я велю тебе работать у Бирднота или покинуть Честер!

Она поморщилась.

— Не люблю я Бирднота.

— А меня полюбишь еще меньше.

— О нет, — заявила она со смехом, — что ты, господин, вовсе нет!

— Либо ты работаешь у Бирднота, — настаивал я, — либо уезжаешь!

— Не буду я у него работать, господин, он такой жирный и мерзкий!

— Сама выбирай, сучка, — сказал я и не смог отвести глаз с прекрасных грудей и стройного тела — и хрупкого, и пышного одновременно, и она понимала мои затруднения и наслаждалась ими.

— А почему Бирднот? — спросила она.

— Потому что он не позволит тебе причинять неприятности, — ответил я. — Будешь ложиться с тем, кого он укажет.

— И с ним тоже, — сказала она, — и это омерзительно! Всё равно что на тебе топталась бы жирная свинья, — она поежилась от ужаса.

— Не будешь работать в «Ржанке», — я проигнорировал ее показную дрожь, — значит, покинешь Честер. Мне плевать, куда ты отправишься, но ты уйдешь.

— Да, господин, — уныло согласилась она и взглянула на Эдит. — Могу я одеться, господин?

— Оденься, — буркнул я. — Ситрик?

— Господин?

— Будешь сегодня ее стеречь. Запри в амбаре и проследи, чтобы завтра она двинулась по дороге на юг.

— Завтра же Пасха, господин, никто не двинется с места, — встревоженно отозвался он.

— Тогда позаботься, чтобы она вела себя тихо, пока кто-нибудь не поедет на юг! А тогда отправь ее с ними и проследи, чтобы не возвращалась.

— Да, господин.

— А завтра, — повернулся я к сыну, — ты снесешь эти сараи.

— Да, отец.

— А если вернешься, — снова посмотрел я на девушку, — то я с тебя живьем кожу сдеру, так что ребра станут видны, поняла?

— Поняла, господин, — сокрушенно ответила она и улыбнулась Ситрику, своему тюремщику, а потом нагнулась к проему между скирдами сена. Ее одежда была небрежно брошена там, и девушка встала на четвереньки, чтобы ее достать. — Я только оденусь, — сказала она, — и не причиню тебе хлопот, обещаю.

И с этими словами она внезапно бросилась вперед и исчезла через дыру в задней стенке сарая. Маленькая рука пролезла обратно и схватила то ли плащ, то ли платье, а потом снова пропала.

— За ней! — приказал я.

Она юркнула в мышиную нору, оставив после себя кучку монет и куски серебра неподалеку от фонаря. Я нагнулся, но понял, что дыра слишком мала для меня, и нырнул обратно в переулок. Прохода к задней стенке сарая не оказалось, и к тому времени как мы нашли путь через соседний дом, ее и след простыл. Я стоял у входа в переулок, уставившись на пустую улицу, и выругался от бессилия: