Лаборантка - Марина Лётная

моего шага и рылась в потаенных страхах, словно в давно перечитанной сотню раз дешевой книжке.

— Но это не так… Мне больно слышать, что Максим меня предал… Мне больно терять вас.

Всё это время я не мог перестать возвращаться к этой спасительно греющей мысли: я — навязчивая идея Даны Евгеньевны. Лаборантка влюблена. А теперь и я, в самый неудачный, какой только можно было придумать момент признавался в чём-то чудовищно важном.

— Мне тоже! — вопреки всем реалистичным ожиданиям, девушка расплакалась.

По ее бледным щекам потекли влажные блестящие дорожки, убитый взгляд под дрожащими ресницами забегал по плитке у моих коленей. Удивительно: как только я осознал, что не готов расставаться с единственным человеком, нам предстояло не видеться всю оставшуюся жизнь. Дана не станет молчать из-за чувств, совесть ей не позволит…

— Прости меня, если сможешь, — я медленно поднялся на ноги и неуверенно двинулся к лаборантке.

— Я буду стараться… — моя голова вскружилась от одного шага. Её заплаканное, мёртвенно-бледное лицо быстро завращалось вместе с установкой и стеклянной посудой, лаборатория перевернулась будто вверх дном, предметы расплылись, как краски от перемешивания, и я оступился. Кажется, облокотился о что-то жёсткое.

В глазах потемнело, а веки сами опустились, спрятав меня от страшных событий в лаборатории.

Казалось, я всемогущий. Что правда обойдёт стороной Дану, и мы лишь здорово позабавимся, срубив с Максимом внушительную сумму. Что страхи — несбыточные байки, которыми я пугал самого себя, чтобы разбудить сострадание. Будил, но на утро стабильно шёл на работу и улыбался в лицо бедной лаборантке. Судил друга за зависимость, но для чего-то согласился участвовать в упрочнении этой зависимости, в ее развитии и поддержании у сотен таких же, как он. Я теперь не понимал сам себя… Разве так и не материализовавшиеся деньги стоили наших загубленных жизней?

Одно я точно чувствовал: искалеченная судьба лаборантки не могла оцениваться и триллиардами моих жалких извинений. Я всё испортил…

Неужели, мне потребовалось нарушить закон, норовить сесть в тюрьму, чтобы понять, что я дорожу ей. Эта юная доверчивая девчонка теперь имеет проблемы с психикой. И будет только хуже, когда ей придётся оказаться в суде, пройти через все прелести взрослого корыстного мира. Ей придётся пытаться простить меня…

Я сожалел. Даже не знал, встретился бы с Даной, смог бы обратить на неё внимание, если не нынешние обстоятельства… Но сожалел, что поступил с ней так. В груди тяжелело: боль и ответственность за мой поступок тянули гирями к полу, но я пытался устоять на ногах вслепую. И что-то желчное, разъедающее вгрызалось изнутри — оно патологически саднило в солнечном сплетении прежде, а теперь буквально раздирало. Лишь мельком, незаметно даже для себя самого, я назвал это чувство влюбленностью, которой, что и раньше, что и сейчас нельзя было давать выход.

Оно трясло меня изнутри, умоляя признаться, пока не поздно, но я укусил губу, ощутив солёный привкус крови. Так Дане станет еще больнее…

Нельзя было сознаваться хоть в этом.

Спустя, кажется, пару минут головокружения и темноты, я ощутил, что мой лоб прислонен к нагревшейся стене, а сам я сижу на подоконнике. Зрение постепенно вернулось, разбитая пыльная плитка под ногами стала различима. Собственный вес казался неподъемным, и мне не удалось пошевелить головой. Я попытался ощутить ладонь, вцепившуюся в холодную батарею. Дрожащие онемевшие пальцы не сразу разомкнулись, и, спустя минуту напряженной борьбы с собой, я с трудом почувствовал силу в запястье, уложив руку на ледяную голову. Манёвр стоил мне значительных усилий, и когда в кармане зазвонил телефон, это прозвучало, как насмешка.

Глава 20

В спину толкал пронизывающий ветер, а оконная створка слегка постукивала по стене. Я съежился под холодной тканью рубашки, внезапно почувствовав, что меня одолел озноб, и небрежно опустил руку с головы к карману брюк. Обессиленная ладонь упала едва не со шлепком поверх разрывающегося телефона. Лаборантка жалостливо тихо замычала, по-прежнему лёжа на тумбе. Её свисающие руки медленно зашевелились и привлекли мой взгляд: бешеный пульс загремел в ушах, а мелодия непрекращающегося звонка отдалилась куда-то на периферию притупившегося слуха.

Пытаясь справиться с пальцами и достать мобильник, я всё смотрел на вновь просыпающуюся Дану Евгеньевну. У меня не получалось сопоставить произошедшее с нашим расположением по лаборатории. Я был уверен, что стоял на коленях несколько мгновений назад и собирался умолять девушку о прощении, а нашёл себя сидящим у подоконника…

— Алло?.. — бегающий взгляд не позволил сфокусироваться на экране. Машинально приняв настойчивый звонок, я не переставал думать о том, что лишился буквально жизненно важного условия… Её доверия.

— Антон Владимирович! Привет вам с «Химэкс»! Мы тут с Максимом заприметили диспергатор… Я вас не отвлекаю? — Алёна одним своим тягучим приторным голоском разбудила меня от неизъяснимого забытья. Только тело всё равно не успевало за ментальными переменами. Голос застрял где-то в горле.

— М-м, — я отрицательно промычал, поднимаясь с подоконника. Дана часто заморгала, когда моя фигура перестала прятать её от солнца.

— Было бы здорово приобрести парочку на линии с клубникой и розой. Всё-таки самые ходовые отдушки, — она довольно хихикнула, отнекиваясь от бубнящего фоном Максима. Кажется, он отвечал что-то разумное и категоричное, но я не только не мог сформулировать мнение, но и контролировать собственный язык. — Жалко, что вы не поехали с нами. Но работа, конечно — первостепенное…

Алёна Борисовна прекрасно справлялась с диалогом без меня. Я даже мысленно ее поблагодарил, осторожно приближаясь к проснувшейся напуганной лаборантке. Эта возня по телефону теперь была настолько неважной, что я готов был согласовать хоть покупку дистиллятора для самогона…

— Вы там скучаете по нам?

— Что? — я переспросил, но смысл уже долетел до меня вонзающимися в не соображающую голову отголосками. Как же не к месту сейчас неприкрытые заигрывания: от меня прежнего не осталось ничего. Ни жажды самоутверждения, ни желания тратить время впустую, ни страсти к бесполезным вещам и даже к любимой работе. Характер и бережные воспоминания забились в чёрный пыльный угол, над которым расположилось страшное мерзкое преступление. — Я работаю…

Эта ложь была слишком безобидна по сравнению с той, на которую я оказался способен. В трубке послышалось невыносимо звонкое замешательство. Даже Максим стих — наверное, девушка уединилась.

— Давайте поговорим позже, Алёна Борисовна…

Не дожидаясь лишних вопросов, неловких заиканий, я сбросил звонок и глубоко вздохнул. Хотелось освободить лёгкие, но свинцовая тяжесть укоренилась внутри, с каждым жалобным вздохом оседая всё глубже.

Жизнь упорно шла своим чередом, но теперь мимо меня. "Вы скучаете?", "Купить ли нам диспергатор?", "Чем отравиться