И добавьте немного лжи - Владимир Косатый

шаманские танцы, рисовал тайные знаки и при этом поедал галлюциногенные грибы, но не переместился в астральный мир, его почти мгновенно окрестили шарлатаном и лишили всякой поддержки. Но он, надо признать, не сломился в этот момент и, заявив, что в его неудаче виноваты брани, пообещал найти и представить перед глазами публики совершившего переход в материальный мир брани, которого он заставит прилюдно признать правоту теорий ден Бойрена. Он снова отправился в путешествия, но так как на этот раз у него не было состоятельных меценатов, то ему пришлось практически самостоятельно финансировать свои разъезды и о них практически нет достоверной информации. О нём практически позабыли, пока спустя почти три года он вновь не появился в Париже. В этот раз никто не сомневался, что он тронулся умом. Он постоянно бормотал бессвязные вещи и не мог адекватно реагировать на окружающих. Поэтому его удостоили последней милости и отправили в частный дом для душевнобольных, где он и находится сейчас. Там я его и посетил.

– И что у него надеялся узнать? – Пьер с Джоном почти одновременно выпалили этот вопрос. Затем переглянулись и уже один Джон уточнил. – Разве таких бедолаг не наберётся тысячи по всему миру. Почему именно он?

– Нанятый мной детектив проявил инициативу и прочитал историю его болезни. Даже не хочу знать, как он смог её получить. Во время своих первых бесед с психиатром он постоянно твердил о лжецах, которые бегут от него и при этом заставляют бежать его вместе с ними. Он говорил, что они прячутся в тенях у него на пути, и они причина его падения. Он называл их лживыми страхами стального мира. Рыдая, он говорил, что доверял им, но все их слова были лживы, направлены на то, чтобы помешать ему достичь астрального мира. По его словам, они создавали поддельные артефакты и отправляли его на поиски этих подделок. Первые три сеанса он постоянно беспрерывно проклинал лжецов. Во время четвёртого раскаялся и начал молить их о прощении. Просил вернуть его домой.

– А на пятом? – Пьер, как и Джон проникся жалостью к страдальцу, ведь, если в его словах была доля правды, то, возможно, в его судьбе были повинны те же люди, которые направили по подобному пути и их. Оба они живо могли представить себя на месте Яапа ван ден Бойрена. Если бы не еле заметные промахи старца племени бунси, то и они бы могли оказаться на месте Яапа.

– На пятом он был более чем спокоен и по большому счёту только пускал слюну. Врачи диагностировали у него параноидальную манию преследования и, конечно же, запущенную форму шизофрении. Так что его начали накачивать лекарствами, и он только изредка бубнил: лжецы, лжецы.

– Так в записях его истории болезни удалось найти что-нибудь конкретное о тех лжецах, чтобы мы могли проверить? – Джон пытался оценить значение найденной ниточки к их цели. Он всё ещё считал необходимым принимать во внимание вероятность того, что голландец действительно был сумасшедшим с богатой фантазией.

– Увы. Либо он ничего конкретного не говорил о лжецах, либо его лечащие врачи не занесли упоминания об этом в свои отчёты.

– Поэтому ты решил поговорить с ним лично, – интонации Джона не давала повода для сомнений, он не спрашивал, а утверждал. – Но если он продолжает находиться в доме для душевнобольных, то, что ты надеялся узнать у него?

– По большей части в начале я надеялся на чудо и то, что современная медицина смогла улучшить его душевное состояние. Но эта надежда не оправдалась. Когда я его увидел, он был больше похож на растение. В основном сидел, уставившись на окружающие пансион Альпы, лишь изредка казалось его било каким-то разрядном, и он, вздрагивая, начинал что-то бубнить себе под нос. Но я не мог разобрать ни слова из той тарабарщины, что он производил.

– Так значит у нас остались только записи его первых рассказов. Ты их видел? Имеет ли смысл детально нам с Джонни изучить их? – Пьер явно устал от постоянного нахождения в библиотеке и был не прочь разнообразить свою повседневность.

– Подожди. Родриго, ты вначале упоминал о Неаполе. Пока что я так и не понял, откуда он появился. Это явно не конец твоей истории.

Родриго, выражая своё восхищение внимательностью Джона, зааплодировал ему. Затем, желая произвести больший эффект, он открыл бутылочку минеральной воды, сделал из неё глоток и только после этого продолжил свой рассказ.

– Во-первых, я, пересматривая отчёт моего человека, заметил, что ден Бойрен был задержан в аэропорту Рима, куда он прибыл из Кении. При этом Вечный город явно не был его конечной целью. В его вещах, помимо оружия, странных трав и кучи блокнотов с его каракулями – кстати, их я тоже изучил, но они оказались бесполезны, у него был отвратительный почерк, к тому же он шифровал свои записи – также нашли три билета первые два – на рейсы в Зальцбург, там жил его приятель, которому он изредка писал из своих странствий, и Эйндховен, откуда он был родом. Третий же билет был до Неаполя.

– Хорошо, пусть и слабый, но довод в пользу Неаполя. К тому же это действительно Новый город. Ну, а, во-вторых, что ты можешь сказать? – пусть Джон хотел сохранить внешнюю беспристрастность, но голос подвёл его. Пьер тоже не скрывал, что его интригует полученная Клеменсо информация, и, не переставая, ёрзал на своём стуле.

– Во-вторых, я решил попытаться ещё раз поговорить с ден Бойреном о его злоключениях. Только в этот раз мне нужен был более разумный собеседник. Поэтому я подкупил кое-кого в пансионате, и временно одному пациенту вместо прописанных ему лекарств начали давать один только витамин С. Через некоторое время его состояние было уже не столь спокойным, и мне сказали, что дольше держать его без лекарств будет опасно. Поэтому я во второй раз посетил его. Теперь он был более разговорчивый. Хотя смысла в его речах было мало. Когда я спрашивал его о брани и лжецах, он начинал полностью терять контроль, бессвязно кричал о лжецах, которые обманули его. Я искренне радовался, что во время разговора он был связан смирительной рубашкой. Иногда он принимал меня за одного из лжецов, и тогда из него безостановочно сыпались проклятия. Большую часть времени он не обращал на меня никакого внимания и общался с видимыми только ему собеседниками. Во время этих монологов он изредка повторял фразу: «Ложь вышла из твёрдого яйца, и дети её не могут далеко отойти от него