Механическое сердце. Искры гаснущих жил - Карина Демина

Жаровня успела изрядно запылиться. А вот черный уголь, прикрытый куском парусины, выглядел так, будто положили его только вчера.

– Я не враг тебе.

– А кто? – Нервы Таннис были натянуты. Того и гляди взорвется. – Скажешь, друг?

– Не скажу, – серьезно ответил Кейрен. – Но я здесь оказался не по своей воле.

Верно. Он не виноват в том, что родители Таннис погибли, а дом взорвался, что ее ищут полиция и люди Грента, и как знать, кто найдет первым, что ей придется торчать под землей недели, если не месяцы… и ему хуже, он-то не привык прятаться.

– Слушай, – злость ушла, осталась лишь безмерная усталость, – нет у меня настроения языком трепаться. И да, все дерьмово, а может стать и того дерьмовей. Ты не при делах, конечно, только все равно влип. И верно сказал, мы тут надолго застряли. Есть хочешь?

– Хочу.

Таннис развернула вощеную бумагу. Сало, как и учил Войтех, она нарезала тонюсенькими полупрозрачными ломтиками. Аккуратно очистив луковицу, она разделила ее пополам. И хлеб, почти свежий, слегка примявшийся только, разломала.

– Вот. – Она протянула Кейрену ломоть, и сало дала, и луковицу, и фляжку протянула.

За водой придется тащиться к старому колодцу, Таннис очень надеялась, что за прошедшие годы он не успел зацвести.

– Что это? – Кейрен приподнял тонкий ломтик, понюхал и брезгливо скривился.

Чеснок ему не нравится? Так с чесноком вкуснее, и вообще, сало у папаши Шутгара хорошее, правильное. Так Войтех говорил, и Таннис ему верила.

– Сало.

– Что?

– Свиной жир, – подсказала она, отправляя кусок в рот. – Засоленный. С приправами.

Вкусный и сытный.

Таннис заставила себя жевать медленно.

– Это едят? – Кейрен покосился на нее, словно подозревая в том, что Таннис желает его отравить. И сам себе ответил: – Похоже, что едят… знаешь, я бы предпочел что-нибудь более привычное.

– Что?

Таннис вторые сутки на ногах, и лечь выйдет не скоро. А этот морду кривит. Не хочет есть, пусть себе не ест.

– Например, омлет… или хотя бы сэндвич… согласен просто на белый хлеб с маслом.

Омлет ему…

С гренками и этими, как их, лобстерами.

– Но, кажется, мне придется довольствоваться тем, что есть. – Кейрен зажал пальцами нос и зажмурился. Кусал он осторожно и жевал так, что Таннис испытала острый укол жалости.

Тяжело ему придется-то. Ничего, как-нибудь да привыкнет.

– Специфично, – сказал он, с явным трудом проглотив завтрак. – Знаете, в моем клубе подают крайне любопытное блюдо. Жареные ягнячьи яички. И находятся охотники, которые утверждают, что вкус этого блюда всецело искупает некоторую его экзотичность. Но я так и не решился его попробовать.

Жареные яйца барана? Мерзость какая. Таннис передернуло от одной мысли о том, что кто-то такое ест.

– В следующее свое посещение, возможно, и рискну.

– Жуть, – буркнула Таннис.

А Кейрен лишь пожал плечами. Он доедал быстро, откусывал большие куски и, не прожевывая, глотал.

– Я потом каши сварю. – Ей вдруг стало совестно, самую малость, конечно, но все же… он нежный, к той жизни, к которой Таннис привыкла, вовсе не приспособленный, но держится хорошо. – Овсянку ешь?

– Кажется, – Кейрен смотрел на жирные пальцы и решился, вытер об одеяло, – я скоро буду есть все.

А к луковице и не прикоснулся.

Ну и дурень.

Вслух Таннис ничего не сказала, но, дожевав свою половину, демонстративно облизала пальцы.

– Вы весьма непосредственны, – заметил Кейрен, возвращаясь к почти погасшей лампе. – Но в чем-то это импонирует.

Если он ждал, что Таннис оскорбится, то не дождался. Ей было чем заняться. По-прежнему молча она вытащила оцинкованное ведро и, усевшись на лавочку, принялась его чистить. Ей нужно было сорвать на ком-то свое раздражение, если не на Кейрене, то на ведре. И грязь под скребком отходила легко.

– Возможно… – Кейрен взъерошил волосы. – Я мог бы поучаствовать в организации нашего… быта. Помочь вам… тебе.

– Чем?

– Не знаю. – Он пожал плечами, и одеяло свалилось на землю. – Ты скажи чем.

– Для начала помолчи хотя бы пять минут.

Раздражение прорывалось. И скребок, вывернувшись из пальцев, упал.

– Проклятие! – Таннис пнула ведро, которое от пинка откатилось к клетке, Кейрен поднял, поставил и, убрав руки за спину, кивком указал на ведро.

Он и от решетки отступил.

Издевается?

– Знаешь что?

Он приподнял бровь.

– Иди ты на…

Подхватив злосчастное ведро, Таннис выбежала из зала. Хотелось драться. Или спрятаться и пореветь вволю… как тогда, когда…

Воспоминание было несвоевременным, и по щеке поползла-таки слеза, которую Таннис смахнула рукавом. Надо успокоиться.

Досчитать до ста. И вспомнить, как Войтех с насмешкой приговаривал:

– Жизнь – такое дело… как бы плохо ни было, помни, что может стать еще хуже.

Или могло.

Бомба, собранная Патриком, не взорвалась в руках. И там, на складах, Таннис не взяли. Она не погибла и в сегодняшнем взрыве. От Томаса ушла, и папаша Шутгар вспомнил ее, предупредил.

Она жива и при деньгах.

А остальное… как-нибудь.

Но, присев у колодца, Таннис смахнула вторую слезу. И все– таки разревелась.

Родителей жаль. Пусть они порой бесили, особенно мамаша с ее вечным недовольством и воплями. А отец – бездействием, какой-то снулой покорностью судьбе, но… это ее, Таннис, родители. Они были всегда, и порой казалось, что Таннис в жизни не вырвется из-под их опеки.

Вырвалась.

Вырвали.

Слезы лились, и Таннис, уже не пытаясь себя сдержать, всхлипывала… здесь можно. Не подсмотрят. Не услышат. Не сочтут слабой.

Да и некому.

Почему так? Почему все, кто был дорог, уходят? Сначала Войтех и остальные. К ним Таннис не испытывала особой привязанности, но ведь свои же, почти семья… а теперь вот и семья. Она плакала долго, как ей показалось – целую вечность, до тех пор пока слезы не закончились сами собой. Глаза болели, словно в них песка насыпали, а нос распух и размок. И Таннис, сидя на краю колодца, икала, терла этот несчастный нос, хватала воздух ртом и выговаривала себе за глупость и слабость.

Слезы ей не помогут.

Таннис заставила себя подняться. Она осмотрела колодец, который ничуть не изменился, разве что оковы белесого подземного мха добрались уже до края. Кладка слегка треснула, посыпалась, но ворот уцелел, и ржавая цепь выглядела достаточно прочной, чтобы удержать ведро. Оно рухнуло в черные глубины с громким лязгом.

Колодец, как и камеры, нашел Войтех.

И темная вода, кисловатая на вкус, отдавала металлом. Войтех утверждал, что колодец спускается до самых подземных источников, тех, что питают реку. Но в отличие от реки источники были чисты, а вода – вполне пригодна для питья.

Ведро поднималось тяжело, скрипел ворот, цепь накладывала виток за витком, роняя пыль ржавчины, а холодная разъеденная сыростью рукоять норовила выскользнуть из рук. Но Таннис, все еще всхлипывая – обида истаяла, но не отпустила вовсе, – держала крепко. Сама эта борьба, пусть бы с колодцем, ведром и воротом, странным образом возвращала силы. И когда наполненное ледяной водой ведро стало на краю колодца, Таннис выдохнула.

Лицо умыла.

Напилась до боли в зубах – ледяная, сладкая… знакомая такая по вкусу вода.

Хорошо. Все у нее получится, и… Грента она достанет, если не сама, то… есть Кейрен. Он ищейка, и сдавать своих нехорошо, но Грент – не свой. Он чужак. И скотина. Но не просто скотина, а та, которая делает бомбы…

Кейрен ждал, сидя на прежнем месте. Вот только обличье сменил. И Таннис от удивления едва ведро из рук не выпустила. Нет, она, конечно, слышала, что псы на такое способны, но… слышать – это одно, а вот своими глазами.

Кейрен поднялся и потянулся.

Здоровый какой. На собаку и вправду похож, на борзую, из тех, что на ипподроме за зайцами носятся. Только эта борзая размером с пони. И в чешуе. А по спине иглы торчат, точно грива.

– Это и вправду ты? – Таннис поставила ведро и подошла к клетке, осторожно, бочком.

Пес сел и склонил голову набок. Оскалился.

Смеется?

Похоже. Морда вон какая, длинная, тощая и нос с горбинкой, ну точь-в-точь как у борзой.

– А потрогать можно?

Кейрен просунул нос между прутьев.

– Не укусишь?

Фыркнул. И вновь оскалился. Точно, смеется. А хвост у него длинный и с кисточкой. Таннис протянула руку, стараясь, чтобы пальцы не дрожали.

– Я… я просто никогда раньше…

Морду покрывали иглы, вроде и металлические, но мягкие. Таннис провела по ним кончиками пальцев, и иглы поднимались вслед за прикосновением, пальцы они слегка покалывали, но было не неприятно, скорее уж щекотно.

– Извини, что я на тебе сорвалась. – Таннис погладила широкий лоб и дотянулась до острых ушей. – Просто… все пошло не так.

А глаза у него прежние, человеческие. И в них Таннис видится тень сочувствия. Кейрен прижимается к решетке, позволяя коснуться шеи. Ромбовидные чешуйки, наползающие одна на другую, прогибаются под прутьями. Мягкие. И теплые на ощупь.