Черное знамя - Dmitrii Kazakov

Последнее слово он выкрикнул прямо в лицо Павлову, нагнувшись вплотную, но тот даже не поморщился.

Зато у Олега зазвенело в ушах, а потом и в голове, что-то словно хрустнуло между ушами, и в затылке проклюнулась боль, пока еще слабенькая, еле ощутимая, крохотный росток будущего дерева нестерпимой муки.

Но нет, только не сейчас! Нет!

- Вы - Павлов Александр Иванович, девятисотого года рождения? – повторил Бульбаш. – Нет ответа… ладно, запишем, что личность задержанного установлена по взятым с ним документам.

- Да, паспорт тут, - Кириченко похлопал по лежавшей перед ним раскрытой папке. – Переходите к главному, сотник, оно того не стоит…

Наверняка был подан какой-то знак, хотя Олег его не заметил.

Инженера дернули вверх, брякнули наручники, стул отлетел в сторону, и задержанный оказался стоящим на коленях носом в пол, с высоко задранными над спиной руками, так что рукава рубахи упали, обнажив поросшие черным волосом предплечья. Бульбаш шагнул вперед, в руке его появилась резиновая дубинка, обычный тяжелый «ластик» дружинника, неразрывно связанный с НД еще с погромов двадцатых годов.

- Будешь говорить сам или как? – поинтересовался сотник.

Олегу захотелось отвернуться, не видеть того, что сейчас будет происходить, но мышцы шеи словно парализовало. Боль стала сильнее, уже озерцо раскаленного металла плескалось внутри черепа, обжигая его стенки.

- Не дождешься, гнида! - прохрипел инженер, и последовал первый удар, обманчиво мягкий и легкий.

Но задержанный дернулся, словно его шарахнуло током.

Бульбаш бил спокойно, не впадая в раж, четко выбирая место, видно было, что это не доставляет ему удовольствия, что это часть работы, пусть не самая любимая, но такая же необходимая, как выезд на задержание, доклады начальству, идеологические курсы или тренировочные стрельбы по субботам…

Олег даже не смог закрыть глаза, застыл вмороженной в янтарь мухой.

Инженера били по спине, по пояснице, по почкам, он вздрагивал, но молчал, только хрипел.

- Для начала, наверное, хватит. Может быть, поспрашивать уже? – подал голос Кириченко.

- Нет, ваше высокоблагородие, - отозвался сотник. – Мы уж в этом деле понимаем. Размягчить нужно маленько, а то уж больно твердый… еще немного, и запоет птичкой, все расскажет, забудет как отпираться… но для этого надо еще поработать, «ластиком» помахать!

Кириченко наблюдал за происходившим без особого интереса, с брезгливой ухмылкой – нельзя служить в «опричнине» и не сталкиваться, хотя бы время от времени, с такими вот вещами, так что у тысячника, если когда он и был прекраснодушным мечтателем, давно наросла шкура потолще носорожьей.

От очередного удара дернулся уже Олег, показалось, что дубинкой угодили ему по макушке. Усилием воли он сдержал стон, но с этого момента перестал связно воспринимать происходящее.

Вот инженера поднимают, становится видно его залитое потом лицо, выпученные глаза…

Вот с него стягивают наручники, кладут одну руку на стол…

- Пальцы переломаю, по одному, медленно, - говорит Бульбаш, поднимает дубинку. – Неужели не веришь?

Раздробленная кость хрустит, как сухая ветка, Павлов издает негромкий всхлип…

Олег качнулся на стуле, показалось, что дрогнуло все здание нижегородского ГЖУ, от подвалов до кровли. Находившиеся в одной с ним комнате люди превратились в размытые однотонные силуэты, будто вырезанные из оберточной бумаги, изломанные, смятые, двигающиеся нелепо и неестественно, актеры древнего немого кино, снятые самой плохой на мире камерой, и показанные на провисшем, дырявом и вздрагивающем экране…

Из серого тумана выплыло чье-то лицо – набор плоскостей, не связанных друг с другом фрагментов розового, желтого и черного цвета, образующих нечто единое, но при этом невероятно уродливое.

Боль отдалась в животе нарастающей тошнотой, захотелось выцарапать из себя внутренности, отшвырнуть их подальше, остаться с разверстым чревом, чтобы была возможность залить туда холодную, освежающую воду, утонуть в ней с головой, вообще забыть, что у него есть голова!

- …риться? – обрывок слова, проникший в уши, показался необычайно громким.

Олегу очень хотелось понять, что говорят, и не к нему ли обращаются, но сил на это не было. Они уходили на то, чтобы сжимать челюсти, не дать себе закричать, и терпеть, терпеть, терпеть.

На миг прояснилось, и Одинцов обнаружил, что все смотрят на него, даже жандармы, даже зажатый в их ручищах инженер.

- Эй, товарищ, не нужно ли тебе проветриться? – Кириченко, судя по всему, повторил уже один раз произнесенную фразу. – А то белый весь… и трясешься, словно пьяница поутру…

Олег мог только дышать, открыть рот он боялся.

Вроде бы получилось кивнуть, но он не был в этом уверен, поскольку словно провалился под воду, на дно океана из грязной воды, населенного чудовищными уродливыми существами, похожими на жаб и на людей. Одно из них приблизилось вплотную, схватило чешуйчатой холодной лапой за его запястье.

- …авай, звони! И нормального, не коновала для задержанных! – пробулькал кто-то.

«Хотят вызвать врача. Для меня» - с неожиданной четкостью подумал Олег.

Бесполезно, не поможет, ему нужен водолаз, чтобы вытащить из темной воды, яркое солнце, чтобы просушить тело от причиняющей муки сырости, что проникла в каждую клеточку, и еще яд или пуля, чтобы покончить со всем этим.

Мысли распались на куски, на сверкающие осколки, затем он понял, что лежит на полу, а вокруг суетятся люди.

- Этого – в камеру! Займемся им позже! – командовал кто-то. – Советника – поднять! Шевелитесь!

Олег хотел открыть рот, рассмеяться, сказать, что с ним все в порядке, что с кем не бывает, что он сейчас встанет и пойдет, но накатившая волна тьмы заставила его онеметь, унесла с такой легкостью, словно он был валяющимся на пляже сухим листом, завертела и погасила сознание…

Прекрасным майским днем…

5.

16 мая 1930 г.

Москва

Телефон зазвенел резко, пронзительно, требовательно.

Олег, с головой ушедший в изучение цензурных правил тысяча восемьсот восемьдесят второго года, невольно вздрогнул. Надо составить новые, невозможно оставить прессу без пригляда в столь опасный переходный момент… приходится обращаться к тому, что было при старой империи, при Романовых.

- Титулярный советник Одинцов слушает, - сказал он, взяв трубку.

За год с лишним успел привыкнуть к чину, и к тому, что работает не только в ПНР, но и в Министерстве мировоззрения, хотя поначалу диким казалось то, что он внезапно очутился на одной из ступеней табели о рангах.

Но та цель, которую Штилер озвучил во время их первого разговора еще шесть лет назад, достигнута – Партия народов России сама стала государством, правда пока еще не полностью, Январская республика не уничтожена окончательно, но ее гибель остается лишь вопросом времени.

Времени, что отведено на этом свете президенту Алексееву.

- Это Гриневецкий беспокоит… - прозвучал в трубке мягкий, вкрадчивый голос.

Понятно, это главный партийный экономист, заведующий сектором экономики отдела идеологии ПНР – будет ныть и жаловаться, что проекту «Трех Центров» в пропаганде уделяется мало внимания, требовать большего внимания к своим трудам и замыслам, а в конечном итоге – к собственной персоне…

До Штилера, ставшего министром, сначала народного просвещения, а с января, после реорганизации правительства, и мировоззрения, ему теперь не достучаться, Кирпичникова, начальника отдела общей пропаганды, не поймать, тот всегда в разъездах, а вот в сам отдел можно позвонить, покапать на мозги его сотрудникам.

Какая жалость, что в этот момент Олег оказался в конторе один.

Лисицын отпросился пораньше, у него де свидание с барышней, надо цветов купить и все такое, остальные разбежались кто куда - один на премьеру нового партийного фильма «Священная борьба», рассказывающего о первых годах существования ПНР, другой на встречу Николая Алексеева с интеллигенцией Москвы, третий вовсе рванул в Серпухов, собрать материал о том, как управляется с делом новый, уже евразийский губернатор.

Все будет использовано для пропаганды, и не в каких-то конкретных мероприятиях, ими большей частью занимаются другие отделы, а в формировании общих принципов агитации, определении направлений, корректировке уже запущенных проектов.

- Да, безусловно… да, несомненно… - бормотал Олег, мечтая о том, чтобы эта нудная беседа поскорее завершилась. – Конечно, мы осознаем всю важность вашего проекта… учтем… обязательно передам Владимиру Петровичу… до свидания… Проклятье!

Последнее слово произнес уже после того, как в трубке прозвучал сигнал отбоя.

Ну вот, Гриневецкий сбил с мысли, придется ловить ее теперь за хвост, как удравшую мышь.