Ночные откровения - Томас Шерри

Укрыв Элиссанду, Вир отошел подальше от кровати — от нее. Что с ним такое? План был прост: брак будет существовать только на бумаге, пока не подвернется подходящий для аннулирования момент. Претворение этого замысла в жизнь также не предвещало никаких сложностей: жена стремилась находиться рядом с маркизом не больше, чем рыба гулять по полям.

И все же он потерпел фиаско.

Вир всего лишь собирался уложить ее спать — а вместо этого позволил себе соблазниться коварной, как сам Макиавелли, девственницей.

Ее кожа была атласом, волосы — шелком, а обольстительные округлости — мечтой каждого геометра. Но причина падения крылась не в плотских прелестях жены. Удовольствие, которое она испытывала от его общества, искренний и наивно-хмельной восторг, ее неожиданная страстность — вот что погубило Вира.

Какая-то часть его души отлично понимала, что опьяневшая девушка не помнила себя, а звезды в ее глазах были ничем иным, как отблесками пылавшего в крови вина. Но прошлой ночью это здравомыслящее «я» отсутствовало. Зато другая его часть: глупая, несчастная, одинокая, по-прежнему откликавшаяся на притворные улыбки — радостно приняла осушенную бутылку виски как достаточное оправдание. Когда Элиссанда взирала на него с удивленным восхищением, шептала, что он делает ее счастливой, и касалась так, словно он божество во плоти — все остальное для второго вировского «я» не имело ровно никакого значения.

Иллюзии, сплошные иллюзии… А он с готовностью поддался их искушению — ложному ощущению близости и родства душ. И если бы не болезненный вскрик, разрушивший наваждение…

Маркиз оглянулся на супругу — та, шевельнувшись, застонала.

Я хочу больше.

Больше чего?

Больше тебя.

А он и поверил. Вот глупец…

Комнату, которую Вир прошлым вечером оставил за собой, заполонили вещи жены. В основном все лежало в двух больших чемоданах, но там и сям попадались дорожные ботинки, перчатки, шляпки и жакеты.

На письменном столе стояла Элиссандина шкатулка для драгоценностей, примерно четырнадцати дюймов в длину, девяти в ширину и одиннадцати в высоту, с закругленной сверху и плоской снизу крышкой. Вир уже изучил содержимое — сувениры, представлявшие ценность разве что для его жены. Пожалуй, кроме Делакруа.

Открыв шкатулку еще раз, маркиз посмотрел на свадебную фотографию родителей Элиссанды. Да уж, родственнички — отца бы удар хватил. А ведь в присутствии Фредди Вир не упомянул худшее из услышанного от леди Эйвери: поскольку девочка родилась через шесть месяцев после свадьбы, не было в точности известно, кто же ее настоящий отец: Эндрю Эджертон, муж ее матери, или дядя последнего Алджернон Эджертон, содержанкой которого красавица Шарлотта подвизалась до замужества.

Вир рассеянно провел большим пальцем по нижней кромке крышки. Кое-что вдруг привлекло его внимание: крохотная щель, рядом еще одна, и еще. Маркиз включил электричество, открыл ларчик полностью и внимательно обследовал.

Сверху шкатулка была отделана перламутром и слоновой костью, а внутри обита зеленым бархатом, кроме краев, расписанных спиралями и завитками. Левая сторона крышки до середины черной полоски была помечена почти незаметными прорезями — толщиной с ноготь и длиной не больше четверти дюйма. Вир проверил правую сторону: такие же прорези.

Что это? Декоративные насечки?

Маркиз вздрогнул от стука в дверь номера. Он неохотно отвлекся от исследуемого объекта, чтобы открыть — принесли завтрак и телеграмму от леди Кингсли.

Уважаемые лорд и леди Вир,

с облегчением сообщаю, что в Вудли-мэноре не осталось и следа от крыс. Нам пока не удалось выяснить имя виновника инцидента, но местный констебль прилагает к этому все усилия.

Дабы успокоить леди Вир, подтверждаю, что мои гости вчера своевременно покинули Хайгейт-корт под присмотром леди Эйвери. Возможно, она также будет рада узнать, что ее дядя до сих пор не вернулся — посыльный, повстречавшийся мне по пути в деревню, уверил, что он только что из Хайгейт-корта, и хозяин дома по-прежнему в отъезде.

Передаю вам многочисленные поздравления по случаю бракосочетания.

Элоиза Кингсли.

Сунув телеграмму в карман, Вир вернулся в спальню и занялся дальнейшим изучением шкатулки. Отрезав бритвенным лезвием кусочек визитки, он свернул из него тоненькую, но достаточно твердую трубочку. Щели были неглубокие: большинство из них врезались в крышку не глубже чем на шестую часть дюйма. Но в две из них — по одной с каждой стороны — трубочка вошла больше, чем на полдюйма.

И тут маркизу припомнился миниатюрный ключик из сейфа в комнате леди Дуглас.

* * *

В голове грохотала эпическая битва. Или титаническая? Это ведь титаны были побеждены Зевсом-громовержцем? Ее череп, должно быть, тоже раскололо ударом молнии. Элиссанда с трудом разлепила веки, но сразу же крепко зажмурилась: свет в комнате было нестерпимо ярким, словно кто-то сунул факел прямо между глаз. Голова и дальше пыталась разлететься на куски, в то время как взбаламученные внутренности, наоборот, решили скончаться в медленных мучениях, завязавшись тугим узлом.

Элиссанда застонала. Звук взорвался в ушах, поражая мозг осколками острой боли. Какая нелепость — не умереть, но уже испытывать адские муки.

Кто-то откинул с нее одеяло. Девушка вздрогнула. Неизвестный, стараясь сильно не встряхивать, высвободил ее из намотавшихся и сбившихся в кучу простыней. Элиссанда поежилась. Кажется, на ней почти нет одежды — или вовсе нет? Невозможно тревожиться о пустяках, когда тебя будто нанизывает на вертел сам Вельзевул.

Что-то прохладно-шелковое обернулось вокруг тела. Кто-то поднял ее безвольные руки и просунул в рукава. Халата?

Ее медленно развернули. Элиссанда жалобно заохала: движение только усилило громыхающие удары в черепной коробке. И негодующе вскрикнула, когда голову приподняли.

— Вот, — сказал мужчина, поддерживая ее твердой рукой, — лекарство от похмелья. Пей.

Жидкость, потекшая в горло, была гнуснейшим варевом из всего, что Элиссанде доводилось пробовать — болотная тина вкупе с тухлыми яйцами.

— Нет, — отплевываясь, прохрипела она.

— Выпей, станет легче.

Элиссанда снова застонала. Но в этом голосе, в этом полуобъятии было что-то одновременно властное и успокаивающее, и она повиновалась.

После каждого глотка приходилось останавливаться, чтобы сдержать тошноту, но мужчина продолжал прижимать чашку к губам, и Элиссанда, задыхаясь и скрипя зубами, пила.

А когда осушила отвратительное пойло до последней капли, он дал ей воды, вкуснее которой не доводилось пробовать. Девушка глотала жадно, захлебываясь, радуясь ощущению льющейся на подбородок влаги. Наконец утолив жажду, отвернулась от стакана и прижалась лицом к груди спасителя.