Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник) - Эдмунд Криспин

– И с ним вместе, сдается мне, кое-что еще? – И Фен назвал эту пропажу.

Джин с недоверием воззрилась на него.

– Как вы узнали? – спросила она. В ее глазах на мгновение промелькнул панический ужас.

– Это было бы очень удобно. Надо думать, патроны вы не тронули? Они ведь были не нужны вам.

Она отрицательно покачала головой.

– Где они были, когда вы взяли пистолет? – продолжал напирать Фен.

– Я… Я, честно, не помню.

– Может быть, они исчезли в какой-то момент во время вечеринки?

– Да, вероятно.

Фен кивнул, по-видимому, удовлетворенный таким ответом.

– Так я и думал, – сказал он. – Да и то, что они там вообще были, подтверждается лишь случайно оброненной репликой капитана Грэма.

Он замолк ненадолго, а затем спросил:

– А теперь, может быть, вы мне расскажете, куда ходили вчера вечером – честно, а не как полиции?

Она побледнела.

– Я сказала полиции правду. Я не убивала Изольду. Я весь вечер провела в своей комнате в колледже.

– Думаю, это не так, – произнес Фен.

Ее глаза наполнились слезами.

– Поверьте, мистер Фен, это правда! Я не убивала Изольду.

Фен был несколько смущен.

– Я, собственно, не говорил, что это вы. В любом случае мне настолько хорошо все известно об этом деле, что ваши уверения теперь не имеют никакого значения. Просто я люблю все раскладывать по полочкам.

– Вы знаете, кто это сделал? – Она наклонилась вперед, и у нее на мгновение пресекся голос.

Фен кивнул в ожидании неизбежного вопроса.

– Вам обязательно рассказывать об этом полиции? То есть…

Фен вздохнул.

– Честное слово, – сказал он, – вы – то ли самые милосердные, то ли самые безнравственные люди, которых я видел на своем веку. Все вы, как один, хотите замолчать это дело. Меня это страшно обескураживает.

Джин встала и принялась шагать по комнате.

– Ну, так что же? – спросила она.

– Об этом, – ответил Фен, – я еще должен поразмыслить. Вы, простите мне такие слова, плохо умеете врать, мисс Уайтлегг. Но, с другой стороны, ловких притворщиков в этом деле не наблюдается вовсе. От начала до конца, – он внимательно посмотрел на нее, – все оказалось неумелой путаницей, зачинщика которой видно за версту. Это наводит тоску. Никакой битвы умов. Это было легкой победой, и, как все легкие победы, она оставила у меня неприятный привкус. Может быть, именно поэтому мне так не хочется выдавать беднягу – атавистический пережиток кодекса чести. Слишком уж просто одержать верх над второсортными мозгами.

Джин повернулась к нему. Ее глаза горели гневом.

– А вам не приходило в голову, – воскликнула она, – что тот, кто это сделал, мог просто не придавать значения притворству и всем этим до мелочи проработанным интеллектуальным задачкам, которые вам приносят столько удовольствия?

– Мне это приходило в голову, – холодно ответил Фен, – и сначала, думаю, этот человек так и был настроен. На мысль об этом наводит то, насколько мало он старался быть осторожным. Однако, когда дело дошло собственно до убийства, этот человек в последний момент решил создать криптограмму, и, как все импровизированные криптограммы, эту до отвращения просто было решить. – Он встал. – Спасибо, мисс Уайтлегг. Вы, сами того не желая, дали мне в высшей степени полезные сведения.

На лице Джин внезапно отразились беспомощность и озадаченность.

– Я… я…

– Я не собираюсь играть перед вами роль сурового дядюшки, – мягко сказал Фен, – да и вы, несомненно, сами готовы нести ответственность за свои действия. Но я должен вас предупредить со всей откровенностью: игра окончена. Не предлагаю вам идти в полицию, но даю время до утра понедельника, чтобы прийти ко мне.

Она молчала.

– Скажу как на духу, дитя мое, что прекрасно понимаю, как это будет трудно. Переборите себя.

Он повернулся к выходу, но на ходу добавил:

– Кстати, что вы сейчас читали?

Она беспомощно уставилась на него.

– Готовилась к «грейтс»[146] по греческим и латинским авторам.

Фен кивнул.

– Теперь я вас покидаю. Подумайте над моим предложением. Если вы не сделаете так, как я сказал, то предупреждаю: вы можете подвергнуть опасности жизнь другого человека.

Он развернулся и вышел.

Найджел уже несколько проголодался. Его мысли блуждали, то и дело удаляясь от сцены в сторону забрезжившего ленча, тем более что его неожиданно осенило: наблюдение за репетициями может испортить все впечатление от предстоявшей в понедельник премьеры. Видимо, это мнение разделяло и Божественное провидение, внезапно воздвигшее между ним и «Метроманией» барьер в виде противопожарного занавеса – тяжелой конструкции, которая, резко опустившись, чуть не ударила по голове Клайва, этого нежного супруга. Тот вовремя отпрыгнул, выругавшись.

Найджел только успел прочитать начертанные на занавесе сведения, что в случае пожара весь театр можно эвакуировать за три минуты, как раздался разъяренный вопль Роберта, сидевшего где-то позади него. Этот ничего доброго не суливший звук, по-видимому, возымел должный эффект, и противопожарный занавес поднялся опять, открывая взору маленькую, растерянную кучку людей на сцене. Они в замешательстве смотрели на балкон осветителя, где находилось управление этим занавесом. Сумбурная дискуссия, кто за это отвечает, продолжалась до возвращения Фена.

– Allons[147], – сказал он. – Нам здесь больше делать нечего.

Они покинули репетицию, где суматоха все никак не могла улечься.

Когда они зашагали по направлению к «Булаве и Скипетру», Фен тяжело вздохнул.

– Я запугивал ее, – сказал он, – совсем не по-джентльменски. – И вкратце поведал Найджелу о своем разговоре с Джин. Найджел казался озадаченным.

– Ну, – спросил он, – и что?

– Мое предположение подтвердилось. Нам осталась самая малость. Для порядка мы должны сделать еще одну вещь: обыскать комнату Феллоуза, хотя я не особенно надеюсь найти там что-нибудь.

– Ты имеешь в виду то, что искала там Изольда?

– Найджел, – произнес Фен с нескрываемым сарказмом, – ты блестящий ученик. Мы еще сделаем из тебя сыщика!

– У меня нет никакого желания становиться сыщиком, – раздраженно ответил тот.

– Должен признаться, – заметил Фен, – что в случаях вроде нынешнего это – крайне неприятная работа. Скажи честно, Найджел: что мне делать? Признаюсь, инстинкт добропорядочного гражданина велит мне передать мои результаты полиции, как я и делал в других случаях. Но здесь нечто иное: Роберт – великий драматург; Рэйчел – отличная актриса; Николас, когда ему удается собраться, умница, каких мало; Феллоуз – блестящий органист; Шейла Макгоу – хороший режиссер, а Джин Уайтлегг – просто на редкость славный человек. Изольда была совсем не такой, и мне не хочется, чтобы кто-то из них попал из-за нее в бездушные жернова судебной экспертизы при моем участии. Если бы только полиция обладала здравым смыслом! Но их профессия – ловить и убивать людей, и подобные соображения не имеют для них значения. Однако они упорно настаивают на идее самоубийства, и только мое вмешательство может их остановить.

– Смотря как, – медленно произнес Найджел. – Считаешь ли ты, что убийца может снова начать действовать?

– Другое убийство? Сомневаюсь, хотя несколько минут назад воспользовался этим опасением как наживкой.

– Тогда, – сказал Найджел с внезапным воодушевлением, – думаю, тебе следует прочитать «Тассо» Гёте[148]. В некотором смысле – это исследование, как далеко по пути демонстративного неповиновения обществу может завести артистический темперамент.

– Дорогой Найджел, произведение формулирует проблему, но никогда не приближается к ее решению. Я склоняюсь, видите ли, к обывательскому взгляду, что очень много чепухи накручено вокруг так называемого артистического темперамента. Множество величайших художников были лишены его напрочь, или, скорей, у них хватало изобретательности для удовлетворения своих лежащих вне понятий добра и зла наклонностей sub rosa[149], не вызывая общественного возмущения. Артистический темперамент слишком часто – всего лишь оправдание недостатка ответственности – vide[150] оплакиваемую нами Изольду. Юбка, – добавил он мрачно, – каких мало видел свет.

– Дорогой Джервейс, если тебе необходимо употреблять эти ужасные американизмы, ради бога, употребляй их правильно. Почитал бы ты Менкена[151], что ли. «Юбка» – вульгаризм, обозначающий любую женщину.

Фена, казалось, повергло в задумчивость это замечание, но, как выяснилось, думал он о другом:

– Полагаю, я предложил Хелен наилучший из возможных выходов: краткое и лаконичное предупреждение кое-кому – совет смыться отсюда. Беда в том, что мы все в Оксфорде так чертовски интеллектуальны, – сказал он раздраженно. – Факт убийства, вызывающий немедленную инстинктивную реакцию самосохранения у людей попроще, должен дойти до животной части нашей души через плотный барьер софизмов; в данном случае это, видимо, даже не было проделано – он просто отскочил от этого барьера. И все-таки убийство остается убийством, как бы там ни было («и, лежа, тлеть в стеснении холодном»[152], – подумал Найджел), – и от этого никуда не деться. Молитва и медитация, вероятно, единственное, что мне остается; вот что значит иметь совесть. И ведь подумать только! Всего несколько дней назад я предвкушал какое-нибудь приятное, чистенькое незамысловатое убийство! Ты знаешь, на чем держится это дело, Найджел? Секс – «зверь рыкающий». Вот где корень и начало всего. А это в конце концов сводится к совокуплению обезьян в вольере Уилкса.