Сможет ли Россия конкурировать? История инноваций в царской, советской и современной России - Лорен Грэхэм

В молодом советском государстве в 1920-е годы идея проведения плановых исследований под контролем государства была особенно перспективной, а исследовательские институты, не ведущие образовательной деятельности, казались наиболее удачным форматом для этой цели. После возвращения из деловой поездки по научно-исследовательским институтам Германии, Франции и Великобритании в 1926 году С. Ф. Ольденбург, непременный секретарь Академии наук СССР, подготовил отчет партийному руководству, в котором писал: «Если XVIII век был веком академий, а XIX – веком университетов, то XX век становится веком исследовательских институтов»{208}. Планировалось, что Академия наук СССР, в состав которой должны были войти сначала десятки, а потом сотни подобных институтов, будет отличаться от научных обществ XVIII века и университетов XIX столетия. Она будет представлять собой своего рода «министерство науки», ядром которого станут научно-исследовательские институты, где ученые не будут обременены преподавательскими обязанностями, а всецело посвятят себя прогрессу научной мысли.

Некоторое время казалось, что создание сетей научно-исследовательских институтов было мировым трендом. Во Франции в 1936 году к власти пришло левое правительство, в котором преобладали социалисты и коммунисты. Оно было настолько впечатлено новым форматом ведения научной деятельности в Советском Союзе, что создало у себя в стране научно-исследовательскую организацию, частично скопированную с того, что было в СССР. Речь идет о Национальном центре научных исследований Франции (CNRS), который существует по сей день и представляет собой сеть институтов, не осуществляющих учебной деятельности и финансируемых за счет госудраства{209}.

Однако шло время, и привлекательность необразовательных институтов на Западе, в первую очередь в США, начала постепенно снижаться. Руководители академических структур начали осознавать, что преподавание, наоборот, стимулировало исследовательскую деятельность. У старших исследователей не было необходимости защищать свои идеи перед студентами, которые часто задавали очень неудобные вопросы, они зачастую погружались в интеллектуальный застой, бесконечно крутились вокруг одной и той же идеи. Научно-исследовательские институты в США, такие как Рокфеллеровский, Институт перспективных исследований и Институт науки Карнеги, постепенно становились исключениями из общего правила. Они определенно не являлись воплощением великой мечты некоторых из их основателей о новой модели ведения научной деятельности по всей стране.

В США исследовательские университеты не пришли в упадок, как предсказывали некоторые в Советском Союзе, а наоборот, превратились в самые мощные двигатели знаний, которые когда-либо существовали. Огромную роль в этом процессе сыграло федеральное финансирование, которое началось во время Второй мировой войны и продолжилось после нее. Союз университетов и федерального правительства в США оказался удивительно успешным в плане продвижения науки{210}. Конкурентный процесс на основе коллегиальной экспертизы и рецензирования, являющийся неотъемлемой составляющей при получении университетскими исследователями федерального грантового финансирования, представлял собой механизм гарантии качества проводимых научно-исследовательских работ. Директору традиционного исследовательского института сложно уменьшить объем государственного финансирования, выделяемого кому-то из ветеранов своей исследовательской команды, даже если этот ученый уже очевидно не так успешен, как раньше. А вот Национальный научный фонд легко может отклонить заявку университетского исследователя, если независимые эксперты оценят ее отрицательно. Система финансирования исследований, сформировавшаяся в США после Второй мировой войны, просто эффективнее других систем.

Символическая демонстрация изменения отношения к необразовательным исследовательским институтам и исследовательским университетам произошла в 1953 году, когда попечительский совет принял решение о преобразовании Рокфеллеровского института в Нью-Йорке в университет, обучающий студентов{211}. Попечители провели анализ работы Рокфеллеровского института и пришли к заключению, что его потенциал не реализуется в полной мере. Довольно интересно взглянуть на комментарии, которые были приведены в отчетах того времени, и сравнить их с недавней критикой в адрес институтов Российской академии наук, которые были (и до сих пор остаются) преимущественно научно-исследовательскими структурами, не ведущими преподавательской деятельности (Российская академия наук остается ведущим центром фундаментальных исследования в России){212}:

«Исследовательские группы в институте были обособленными и изолированными».

«Люди постоянно занимаются одними и теми же идеями».

«Атмосфере в научных лабораториях не хватает той свежести, которую привносит молодой энтузиазм студентов».

«У студентов в основном нелепые идеи, но из сотни таких идей одна или две оказываются фундаментально важными».

В результате этой переоценки попечительский совет принял решение о преобразовании Рокфеллеровского института в Рокфеллеровский университет с ведением преподавательской деятельности. Достаточно большое число работников выразили несогласие с этим решением и отказались брать студентов. Однако в течение пяти лет стало очевидно, что они проигрывают в получении грантов своим коллегам, у которых в лабораториях были студенты. Это стало настоящим открытием, так как не преподававшие старшие исследователи поначалу считали коллег-преподавателей менее способными учеными. Однако они оказались успешнее в получении грантов, они открывали новые лаборатории, публиковали интересные статьи и научные работы. Как только эта разница стала очевидной, трансформация Рокфеллеровского института в Рокфеллеровский университет была окончательно завершена{213}.

В последние десятилетия в США явное предпочтение отдается исследовательским университетам как местам и для обучения, и для научной деятельности. Когда всемирно известному ученому-физику Ричарду Фейнману в Институте перспективных исследований в Принстоне предложили занять должность, свободную от преподавания, он отказался и заявил: «Я вижу, что произошло с теми великими умами в Институте перспективных исследований, которых выбрали за их потрясающие интеллектуальные способности и которым дали возможность сидеть в этом замечательном здании около леса без необходимости преподавать, без каких-либо обязательств. Эти бедолаги сейчас могут сидеть и думать в полном одиночестве, верно?.. И ничего не происходит. У них нет ни одной идеи. Потому что нет настоящей деятельности и вызова… Студенты часто становятся источником нового исследования… Преподавание и студенты заставляют жизнь двигаться вперед. И я бы никогда не согласился занять позицию, которую кто-то постарался сделать удобной для меня и где мне нет необходимости преподавать. Никогда»{214}.

Еще одним подтверждением правоты такого подхода могут служить слова Роальда Хофмана, нобелевского лауреата, профессора химии Корнельского университета (а также иностранного члена Российской академии наук), который в 1996 году писал о преподавании и научной деятельности: «Они не только неотделимы друг от друга, но преподавание способствует улучшению качества научной работы… Я уверен, что стал лучше как исследователь, как теоретический химик, потому что я учу студентов»{215}.

Основанная на практике поддержка сочетания преподавания и исследовательской деятельности получила более веское подтверждение в 2011 году, когда в престижном журнале Science была опубликована статья, в которой приводилось сравнение двух групп аспирантов: тех, которые должны были преподавать и заниматься наукой, и тех, которые занимались только исследованиями. Авторы статьи делают вывод о том, что преподавание приводит к значительному улучшению исследовательских навыков. Аспиранты, которые и преподавали, и занимались исследованиями, демонстрировали «повышенную возможность выдвигать проверяемые гипотезы и проводить ценные эксперименты»{216}.

В России еще не пришли к пониманию всей значимости изменений в области научно-исследовательской деятельности. Необразовательные исследовательские институты Академии наук по-прежнему считаются более престижными и обладают бóльшими привилегиями, чем государственные университеты, которые традиционно изначально являются образовательными, а не исследовательскими учреждениями. В России нет выдающихся «исследовательских университетов». Даже Московский и Санкт-Петербургский государственные университеты, которые традиционно считаются лучшими в стране, занимают довольно низкие позиции в рейтингах продуктивности научно-исследовательской деятельности{217}. Таким образом, аналогично тому, как Россия страдает от промышленной системы, унаследованной с советских времен и отличающейся крайней неэффективностью, точно так же она связана по рукам и ногам своей научно-исследовательской структурой, не соответствующей лучшим зарубежным практикам, которая не дает той отдачи, которая должна была быть. Научно-исследовательские институты, входящие в систему Академии наук, – это институты с низким «фактором влияния», согласно рейтингам, приводимым в мировой научной литературе.