Час новолуния - Валентин Сергеевич Маслюков

Бунаков, ни Патрикеев не выдавали себя, и трудно было понять, какое впечатление производит на них прочитанное, но воевода скоро уже дёрнул себя за ухо и, беспокойно подвинувшись, припал к столу — дальше дочитывал он письмо запоем, не отрываясь.

— Та-ак! — произнёс князь Василий, поднимая голову. Утратившее уже за повторениями часть своего грозового смысла «так» наполнилось новым, зловещим значением. — Та-ак! — опять сказал он, оглядываясь невидящим взглядом, словно взор его устремился за пределы сущего, в умозрительные дали, куда способна проникнуть одна только бесстрашно растревоженная мысль. — Так! — сказал он, подвигая под собой стул в побуждении встать — душно ему стало от множества стеснившихся в голове соображений.

— Куда муж пошёл? — спросил он вдруг Катеринку с пугающей язвительностью в голосе.

Женщина, понимая уже, что случилось что-то непоправимое, потерянно забормотала:

— В Чудов монастырь приложиться к мощам...

— К Москве! — объявил князь Василий. — В Кремль! Вот куда!

Большого открытия князь Василий, разумеется, не сделал, громогласно установив, что Чудов монастырь расположен в Кремле, однако, бог его знает как, эта самоочевидная данность запахла кровью и гарью обожжённой плоти.

— Иван Борисович! — повернулся воевода к дьяку, но Патрикеев, отложив тетрадь, и сам уже тянулся к тому маленькому листку, что привёл князя Василия в болезненное возбуждение. Сунулся через стол Бунаков, привстал. Читая, они значительно переглядывались между собой. Потом принялись шептаться, и воевода громко заключил, глянув на короб:

— Ладно! Что там ещё?

Однако уже почти не смотрели — дочитывали, передавая друг другу бумаги, иногда воевода невпопад кивал, показывая, что нужно продолжать осмотр. Федька записывала подряд всё, что предъявлял пятидесятник.

«Краска синяя в горшочке; два жёлтых корешка, сказала желтят подошвы у сапог; трава чечуйная, сказала пьют от поноса; обломок камня, сказала дуб лежал в воде, окаменел, держала у себя для диковины; три пука травы разного цвета, сказала муж принёс; трава, сказала конская, привёз мужик поморец, имени ему не ведает; три кости зерневые, в зернь играть, сказала мужа; корень, сказала едят от сердечной болезни, муж принёс из-за города; лыко; чешуя рыбья; кусок, походит на винную ягоду, сказала не знает; жилы; лоскут».

Пятидесятник перевернул короб, чтобы судьи видели пустое дно, Катеринкины диковины сложены были на полу кучей. Но и после этого князь Василий не оторвался от бумаг, листал тетрадь, иногда тыкал в неё согнутым пальцем, что-то с нажимом отводил и подвигал смотреть Бунакову. Тот, разбирая слова, шевелил губами и поглядывал, осторожно ухмыляясь, на воеводу. Потом они кивали друг другу, покачивали головами — проницательные люди, хорошо понимающие друг друга.

— Это что? — обратился князь Василий к женщине, взял двумя пальцами тетрадь и потряс её за уголок над столом. — Что это? Как это называется? — Перевёрнутая тетрадь развалилась листами.

Должно быть, Катеринка догадывалась, что воевода лучше её знает, что это, и потому не смела навязывать своё мнение, она молчала, спрятав руки под передником, где и терзала их в безвестности.

— Костный развод это! Гадательная книга! — торжественно провозгласил воевода. — За одну эту тетрадочку от кнута не уйти! — Потряс, и листы задрожали с жестяным шелестом, закудахтали.

Безжалостно прихлопнув распустившую листы тетрадь, воевода кинул её на стол, а сверху положил игральные кости. Затем без всяких предисловий взял маленький листок, который больше всего занимал судей, помешкал, чтобы установилась тишина, и, полагаясь не столько на выразительность, сколько на силу голоса, стал читать:

— Дума разная есть, — тут он сразу остановился и хмыкнул: у кого, мол, это умные думы завелись? — как Римский цесарь в праздник с боярами и думными со многими людьми выходит, и над ним носят покров четыре человека. И, когда он ходил, над ним показался орёл. А как цесарь пришёл на свой двор и покров с него сняли, тот орёл упал сверху на землю мёртв. Всяких чинов люди видели это, и они в сомнении, что от такого проявления будет? Из города из Неаполя пишут, что в Великой Калабрии явился новый пророк, сказался, что Моисеев сын, а по-русски Христов сын. Калабрийская земля ему далась вся, и он пошёл на Великие горы со многими тысячами и с полным воинским оружием, и о том стала в Калабрийском королевстве великая страсть, — остановившись передохнуть, воевода на последнем слове глянул на Катеринку с укором. — Голландский немчин Вильям Фандоблок сказал: объявился-де в Калабрийской земле новый пророк, а сказался, что будто с небес, сын Христов, я-де миротворец: землю вашу всю обороню и иные земли и страны поемлю. И простые люди ему преклоняются, а он им говорит, что от всего избавит и станете-де на сём свете царствовать, и жить беспошлинно, и без дани, и ни от кого вам обиды не будет. А та Калабрийская земля между Испанской землёй и Турецкой. — И уже тише, сам себе воевода повторил: — Между Испанской землёй и Турецкой.

Катеринка обомлела, спрятанные под передником руки её сцепились, в лице не выражалось ни впечатление, ни мысль.

— Так кто же это вас от всего избавит? — издевательски склонив голову, спросил князь Василий.

— Никто, — шевельнулись губы.

С грохотом обрушил воевода на стол кулак, да так страшно, нежданно, что даже судьи, товарищи его, вздрогнули.

— Где взяла?

Серые, бескровные губы Катеринки шевельнулись, но никакого внятного звука не последовало.

— Сука! — рявкнул воевода.

Федька ничего не писала, сама обомлела. Князь Василий откинулся на спинку стула, он тяжело дышал, щёки побагровели. Сунул под кафтан ладонь, потёр сердце.

— Пусти, Константин Ильич, — сказал он, делая попытку выбраться из-за стола. Его не только выпустили, но хотели подхватить под руки — оттолкнул незваных помощников и прошёлся по камере, поглядывая вверх, на окна, куда лупило сквозь слюдяные оконницы солнце.

— Где взяла? — остановился он возле Катеринки. И, подрагивая губами, ждал.

— Муж, — добралась она наконец до нужного слова, вздохнула, — муж ходил... к соловецким чудотворцам молиться...

— Набожный! — язвительно отметил воевода.

— Сошёлся по дороге с каким-то человеком, со старичком каким-то... неведомо каким...

— С палочкой?

— Что?

— С палочкой старичок-то был? Небось с палочкой. Дряхленький, — спросил князь Василий, криво ухмыляясь.

— С палочкой, — тупо повторила Катеринка. — Дал мужу письмо, вот... велел передать на Москве.

— Кому?

— А кому — не ведаю.

— Понятно. Молитва, отреченная матерью нашей церковью, Святой богородицы