Конкурс-семинар Креатив: Безумные миры - Дмитрий Перовский

«Месяц-два, сколько мне осталось?» — Макнили вспомнил участь Уиллера, и всё похолодело внутри. Но он знал — он прекрасно знал, что делал в то утро в церкви.

Падре Кэрролл… Макнили помнил, как всадил пол-обоймы в грудь обезумевшего служителя церкви. Он помнил, как вёз в морг это тело. Коп, палач и коронёр в одном лице — он хорошо запомнил посмертную ухмылку священника.

Тогда была ночь, и падре Кэрролл был всего лишь ещё одним маньяком, которого предстояло пристрелить на одной из улиц Старого города. Макнили успел увидеть, как падре расправился с очередной жертвой. Заметив копа, священник упёр ногу в живот бывшего прихожанина и вытянул длинный зазубренный меч из его тела. Затем, не стесняясь забрызганной кровью рясы, призвал Макнили принять покаяние и прощение из его рук.

— Agimus tibi gratias, omnipotens Deus, pro universis beneficiis tuis, qui vivis et regnas in saecula saeculorum. Amen.

Для любого копа этих слов было достаточно, чтобы открыть огонь. Два выстрела и так навсегда бы успокоили съехавшего с катушек падре Кэрролла, но Макнили любил счастливое число семь и превратил грудь маньяка в кровавое месиво. На чёрной сутане при блеклом свете грязных фонарей это всё равно не было заметно. А на лице падре так и осталась всепрощающая улыбка.

«Падре Кэрролл» — именно эти два слова Макнили увидел вчера на информационном стенде возле старого разбитого дома, первые этажи которого приспособили под церковь местные католики. И он решил тогда сходить и узнать — почём идут теперь прощения за разные смертные грехи.

Макнили ожидал встретить кого угодно — родственника, однофамильца, клона, но у небольшого стыдливо закрашенного под золото амвона, перед скамейками, забитыми угрюмыми похмельными рабочими со своими блеклыми некрашеными жёнами стоял он, в чистой рясе, которая, наверняка, уже вечером будет липкой от крови — единственный падре Кэрролл с улыбкою всепрощающего мессии.

Макнили слушал латинский текст, а в его сознании росла ярость, оттого что он ничего не смог сделать, что он ничего не изменил.

Падре Кэрролл, сорвавшись, наконец, с латыни, возвещал о воскрешении и прощении. И только один человек в церкви знал, о каком своеобразном прощении рассказывал этот высокий худощавый человек. Когда глаза детектива встретились с тёмными глазами священника, Кэрролл сошёл с кафедры и, указав на него простёртой дланью, громко и чётко произнёс: «Да не избудет милости Божьей в моих руках для всеблагого прощения! Да разверзнет Господь стянутые мои уста и даст волю даровать прощение и тебе, и всем, и тебе, и!..» Потом Падре закатил глаза и, уже не поворачиваясь к прихожанам, завершил мессу. Его руки дрожали — как он жаждал кого-нибудь простить!.. Заиграл, захлёбываясь Пахельбелем, старый скрипучий церковный орган…

«Чёртов воскрешенец!» Макнили наткнулся на Фредов. Сразу на всех трёх, также стоявших в приёмной… Они о чём-то оживлённо беседовали, и произнесённая несколько громче, чем надо было бы, фамилия «Уиллер» привлекла его внимание. Он приостановился и стал слушать. Беседующие сразу подвинулись, чтобы впустить Макнили в свой круг. Три Фреда — редкость; нечасто три копа из единой партии, практически не отличимые друг от друга, попадают в один участок — один из них с жаром рассказывал историю:

«И тогда Борис Уиллер достаёт пистолет и начинает говорить. Он, вообще, очень любил говорить и стрелять одновременно. Так вот: идёт он к этому бешеному психу, а тот дрожит, словно лист осиновый, а ножичек перочинный из руки не выпускает. Направляет Уиллер свой ствол на него и, как обычно — «Я заберу твоё оружие» — бах — бах. Пальцы бедняги разлетаются в разные стороны. А затем опускает ствол ниже — «…Оба твоих оружия». Бедный маньяк крикнул «мама» и спрыгнул с моста на рельсы, прямо перед скоростным поездом. А Уиллер дождался пока поезд проедет, подобрал труп и закинул в багажник. Просто взял и сложил. Прыгун этот, со сломанным в трёх местах позвоночником, занял места меньше чем запасное колесо. Так в газетах и написали — «Прыгун закончил под поездом». Но тут с головой парню и с заголовком статьи просто не повезло — как он мог со своим ножичком затмить звезду Ортопеда?!»

Макнили опять стоял бледным перед подчинёнными. Он вспомнил другую историю про Уиллера и поспешил отойти. За спиной он слышал сочувственные слова одного из Фредов: «Уиллер и… — говорящий незаметно кивнул в сторону Макнили, — что-то на тройняшках Триплета не поделили. Уиллер со многими тут на ножах. Говорят, ему сам Шеф денег должен… был».

А побледнел Макнили, потому что вспомнил другую историю про Уиллера, последнюю историю. Тогда брали Подражателя.

Очередной маньяк. Рыжий курчавый любитель газет. Дело Уиллера, что грозило маньяку известно чем. Последнее дело на памяти копа, когда что-то расследовали, которое не было просто гонкой с преследованием в бешеном темпе по узеньким улицам города.

Подражатель просто от точки до точки повторял описание зверств самого свежего маньяка из утренней газеты. А в том, что газеты не сумели описать, он проявлял особую свойственную только ему изощрённую и извращённую фантазию. И попался он, не по-глупому напоровшись на ночной патруль — просто измазал в крови кеды, и, раздосадованный этим, поменялся обувью с жертвой. Вычислить его после этого оставалось делом техники. На задержание выехали Уиллер, Макнили и сам Шеф. Когда копы взломали дверь, Подражатель сидел и рыдал в ванной за голубенькой занавеской.

Шеф проверял кухню, Уиллер вломился в ванную, а Макнили пошёл в жилую часть.

Он услышал, как Уиллер начал свою обычную тираду про «я забираю твоё оружие…», затем три щелчка — осечка. И грохот. Макнили поспешил на подмогу. Когда он ворвался в комнату, старый коп пытался отцепить от себя голое тело, замотанное в занавеску, а Подражатель вцепился ему зубами в область шеи. Отчаянный рывок Уиллера — и Подражатель отлетел обратно в наполненную водой ванну.

По стене полоснуло красным, маньяк выплюнул кусок плоти, а из шеи Уиллера на кафель хлестала кровь. Он встал, покачнулся и тоже рухнул в воду. Подражатель барахтался, пытаясь выбраться из-под тела копа, а Макнили решил всё закончить. Он подошёл и навёл пистолет на лоб убийцы. Безумны были глаза маньяка, но, словно чуя свой конец, он перестал барахтаться, вцепился обеими руками в смеситель над головой и сделал жалобное лицо.

Макнили нажал на курок — осечка, ещё одна осечка, …а затем вырванный из стены смеситель опустился на его голову.

Он рухнул; маньяк, резво выскочив из ванны, приложил его ногой и, уже не прикрываясь занавеской, пошлёпал к двери. Дорогу ему преградил Шеф. После выстрела из тяжёлого револьвера ванную комнату заволокло липким кровавым туманом. Подражатель присел, махнул рукой и, ничего не найдя там, где раньше была правая половина головы, завалился на уцелевшую сторону.