Жизнь как она есть - Мариз Конде

я немедленно потребовала развода и отдала Конде детей. У Кваме никогда не было денег, он на чем свет стоит клял клиентов, никогда не плативших вовремя, а теперь заявил, что готов оплатить обратные билеты в Гвинею.

«Я получу деньги в моем банке! – уверял он и каждый вечер спрашивал: – Ты с ним поговорила?»

Я качала головой, что-то бормотала в свое оправдание, а он садился в машину и исчезал в ночи.

Наступил день, когда Конде все-таки поднялся на борт самолета с тяжеленным багажом. Я положила в чемодан банки концентрированного молока, молотый кофе, чай, сардины, топленое свиное сало, маргарин, консервы из тунца и макрели, томатный соус, печенье, рис и кускус для Секу с Гналенгбе и сумела сдержать слезы при расставании. В следующий раз мы увиделись через десять лет в Абиджане, куда он приехал после изгнания с родины в поисках работы. Я вернулась из аэропорта и принялась утешать детей, горевавших из-за расставания с Конде. На террасе меня ждал Кваме.

– Держу пари, ты отпустила его, ни о чем не договорившись! – прорычал он, запрыгнул в машину и унесся прочь, как делал в последнее время, если мы ссорились. Теперь я понимаю Кваме, тогда совсем еще молодого человека (нам обоим было чуть за тридцать), начинающего адвоката, не имевшего никакого желания делать карьеру, имея четырех нахлебников. Кроме того, он очень ревновал к детям и постоянно обижал меня, правда, только словами.

Одна идея помимо воли утверждалась у меня в голове: я понимала, что, если хочу «чего-то добиться в жизни», покончить с посредственностью, в которой прозябаю, нужно возобновить учебу. Но как это сделать не в ущерб материнским обязанностям? Будь жива моя мать, я на время доверила бы ей детей, как через несколько лет сделает Эдди, отослав сына Сарри в Гваделупу, чтобы спокойно подготовиться к конкурсу в рамках программы ООН для молодых профессионалов. С осилившими вступительные экзамены подписывался двухлетний договор, по истечении которого возможно было заключение долгосрочного контракта на желанное продолжение работы в ООН. Напомню еще раз о моем сиротстве. Обратиться за помощью было не к кому, и я, пребывая в полной растерянности, часто подумывала о Жену, мечтавших удочерить Айшу, но слишком любила эту своевольную маленькую девочку, чтобы расстаться с ней.

Пребывание в Гане приносило много боли, но именно тогда я впервые обратилась к творчеству. В Институте языков Ганы я вела занятия в двух классах по двадцать человек, считавшихся «продвинутыми». Мне не требовалось учить азам французского языка, и я могла приобщать учеников к искусству перевода. Только серьезно подготовленный человек способен преподавать такую сложную дисциплину, а я не только не училась этому, но и считала перевод нудным занятием. Желая победить скуку, я собрала отрывки из прочитанных книг, способных, как мне казалось, «дать почувствовать красоту». У меня не сохранилось ни одного экземпляра хрестоматии, но я помню, что она получилась, если можно так сказать, «разношерстной». Она состояла в основном из стихов Сезера, Сенгора, Аполлинера, Рембо, Сен-Жона Перса[148], а также отрывков из Библии, «Мыслей» французского философа XVII века Блеза Паскаля и работ вест-индского философа и вдохновителя революционной борьбы за деколонизацию Франца Омара Фанона (умер в 1961 году). Сборник очень понравился Роже, и он напечатал его, а потом устроил в институтском саду прием. В Гане все предлоги были хороши, чтобы «выпить и отпраздновать», так что на газонах собралось больше двухсот человек.

«Отныне вы – писательница!» – радовался Роже.

Я впервые увидела свое имя на обложке, но не возликовала, а испугалась и пришла в растерянность. Те же чувства я испытываю сегодня, когда смотрю на стопку моих романов, подписывая экземпляры для читателей. Лина, не скрывавшая своего восхищения, порекомендовала меня в Радиовещательную корпорацию Ганы, где работала одна из ее подруг, госпожа Атто-Миллс, решившая выпускать еженедельную программу о женщинах. Ничего оригинального, разумеется, она не изобрела, брала интервью у разных женщин о том, как они сочетают карьеру, заботу о муже и родительские обязанности. Я согласилась только из уважения к идее и даже представить не могла, что буду чувствовать себя в радиостудии счастливой и защищенной, как в материнском лоне, слушая рассказы о том, что другие преуспели там, где я раз за разом терпела поражение. Помню один особенно интересный разговор с Эфуа Теодорой Са́зерленд, ганской писательницей, драматургом, поэтессой, театральным и общественным деятелем, ученым и учительницей. К несчастью, программу закрыли через три месяца, как только закончились деньги, но я отведала «блюдо», вкус которого не забуду никогда. Много лет я была одним из «столпов» программы «Тысяча Солнц», которую делала Жаклин Сорель на RFI – Международном французском радио.

Я нашла всего одно объяснение, почему пробудилось мое творческое начало. Я стала постепенно, очень медленно обретать веру в себя, вырвалась из плена рефлексий по поводу собственных провалов и недостатков. Неоценимую помощь и поддержку мне оказывали Роже и Джин, они так верили в мои интеллектуальные возможности, что в конце концов убедили и меня. Я подпитывалась от буйной жизненной силы Аккры, вдохновлялась желанием все большего числа студентов посещать занятия в моих классах, постепенно превращавшихся в форум идей.

Однажды во дворе Дома радио ко мне подошли две незнакомые девушки.

«Вы – Мариз Конде? – спросила одна. – Мы обожаем ваши передачи, вот и захотели познакомиться!»

Это безыскусное признание потрясло меня.

Тогда же я пережила странный опыт. Дети спали, Кваме, слава богу, находился неизвестно где. Я была одна. Сад погрузился в тень и тишину. Внезапно настоящее исчезло, и я мысленным взором «увидела» события прежней жизни в Гваделупе, Париже и Гвинее: расставание с Жаном Домеником, смерть матери, «Заговор учителей», перепуганные девочки во дворе коллежа в Бельвью. Я видела Амилкара Кабрала в «Саду Камайена», он смеялся, тащил меня на танцпол и весело восклицал: «Революционеры не гнушаются общения со сбродом!»

Как же мне хотелось освободить эти моменты от власти времени! Увы, я не знала как…

Думаю, тогда я сделала первую попытку писательства, но не поняла, что нужно положить на бумагу свои впечатления и ощущения, хотя пережила необъяснимый и квазимистический опыт.

«Память в отчаянии»

Эвелин Труйо

Жизнь между тем шла своим чередом, как хромая ведьма, чередуя ночи страсти с днями хандры и часами, заполненными работой, в которые произошло важное и совершенно неожиданное событие.

В четыре часа утра двадцать четвертого февраля 1966 года – эта дата вошла в историю – нас с Кваме разбудил ужасный шум: буханье пушек, артиллерийские залпы, крики. Перепуганные