Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт

его пренебрежение датами, указанными Богами для закладки фундамента очередного здания.

Эти братья-враги давали постоянную пищу бавельским хроникам. Горожане обожали судачить об их ссорах, подлостях, которые один делал другому, и оскорблениях, которые они наносили друг другу. Сплетни только усиливали взаимную ненависть: когда в течение месяца близнецы не враждовали, кто-нибудь в кабаке сочинял байку, которая пользовалась успехом, и вскоре многократно повторенная ложь превращалась в правду.

Братья проживали во дворце, откуда надзирали за своими артелями. Народ видел их от случая к случаю: Гунгунума на стройке, Месилима на кровле укреплений, откуда тот наблюдал за светилами. Легенда или правда, но утверждали, будто они делят между собой один флигель: архитектор занимает нижний этаж, а звездочет – верхний, однако умудряются никогда не встречаться. Из верного источника было известно, что они не обмениваются ни единым словом и ненавидят, когда их приглашают в один дом, поскольку не выносят присутствия друг друга. Согласно наиболее осведомленным толкователям, их междоусобица вполне устраивала Нимрода, который охотно ею пользовался. Одним из его методов было разделять и властвовать, а потому он потворствовал вражде этих двоих, к советам которых постоянно прибегал.

В тот вечер при свете лампы я переписывал оставленные мне Волшебником таблички словаря. Маэль подражал мне. Сощурившись и сжав губы, он молча предавался этому занятию. Будучи смирного нрава, мальчонка не общался со своими сверстниками; он забавлялся с Роко или терся возле взрослых, меня и своего отца. То ли ему нравилось мое общество, то ли он искренне привязался ко мне, но интерес мальчика к письму был стойким, и учился Маэль быстро, потому что хорошо запоминал знаки.

В калитку постоялого двора постучали. Я услышал топот многих людей, звяканье оружия, громкий звук властного голоса, а затем поспешные шаги. Кто-то поднимался к нам. Дверь отворилась. Хозяин с порога указал на меня:

– Вот он.

Появился солдат в сопровождении двоих подчиненных:

– Это ты Нарам-Син, целитель?

От удивления я онемел. Никто в Бавеле не знал, что я занимаюсь медициной, – для своего спокойствия я представлялся простым торговцем травами. Раздраженный моим молчанием солдат прорычал:

– Целитель Нарам-Син, мы ведем тебя во дворец.

Его подчиненные грубо схватили меня и вытолкнули из комнаты. Маэль вытаращил глаза; он едва верил случившемуся и теребил свой амулет. На пороге я успел крикнуть ему:

– Беги к себе, отец скоро вернется. И не тревожься.

Произнося эти слова, я понимал, что лгу. Я не знал, что меня ждет. Меня задержали, меня уводили – но почему? В чем меня обвиняют? Может, догадались, что я слишком интересуюсь женским флигелем? Я пока еще ничего не предпринял, действовал с осмотрительностью. Может, кто-то читает мои мысли? Толкует мои поступки? Откуда им известно мое прошлое? И кому именно? Каким таинственным образом они узнали, что я могу исцелять?

Солдаты бесцеремонно вытолкали меня из Сада Ки и повели по малолюдным улицам, которые при нашем появлении еще больше опустели. Несмотря на то, что я шел, широко ступая, и проявлял, таким образом, свою добрую волю, меня постоянно осыпали ударами, словно я сопротивлялся.

По перекинутому через мертвенно-мрачный канал мосту мы подошли к гигантским воротам с прорубленной в бронзовой створке дверцей и, после многочисленных поворотов и четырех остановок перед часовыми, которые проверили наши личности, приблизились к большому флигелю.

Главный солдат ударил в гонг. Появился пожилой слуга в одежде из небеленого полотна.

– Это целитель!

Старик пригласил меня войти, трое бравых рубак развернулись, чтобы уйти. Я был не пленником, а консультантом. Я по-прежнему не понимал, как здесь узнали, чем я занимаюсь, но немного успокоился: меня не считают в чем-то виновным, а скорее надеются на мою помощь.

Просторное помещение было завалено уймой вещей, опознать которые в неверном свете трепещущего пламени факелов было невозможно. Над этим непостижимым скоплением накрытых чехлами предметов витал запах сырой глины – точно такой же, как в комнате, где я упражнялся в письме. Слуга церемонно склонился передо мной, сверкнув наголо бритым черепом янтарного цвета со сбегающимися к ушам многочисленными складками. Затем распрямился, широко раскрыл желтоватые веки и пристально взглянул на меня выцветшими глазами.

– Мой хозяин Гунгунум заболел.

Вот так я оказался у знаменитого архитектора самого Нимрода! Беспорядок вокруг меня постепенно обрел смысл: здесь сложенные стопкой кирпичи, там миниатюрные детали построек, колонны, крепостные стены, храмы, лестничные марши и патрульные дорожки. По приглашению старика я принялся лавировать между огромными табличками с выписанными на них цифрами и фигурами, миновал множество штукатурных проб на стенах, обогнул ящики с полудрагоценными камнями – кварцем и лазуритом, едва не опрокинул ивовые корзины, набитые линейками из древесины оливы, бронзовыми уровнями и медными инструментами. Мы достигли глубины помещения и остановились перед тюфяком, на котором лежал Гунгунум. Этот человек с восковым, усталым, изрядно увядшим, морщинистым и изможденным лицом жил в своей скупо освещенной факелами мастерской.

Я опустился на колени и приложил ладонь к его лбу. Вздрогнув, он открыл глаза:

– Целитель?

Его черты были искажены болью и страданием. Подавив желание уточнить, каким образом он осведомлен о моей профессии, я приступил к исполнению своей роли и послушал его.

Лицо и шею Гунгунума покрывали вызванные воспалением красные пятна, пузырьки и чешуйки, нестерпимый зуд заставлял больного постоянно чесаться, отчего на коже образовывались ранки, усугубляя его муки. Тело испещряли пятна гноя и крови. Я вспомнил, что Тибор называл это заболевание «коростой», потому что пораженная им кожа становится похожа на кору, пересохшую корку в мелких пятнышках[37]. Чтобы умерить зуд, я посоветовал сделать больному теплую овсяную ванну. А пока он в ней отдохнет, я схожу за своими целебными травами.

Гунгунум кивнул, слуга проводил меня, свистнул солдатам и изложил им их миссию: доставить меня к дому и помочь перенести сюда все, что мне может потребоваться.

На постоялом дворе я собрал свою котомку, заглянул в комнату к Маэлю, чтобы успокоить его и сказать, что скоро приду, и вернулся во дворец.

Гунгунум отдыхал в оловянной ванне, в воде плавали зерна. Он сообщил мне:

– Я больше не чешусь!

Я попросил его лечь на пол:

– А теперь я обмажу тебя глиной, если ты позволишь взять ее из твоих запасов.

– Бери.

Я приложил к его гнойникам влажные согревающие компрессы. Он прошептал:

– Глина спутница людей, сообщница Богов. Они слепили из глины мир, они и нас слепили из глины. Из нее мы вышли и в нее вернемся после смерти. Исток жизни помещается в глине. Из глины я строю. Я пишу на глине. Без глины мы ничто. Глина может