Девятнадцать стражей (сборник) - Пратчетт Терри Дэвид Джон

– Да я погляжу, тут живые есть, – благодушно высказался мужичина и подмигнул Мри.

– Есть, – сварливо ответила Мри. Раньше она не была такой раздражительной, озлобилась от голода и отсутствия телевизора. – Только жрать нечего.

– Ну давайте я вас покормлю, – отечески предложил мужик.

С этого и началось.

…Собственно, началось не с этого. А с того, что однажды жертвоприношение Земле-Матери, учиненное маленькой неоязыческой сектой, дало ясный и однозначный отклик.

Сектанты перепугались. Психически здоровые люди, они просто играли в игру и жертвовали всего-то курицу. Вины их тут не было, это подтвердил бы любой адекватный шаман. Но до появления хороших шаманов оставалось в самом лучшем случае еще года два… Лидер секты повесился. Он был мошенник и лжец, но он не вытерпел ужаса – не выдержал мысли, что именно он стал причиной катаклизма.

В действительности же Солнечная система на своем пути сквозь Вселенную пересекла линию терминатора, метагалактический день сменился ночью, и боги проснулись.

Зверь стоил своей цены. Семья старика просто не могла брать меньше: им надо было покупать живой металл, который умели плавить только в двух местах, за шестьсот километров к югу или восемьсот – к востоку. Сталеварам приходилось платить за руду. Спускаться же в колодцы шахт, населенные несговорчивыми духами, находилось мало охотников, и гибли охотники часто.

Литейщики пытались как-то сделать Зверя сами – и не смогли. Живая сталь позволила им плавить и обтачивать себя, собрать тушку Зверя, – но свести с неба громовую душу мог только носящий фамилию старика – не менее громовую.

…Иногда в побелевшем небе появлялись Птицы. Птица, славная и некапризная, была на хуторе мастера, выменянная на двадцать восемь Зверей. Битый час Крил в тоске простоял под ее серым крылом, оглаживая птицыно шасси.

Крил хотел летать.

Птица бы его покатала, он ей нравился, но Дрон обидно захохотал и предложил с сарая вниз головой. Крил примерился ему врезать, но забыл, что стоит на чужой земле. Земля загорелась у него под ногами. Щуплый мастер нагло скалился, глядя, как здоровяк Крил скачет на охваченной огнем тропинке. Дрон был шаман.

Претерпев такие муки, Крил просто жил надеждой получить Зверя. Живое оружие не мог купить один человек, только хутор, поселок или город, и Зверь имел право выбирать хозяина по крайней мере из двух мужчин. Поэтому Мри и велела Диму ехать довеском. Таким малохольным типом Зверь уж точно бы пренебрег, выбрав Крила, старшего и любимого мужа.

Строго говоря, старшим мужем был Дим. Это он женился на Мри еще студентом, еще до перемены мира, и его фамилия была вписана в ее паспорт. Мри была тогда тихой мышкой, любила недлинные книги о больших чувствах и отечественные девчачьи группы. Кажется, Дима она тоже любила, из благодарности за обращенное на нее внимание… День изменения никого не убил, но сотни тысяч унес в поля странного, назад на одно деление минутной стрелки. Сотни тысяч числились пропавшими без вести, среди них были мать и сестра Дима, и еще множество женщин. Их стало вдесятеро меньше, чем мужчин.

Принятый в семью кормильцем, Крил развил бурную деятельность. Он пер в дом все, что, по его мнению, могло пригодиться. Наведался в ближайший колхоз, озадачив Мри и трех остальных мужей овцами и коровами. Крил, по натуре вождь, мистическим образом собирал вокруг себя племя. Позже, уже заговорив с духами, Дим понял, что так оно и было. С других дачных поселков, из деревень, даже из города приходили люди, все – мужчины. Первое, что они делали, поев и отмывшись, – клеились к Мри и получали по сопатке от Крила. Кто-то соглашался на роль батрака. Чаще, выяснив, что к чему, гости уходили дальше – в поисках общества приятней или женщины привлекательней. Однако Дим очень быстро слетел по рангам вниз, из первого мужа став шестым.

Крил с самого начала стоял за то, чтобы выгнать его из хутора, но Мри была чувствительна и склонна к ностальгии. Вид Дима навевал ей воспоминания о былом, о днях покоя, когда все было хорошо, телевизор работал и горячая вода текла из крана. Дима это отнюдь не радовало. Мечтания Мри всегда заканчивались истерикой. Во всем виноватым почему-то назначался лично Дим и некогда любимые им книжки фэнтези. Время шло… Чем дальше, тем больше жена склонялась к мысли – не без содействия Крила – низвести Дима в батраки.

Но Дим начал слышать духов.

Они с Илом, пятым мужем, ходили в город, надеясь забрать из своих квартир еще не разворованное – либо, что уж стыдиться, пограбить самим. Но в городе хозяйничал Юрий, сильнейший шаман во всей южной России. У придорожной стелы с названием города Ила смело с ног, а Дим услышал веселое и злое: «Мародеров давим, кромсаем…» Не дожидаясь, когда их начнут кромсать, ходоки спаслись бегством.

И на пути к хутору, когда стемнело, Дим различил зов лешего, понял, о чем поет в облаках гигантская Птица, и ощутил Землю-Мать.

С этого вечера судьба Дима переменилась: Мри решила, что важно иметь среди мужей шамана.

На шамана, даже плохонького, Дим не тянул, но и такого затрапезного духовидца не было другого на двести километров окрест. А на хуторе жили люди, много уже людей, они пахали землю и валили лес, они рожали других, и им нужно было стеречься. Дим мог указать о жертве и поднять тревогу; поэтому тарелка супа и одинокая постель выделялись ему по праву. Мри даже запретила Крилу его бить, хоть и не по доброте душевной, а из чисто логических соображений: Крил мог его просто вколотить в гроб.

Но по хутору бегали дочери Крила и сын Лера, второго мужа; на следующий год Мри собиралась рожать от мужа третьего и никогда не собиралась рожать от Дима. Он почти смирился с этим, как почти смирился с местом тихого мямли, и он согласился ехать к старику, чтобы могучий Зверь предпочел могучего Крила, – желания Дима, в сущности, и не спрашивали…

Теперь Дим валялся на дне телеги, впервые с изменения мира радостный и безмятежный. Зверь лежал у него на животе и потихоньку засыпал.

Зверь выбрал его.

– Устроил!.. – зашлась воплем жена. – Ты, полудурок… – она осеклась и икнула, сглотнув матерное слово.

Это Зверь, оставленный в телеге на дворе, затосковал без хозяина и швырнул тоской в небеса.

Рокот очереди оглушил, будто прогремел совсем рядом. Сладко екнуло сердце. Дим нелепо заулыбался. Счастье охватило его и окружило золотой стеной. Ненависть Мри металась рядом, царапала по деревянным стенам лапой красного петуха – но молчала. Она стала бессильной.

Дим заторопился к Зверю.

Будь у страшного хвост, нахлестал бы он хвостом бока до рубцов. А так Зверь только шумел как мог, прыгал на досках всем узким негнущимся телом, изъявляя безудержную звериную радость. Дим взял его на руки. От тела Зверя шел жар. Дыхание громовика было в нем и кровь саламандры. Воздух рядом со Зверем высыхал, Дим болезненно сощурился – в глаза будто песка насыпали. Но живой металл не обжигал ему кожу. Дим был – Зверя, как Зверь был – его.

Дитя Верхнего Мира с размаху пихнуло хозяина под дых магазином. Дим закашлялся и засмеялся. Подумалось, что в прежней, обыкновенной жизни, он подобного и вообразить бы не смог… Дим критически заметил себе, что жизнь так и осталась обыкновенной, и Зверь, будто возмутившись, въехал ему в живот еще раз. В нутре у него защелкало. Дим в каком-то озарении почесал выплавленное на боку клеймо. Зверь замер, нежась, упрашивая продлить ласку. Потом снова закрякал и зашелестел. Щелкающее сочленение у него в брюшке предназначалось для боя, но умного Зверя можно было научить азбуке Морзе. Дим размечтался о будущем и стоял посреди двора как столб, уставившись в никуда, гладя неуемного малыша. Хуторяне косились на него и обходили стороной.

Мри, повстречав его в доме со Зверем, гневно открыла рот. Она хотела прогнать страшного на улицу, но сообразила последствия и промолчала.

Вечером Мри плакала. Ей было жалко сережек. «Теперь дырки зарастут», – всхлипывала она, и зарастание дырок в ушах казалось самым горьким из всех изменений мира. Недоумевая, Крил обещал ей другие сережки, хоть десять пар, хоть золотые и такие же, но в ответ услыхал только тихий скулеж: «Ма-а-мины-ы…» – и умолк. Наконец он переглянулся со вторым и третьим мужьями и увел плачущую Мри в спальню. Целый час вместо скрипа старой кровати оттуда доносился невнятный его бас.