Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы - Онелио Кардосо

— Много ты понимаешь! Я, спасибо старику, один справляюсь.

— Человек не бывает один. Теперь мы все это знаем. Думаешь, ты и в море один? Сам по себе? Нет, брат, не один.

— При мне мои руки! Чего еще надо?

— Не только твои. Кто тебе сделал багор, гарпун, лесу — да все, что у тебя есть?

— Ну, при чем тут это? Нет, погоди! — раскричался Роблес, запинаясь от накипавшей злости.

— Не шуми, — сказал Дамасо. — Правду и без крика поймут, кто прав, того и глухой услышит.

Он сказал это с такой уверенностью, что Роблес устыдился. Да разве он когда орал на людей? Роблес принялся яростно потрошить рыбу, даже нож выскочил у него из рук и отлетел к ногам Дамасо. Он потянулся за ножом, но его опередила рука Дамасо, правая рука. У Роблеса дух захватило: рука была синяя, вся распухшая. Дамасо тут же ее отдернул и подал нож левой рукой. Роблес смутился, взял у него нож и принялся лихорадочно, кое-как потрошить рыбу. Минут пять он работал молча, потом, не поднимая головы, спросил:

— Что с рукой-то?

— Да вот, понимаешь, ночью, в ярусах, у шестого буйка… хотел выбрать рыбу — она выплыла и ходила кругами. Думаю — давай, подтягивай, вон уж совсем ослабела. Стал наматывать бечеву, а рыбища точно взбесилась. Не обруби я бечеву, выдернула бы руку, ей-богу. Снасть утянула, стерва, и здоровый кусок бечевы.

Дамасо рассказывал полулежа, не торопясь. Думал, что Роблес отойдет, успокоится. А Роблес как застыл перед рыбой на коленях, с ножом в руках, так и не шелохнулся. Дамасо, еще бы чуть, спросил, что с ним, но Роблес вдруг рванулся к корме, сунул руку под настил и положил перед Дамасо всю снасть.

— Ну, черт линючий, узнаешь?

— Да… вроде мое добро.

— Значит, и рыба твоя, понял? — яростно крикнул Роблес и, откинувшись назад, прижался к борту, выжидая, что теперь скажет этот окаянный Дамасо.

1962.

Исабелита

(Перевод В. Капанадзе)

Она шла позади мужчины, напоминавшего ей отца. Правда, был он сухощав и не такой высокий, как отец, но при ходьбе так же размахнул руками. И сами руки были точь-в-точь как отцовские: испещренные набухшими жилами, привычные к тяжелой работе и потому еще крепкие и мускулистые, хотя лет ее спутнику было немало.

Вечерело, она шла с этим мужчиной на его ранчо. Отныне она будет жить там, станет его женой.

Весь мир Исабелиты, крохотный и неприметный. Как семечко, мог бы уместиться в ее кулачке. Лишь по воскресеньям он простирался чуть дальше канала, у которого располагалось родительское ранчо, — до берега моря. В остальные же дни перед глазами были лишь глухие заросли, мангры, груженные углем плоскодонки, костры, одни и те же люди — с чумазыми от угольной пыли лицами и руками, в прокопченной одежде. И ничего больше. Разве что в начале года в доме появлялся новый календарь с цветной рекламой мыла, которое демонстрировала красивая женщина в купальнике.

Но и теперь мало что изменится в ее жизни. Просто она переедет на два километра поглубже в лес, где стоит дом ее будущего мужа, там и участок, где он выжигает уголь.

Белая цапля с криком пролетела над верхушками мангров. Исабелита подняла голову и, не сбавляя шага, проводила глазами птицу. Перья у нее были белые и чистые, как волосы у отца по воскресеньям. В этот день он выходил на берег канала, наклонялся к воде и намыливал голову, а Исабелита стояла рядом и, смеясь, поливала ему из жестянки. Когда волосы подсыхали, крупная отцовская голова становилась такой же белой, как оперение цапли.

— Буду в Хагуэе, куплю тебе там туфли, — сказал мужчина.

— Хорошо, сеньор, — откликнулась Исабелита.

— Еще краше станешь, вот увидишь.

Они продолжали идти, и, когда поравнялись с ранчо Пепе Лесмеса, толстяк вышел на крыльцо и, как всегда хитро усмехаясь, прокричал:

— Поздравляю, Гальего! За птенчиками, надеюсь, дело не станет?

— Не бойся, не подкачаем.

Значит, нет у него на ранчо птицы, подумала Исабелита. А вот у ее матери было несколько кур и белый петух с ярким пунцовым гребнем. Такой красавец — глаз не оторвать. Держали птицу и на других ранчо, разбросанных среди болот и кустарника. Даже утки кое у кого водились. Ей вспомнилась утка, привезенная из Ленчо: она целыми днями плавала в канале, а желтенькие утята старались не отставать от матери. Однажды отец принес домой целый выводок диких утят. Птенцы жалобно пищали от голода. Исабелита сама их выходила и вырастила. Одна уточка у них потом долго жила, такая была задиристая, никого не боялась. По вечерам она подлетала к отцу и важно прогуливалась у его ног.

— Это платье, что на тебе, — вся твоя одежонка?

— Нет, сеньор, у меня еще одно есть на смену.

Гальего на ходу обернулся и окинул ее быстрым взглядом с головы до ног. На маленький узелок, который показывала ему Исабелита, он даже не посмотрел.

— Надо будет купить тебе новое платье.

Исабелита обрадовалась. Новое платье! А вдруг как у той женщины из календаря? Кстати, красавица частенько появлялась в сопровождении молодого белокурого мужчины с веселыми глазами и сильными, гладкими — без единой жилки — руками. Ах, что за улыбка у него была! А зубы — крепкие, ровные, один к одному. Вместе с красавицей они пили пиво, выставляли напоказ куски мыла, а то просто стояли рядом под огромным тюбиком зубной пасты. В одном из календарей женщина была изображена в голубом платье. Она собирала цветы на лугу. Удивительно, такой большой луг, и ни одного мангра — сплошные цветы. В руке у женщины была большая соломенная шляпа, увитая алой лентой, а в ней — охапки гвоздик и лилий. И на платье тоже были цветы, только вышитые. Наверное, Гальего купит ей такое же, может, даже голубое…

На тропинку выполз земляной краб, и Исабелита в страхе отпрянула. Потом, увидев, что он забавно пятится от нее, угрожающе растопырив клешни, уже была готова рассмеяться, и вдруг Гальего изо всех сил пнул краба ногой. Тот, описав дугу, шлепнулся в канал. Исабелита ничего не сказала и пошла дальше, но краем глаза заметила, как погружается в воду безжизненное тельце краба с обвисшими клешнями.

— В лесу живешь, а крабов боишься, — сказал Гальего и засмеялся, не разжимая губ.

— Я думала, змея.

— Змей, стало быть, побаиваешься?

— Немножко.

— Ничего, привыкнешь, хе-хе, — снова засмеялся ее спутник, заглядывая ей в глаза. Но глаза Исабелиты были невозмутимо прозрачны и чисты, как два тихих озерца. Такие, как всегда.

Тут она вспомнила, что наказывала мать: «Веди себя по-взрослому, Исабелита. Не забывай, тебе уже четырнадцать минуло». И ей стало стыдно, что она так осрамилась.

Однажды отец хвалил при ней Хуану Вискайю и все повторял, что это настоящая женщина: и хозяйка, каких поискать, и скромница — зубы перед каждым встречным не скалит. Вот и у Исабелиты мать такая же: молчаливая да голубоглазая. Выходит, настоящая женщина — это та, что от мужа ни на шаг, по дому хлопочет, стирает ему, стряпает и детей растит. Еще совсем недавно Исабелита в это играла: брала небольшое полено, рисовала на нем углем глаза, рот и принималась укачивать и баюкать, как ребенка.

— Думаешь небось, что я тебе в отцы гожусь? — проговорил мужчина, и Исабелита впервые сбилась с шага.

— Что с тобой? — спросил он.

— Ничего, оступилась, — ответила она и замерла на месте.

Он тоже остановился, засунув руки за пояс. Потом вновь окинул девушку взглядом с головы до ног и, уже отвернувшись, произнес:

— Не забывай, ты уже совсем взрослая.

Исабелита не ответила, мысли ее снова были далеко. Еще год назад она представляла себя невестой того белозубого мужчины, что улыбался ей с календаря. Исабелита гуляла вместе с ним по лугу в соломенной шляпе, которую он отобрал у красавицы. И даже имя ему придумала — Орландо. А он все нашептывал ей: «Что за чудо эти глазки, жаль, хозяин их — не я…» Это были слова из песни, только он их не пел, а просто говорил. Они все чаще и чаще встречались на лугу, среди цветов, и подолгу не расставались. И тюбика с зубной пастой над их головами уже не было: Орландо убрал его куда-то, когда показывал Исабелите звездочку, которая всегда восходит вместе с луной. Как-то раз она пришла на свидание первой и увидела, что луг кишит крокодилами. Они ползли к ней со всех сторон, и тогда она в отчаянии стала звать Орландо. Он тут же примчался на белом коне, сжимая в руке новенький топорик, на рукоятке которого еще была видна этикетка… И изрубил в куски десятка два крокодилов. Ах, как приятно об этом вспоминать и какой нежный был Орландо, когда бережно взял ее руку и прижав к своим пылающим щекам, сказал: «Исабелита, я люблю тебя».

— У тебя всего будет сколько нужно. Но это, голубушка, надо заслужить.

То был уже голос Гальего, и Исабелита от неожиданности вздрогнула.

— Да, сеньор, — сказала она.

— А теперь гляди вперед — вот тут мы с тобой и будем жить.