Россия, которой не было – 4. Блеск и кровь гвардейского столетия - Александр Бушков

Каховский, хотя и прямо считал, что его полагают «ступенькой для умников», драл глотку за два дня до мятежа: «С этими филантропами ничего не сделаешь, тут просто надобно резать, да и только!» Резать он, правда, не будет, но станет стрелять – сначала Милорадович, потом полковник Стюрлер… Резать будут Оболенский со Щепиным-Ростовским, один штыком, другой саблей… Рылеев, правда, никого не резал, но всерьез предлагал в случае проигрыша и отступления сжечь Петербург, «чтобы и праха немецкого не осталось» (свидетельство Штейнгеля).

И, наконец, солдат вывели с помощью самого неприкрытого обмана – что в Петербурге, что на юге. Но и об этом чуть погодя. А пока что поговорим о Павле Пестеле…

Черный полковник

«Какова его цель? Сколько я могу судить, личная, своекорыстная. Он хотел произвесть суматоху и, пользуясь ею, завладеть верховной властью в замышляемой сумасбродами республике. Достигнув верховной власти, Пестель сделался бы жесточайшим деспотом», – напишет позже в «Записках о моей жизни» И.И. Греч.

Быть может, этот человек, которого при Советской власти нас учили ненавидеть, ничего о нем не рассказывая, попросту оболгал святого революционера по врожденной гнусности своей, а то и по заданию Третьего отделения? Что ж, рассмотрим жизнь и взгляды «черного полковника» подробнее…

Вот слова самого Пестеля, прозвучавшие в разговоре с Рылеевым: «Вот истинно великий человек! По моему мнению, если иметь над собой деспота, то иметь Наполеона. Как он возвысил Францию! Сколько создал новых фортун! Он отличал не знатность, а дарования!»

Первыми, задолго до Греча, убедились в бонапартистских поползновениях Пестеля сами же руководители Северного общества. С редкостным для них единодушием. Никиту Муравьева разглагольствования Пестеля о благе диктатуры оттолкнули сразу. Как и Сергея Трубецкого. Трубецкой выразился недвусмысленно: «Человек вредный, и не должно допускать его усилиться, но стараться всевозможно его ослабить». Это были не просто слова – через свои связи в Южном обществе Трубецкой усиленно пестовал оппозицию Пестелю…

Рылеев сказал: «Пестель человек опасный для России и для видов общества». Историк М.Н. Покровский охарактеризовал их встречу так: «…У Пестеля нельзя отрицать большого таланта приспособления: при первом свидании с Рылеевым автор „Русской правды“ в течение двух часов ухитрился быть попеременно и гражданином Северо-Американской республики, и наполеонистом, и террористом, то защитником английской конституции, то поборником испанской». На буржуазно-честного петербургского литератора это произвело крайне неблагоприятное впечатление, и у него, видимо, сохранилось воспоминание о Пестеле как о беспринципном демагоге, которому доверяться не следует.

А вот собственноручные воспоминания Сергея Трубецкого о вышеописанной встрече с Пестелем: «При первом общем заседании для прочтения и утверждения устава Пестель поселил в некоторых членах некоторую недоверчивость к себе: в прочитанном им вступлении он сказал, что Франция блаженствовала под управлением Комитета общественной безопасности. Восстание против этого было всеобщее, и оно оставило невыгодное для него впечатление, которое никогда не могло истребиться и которое навсегда поселило к нему недоверчивость».

И немудрено: Комитет общественной безопасности, если кто запамятовал – это та либерально-филантропическая контора, что во времена Французской революции сотнями отправляла людей на гильотину по малейшему подозрению…

А вот каким оригинальным образом Пестель у себя на юге вел противоправительственную деятельность. Слово Горбачевскому: «Вятского полка командир Пестель никогда не заботился об офицерах и угнетал самыми ужасными способами солдат, думая сим возбудить в них ненависть к правительству. Вышло совершенно противное. Солдаты были очень рады, когда его избавились, и после его ареста они показали на него жалобы. Непонятно, как он не мог себе вообразить, что солдаты сие угнетение вовсе не отнесут к правительству, но к нему самому: они видели, что в других полках солдатам лучше, нежели им; следовательно, понимали и даже говорили, что сие угнетение не от правительства, а от полкового командира».

Ну, а параллельно полковой командир Пестель, как бы это поделикатнее выразиться, порою путал полковую казну и свой собственный карман…

Флигель-адъютант, глава Следственной комиссии по делу о финансовых злоупотреблениях во Второй Южной армии, П.Д. Кисилев задолго до декабрьских событий выражался о Пестеле так: «Действительно много способностей ума, но душа и правила черны, как грязь».

Тогда Пестель еще не воровал – он был штабным офицером. Он пока что покрывал других. Когда командующий одним из корпусов Второй армии генерал Рудзевич серьезно проворовался, именно Пестель его «прикрыл», представив дело так, словно это интриганы и завистники по злобе оболгали честнейшего человека. Меж тем после ареста Пестеля в его бумагах нашли и собственноручное письмо Рудзевича, в котором он подробно каялся в махинациях с казенными суммами и слезно просил «любезного Павлика» его спасти.

«Любезный Павлик» не подвел, спас – но генерал Кисилев, выяснив правду, решил избавиться от человека с «душой, черной как грязь» – и выпихнул Пестеля из штаба армии командовать полком…

А уж на новом месте «любезный Павлик» и сам развернулся вовсю. Ревизия, проведенная после ареста Пестеля, оценила казнокрадство полкового командира в шестьдесят тысяч рублей. По тем временам – сумма фантасмагорическая.

Механизм был прост. Случилось так, что Вятский полк, которым командовал Пестель, получал двойное денежное довольствие. Сначала деньги поступали из Балтской комиссариатской комиссии. Потом полк перешел в ведение аналогичной Московской – но по случайности его забыли исключить из прежних списков. Сейчас уже не установить, была ли это и в самом деле случайность, или Пестель ее кому-то проплатил…

Одним словом, в полк шли двойные финансовые суммы. Двумя параллельными потоками: один – в полковую казну, другой – лично Пестелю. А кроме этого, «любезный Павлик» облегчал еще и киевскую казну гражданского ведомства. Только в 1827 году всплыло, что Пестель давал взятки секретарю киевского гражданского губернатора, за что получил возможность устраивать махинации с казенными средствами губернии.

Он не стеснялся обворовывать даже своих солдат. Ревизия, помимо прочего, вскрыла еще и историю с солдатскими крагами – накладными голенищами. Когда пришла пора получать новые, Пестель взял с Московского комиссариата деньгами – по два рубля пятьдесят копеек за пару. Солдатам же выдал по сорок копеек, а некоторым и того меньше…

Так что на следствии над декабристами Пестель оказался единственным, кому, кроме политических обвинений, были предъявлены еще и чисто уголовные. Выяснилось, что Пестель «имел обыкновение удерживать у себя как солдатские, так и офицерские деньги. Естественно, не давая при этом никаких объяснений».

И, добавим, не брезгуя ничем. Вот в Вятский полк переводится из Ямбургского уланского некий поручик Кострицкий, а следом в полковую кассу поступает и его жалованье за службу в уланах – сто восемьдесят рублей. Денег этих поручик так и не увидел – прикарманены Пестелем…

Это, очевидно, наследственное. Папенька «любезного Павлика» в бытность свою сибирским генерал-губернатором казнокрадствовал вовсе уж фантастическим образом.

Вор и подонок, которого еще в начале XX века известный военный историк Керсновский назвал «негодяем, запарывающим своих солдат».

И доносчик к тому же. В 1926 году, к столетию декабристского бунта, было издано немало книг. Пара стоит у меня на полке. Естественно, все эти книги были апологетическими, но порой составители простодушно помещали туда кое-что работавшее против прославляемых…

Например, письма Пестеля на французском, но с подробным переводом…

Пестель отчего-то невзлюбил одного из своих офицеров, майора Гноевого. В чем там было дело, сегодня уже не установить. Гораздо интереснее другое: методы «любезного Павлика». Он долго и упорно просил вышестоящее начальство Христом-богом убрать от него Гноевого. Начальство не реагировало. Тогда в очередном эпистолярии от 15-го ноября 1822 года (адресат – уже известный нам генерал Кисилев) Пестель, исчерпав, очевидно, все аргументы, открытым текстом «шьет политику». «Он (т.е. многострадальный Гноевой – А.Б.) даже опасен для действительной службы, так как он ее всегда критикует… Если б он был более образованным и просвещенным, я счел бы его за карбонария».

По меркам того времени – полноценный политический донос. Сделанный, впрочем, не без изящества: руководитель Тайного общества, ставящего целью решительную перемену власти, не называет впрямую подчиненного «карбонарием», но выражается достаточно ясно: опасен для службы, так как критикует…