Стимпанк! (сборник) - Антология

– Это моя рабыня, – с непонятным злорадством в голосе уточнила ведьма. – Пока ваше зелье остывает, хотите я расскажу вам ее историю?

Сильвия и Алиса огляделись вокруг, как будто им предложили присесть. Но сидеть оказалось решительно не на чем – во всем доме не было даже табуретки. Только низкая закраина очага и единственная лежанка в углу, покрытая грязными одеялами. Ведьма подошла к огню и встала к нему спиной; отсветы пламени падали ей на щеку, из-за чего один глаз теперь поблескивал синевой ярче другого.

– Мое ремесло пришло ко мне само, – промолвила она. – И вот как это случилось. Эта женщина, – указала она на свою рабыню, – и моя няня соперничали за любовь одного мужчины. И эта женщина раздобыла такое проклятие, которое, как ей обещали, превратит мою няню в уродину. Как же она разозлилась неделю спустя, в воскресенье, когда увидела, как нянюшка ведет меня за ручку в церковь – все такая же прекрасная, как и была! – Тут ведьма предостерегающе подняла палец, и целая гроздь серебряных и медных браслетов со звоном скользнула у нее по руке от запястья к локтю. – Но прошла еще неделя, и моя няня заметила у себя на левой щеке, под глазом, крошечное синее пятнышко. Она стала умываться, но мыло его не брало. Тогда няня пощипала себя за щеку, чтобы кровь прилила к этому месту, и нащупала там, под кожей, какой-то маленький твердый шарик, вроде сухой горошины. Неделя за неделей горошина росла; она стала размером с вишню, потом со сливу. Наконец няня пошла к доктору и показала ему этот ужасный синий нарост, но доктор сказал, что опухоль уже вросла в кости лица и ничего с этим не поделаешь. Надежды нет, сказал ей доктор. Мои родители не прогнали ее, и она по-прежнему заботилась обо мне, но прятала лицо под покрывалом. Через некоторое время опухоль перестала расти в длину и начала распространяться вширь, на щеку, и няня жаловалась, что в носу у нее все время стоит ужасный запах. А потом она ослепла на левый глаз и с тех пор уже не вставала с постели. Опухоль все разрасталась. Однажды, когда няня спала, я прокралась к ней в комнату, открыла лицо и посмотрела: верхушка нароста провалилась, и теперь на конце его зияла впадина, похожая на кратер вулкана, черная по краям и ярко-красная, налитая кровью, посередине. Под конец моя бедная нянюшка уже не могла ни говорить, ни глотать пищу. Но прежде чем язык у нее отнялся, она научила меня одному страшному проклятию, которое передавалось у нее в роду. Сама няня никогда им не пользовалась: она была добрая женщина. Это проклятие отнимает душу. Не жизнь, только душу.

– В ту ночь, когда моя няня умерла, я прокляла ее соперницу. Вот эту женщину. – Ведьма указала на свою немую рабыню. – Она явилась на похороны моей няни. Прошла за гробом на кладбище и, ухмыляясь, встала над могилой. Но когда служба закончилась и все ушли, а церковный сторож начал засыпать могилу, эта женщина осталась стоять. Она стояла, покачиваясь, и, запрокинув голову, смотрела на солнце. И не двигалась с места. В конце концов ее пришлось увести, но к тому времени глаза ее уже сгорели.

– И это сделала я. – Ведьма ткнула себя пальцем в грудь. – Я лишила ее разума и души, и с тех пор она повсюду следует за мной.

– Я знаю, что вы следили за мной на рынке, прежде чем набрались духу подойти. Значит, вы наверняка заметили, что она всегда ходит за мной, как привязанная, вытянув руку. Нет, я ей не поводырь; просто я – это все, что она может видеть. Она не видит ничего, кроме моей тени. И эта тень ей видится как черная дверь, в которую она все время хочет пройти. Она знает, что только смерть освободит ее от этого рабства. И знает, что если я умру первой, то дверь исчезнет, и она останется совсем одна в бесконечной пустоте белизны, и кроме этой белизны никогда больше ничего не увидит.

Закончив свой рассказ, ведьма повернулась, подошла к очагу, подняла миску и подула на зелье. Тень ее вытянулась, потемнела и коснулась лица немой рабыни, а та подняла руку и потянулась к ней, словно пытаясь нащупать дверную ручку.

Гостьи ахнули и вцепились друг в дружку.

Ведьма насмешливо улыбнулась. Взяв воронку, она перелила зелье из миски в бутылочку и заткнула горлышко тряпичной пробкой. Затем протянула бутылочку Сильвии: за пыльным стеклом плескалась красноватая жидкость. Рука ведьмы была вся в пятнах от сока трав.

– Мистер Маккагон будет твоим.

Сильвия на мгновение сжала бутылочку в кулаке и сунула ее в карман штанов. Карман забавно оттопырился.

– Но заруби себе на носу, – добавила ведьма, – что сердце твое не должно знать сомнений. Сколько бы я ни ходила хвостом за своей нянюшкой по склонам Рваной Шляпы…

«Ага! – подумала Алиса. – Значит, она с острова Голгофы!»

– …и сколько бы ни училась свойствам трав, но ведьмой я стала только после того, как наслала проклятие на эту женщину. Оно сработало потому, что я просила восстановить справедливость. Магия сама решает, кто чего заслужил. Заруби это себе на носу.

Гефсиманская гавань была почти круглой, шириною в семь миль и с устьем в полмили. Равнинная часть острова и покатые склоны, на которых стоял город, располагались ровно напротив устья, а по отрогам с обеих сторон возвышались лесистые утесы. Если представить себе гавань как циферблат с устьем на двенадцати часах и городом – на шести часах, то на четырехчасовой отметке оказалась бы гора Магдалины, самая высокая на острове, выше двух тысяч футов. Благодаря этой горе все гефсиманцы, кроме отъявленных лентяев и арестантов, томившихся за толстыми стенами городской тюрьмы, каждый день встречали рассвет. Солнце для них всходило поздно: даже зимой густая тень горы лежала на Гефсимании до восьми утра.

На горе Магдалины сложился свой особый климат, больше похожий на тот, к которому Мария – та мертвая женщина – привыкла в детстве. Поэтому она знала по именам и свойствам все растения, которые росли на склонах. Несколько раз в неделю она со своей девчонкой выходила на дорогу, змеившуюся вдоль гавани до самого подножия горы. Ракушки, которыми была вымощена дорога, хрустели под ногами, так что Марии нетрудно было идти по слуху, а держаться за девчонку она не хотела, пока вокруг раздавались еще чьи-нибудь шаги. И только когда становилось ясно, что никто на них больше не смотрит, Мария тянулась к знакомой тени – островку черного тепла за спиной девчонки, не растворявшемуся даже в огромной тени горы, – и хваталась за девчонкину косу, чтобы можно было идти чуть быстрее.

Больше всего им нравилось собирать травы по утрам, когда гора была еще окутана туманом: в такие часы Мария находила нужные растения по запаху, разлитому во влажном воздухе. Случалось, она говорила девчонке сойти с дороги и поискать что-нибудь – например, невысокое растеньице с опушенными серебристыми листьями, похожими на ягнячьи ушки. Сама она оставалась стоять и слушала, как под ногами девчонки поскрипывает шлак. Потом раздавалось короткое чирканье – девчонка перерезала стебель острым ножом, который всегда носила с собой. А потом она возвращалась и вкладывала добычу в руки Марии. Мария подносила растение к лицу, вдыхала запах и погружалась в воспоминания. И после этого иногда рассказывала девчонке кое-что о себе.

Она говорила, что самую счастливую часть своей жизни прожила в семье мужа, в горах на острове Голгофы. Она вспоминала, как познакомилась со своим будущим мужем, когда тот спустился с гор и нанялся рубить тростник. И как непохож он был на всех, кого она знала, потому что его соплеменники, мау, жили на этих островах от начала времен и там, в горах, по сей день хранили старые обычаи: варили еду в горячих источниках, выращивали фрукты и овощи и расставляли ловушки на птиц. Мужа Марии отправили рубить тростник, чтобы он заработал денег и купил строительных досок и кровельного железа, а еще горшков и кастрюль на всю деревню.

– И все это он купил, а вдобавок привел меня – рубщицу тростника. Мое племя, моих прадедов и прабабок, привезли сюда торговцы живым товаром. Правда, отец и братья уже не задаром гнули спины на плантациях – кое-что им платили, но не сказать, чтобы мы далеко ушли от тех времен, когда были рабами. Если сравнивать с семьей моего мужа, так мы были просто нищее отребье. Но – ты понимаешь, такое дело – по воскресеньям мы все одевались в белое. Оттого-то он меня приметил: ему понравилось, как я выгляжу в белом.

Денег на свадьбу едва наскребли, добавила Мария. Ее семья переезжала с места на место в большой тростниковой телеге. И выпивка на свадьбе была тростниковая – неочищенный ром. А в горах, вспоминала она, воздух был холоднее, чем внизу, так что от некоторых ручьев и болот даже шел пар. В ветреные дни этот пар иногда поднимался большими простынями, а ветер рвал их в клочья, и клочья летели над землей, мало-помалу истончаясь до прозрачности. «Как невестины покрывала», – сказала Мария.

Девчонка завернула «ягнячьи ушки» в газету и положила в корзину. А Мария стояла и покачивала головой то взад-вперед, то влево и вправо, словно надеялась найти какой-то угол, под которым сможет разглядеть что-нибудь из-под бельм.