Злая, злая планета - Николай Алексеевич Гусев

даже и такого маленького материка, как тот, где стояла наша база. Несколько архипелагов было разбросано в экваториальной зоне, и на одном из самых больших островов расположился административный центр. Меня сразу поразило, что на такой богатой и удобной для жизни планете нет ни единого города. Здесь вообще, по сути, ничего не было, кроме нескольких тюремных лагерей. На некоторых островах стояли научные станции, здесь работали, почти в полном затворничестве, ученые, которые любили уединение и тропический климат. На Каррэвен, лежащий почти в центре одного из богатейших секторов Таррагоны, никогда не садились продовольственные танкеры. Гарнизон получал раз в год все необходимое, корабль-робот выходил на орбиту Каррэвена, сбрасывал грузовой контейнер, и уходил. Кариане, те, кто жили здесь, ничем не занимались; тюремщики следили за тем, чтобы из лагеря никто не сбежал, а заключённые вынуждены были сидеть за колючей проволокой и тоскливо глядеть на манящий, ласковый мир, до которого им никогда не дотянутся.

Освободив администрацию, мы вернулись на берег и бросились в море, и командиры не в силах были нас удержать. Сняв шлем и панцирь, разгрузку и оружие, я стащил с плеч куртку, скинул ботинки и вместе со всеми, забыв обо всем, ринулся в воду, в ласковые, тёплые волны. Пробесившись в воде до вечера, мы разожгли на побережье костры, и сидели с песнями и танцами у огня до поздней ночи, и вообще, кажется, забыли, где мы и кто мы.

Сегодня у меня было отличное настроение, потому что впервые за много дней мы с Юлей почти не отходили друг от друга; мы не разговаривали, даже редко переглядывались. Но меня весь день что-то приятно щекотало в животе, и я видел по ее лицу, что она чувствует мой взгляд и с трудом сдерживает счастливую улыбку. Когда поздно вечером все расходились, я увидел, что она пошла к морю одна, и пошёл за ней. Сел рядом, она улыбнулась, придвинулась поближе и положила голову мне на плечо.

– Завтра мы переломим Таррагоне хребет, – сказал я Юле. – Они обречены. Они угодили в такой капкан, выбраться из которого смогут лишь инвалидами.

– Если они пойдут на нас, – сказала она. – Ты будешь стрелять по ним?

Я посмотрел на неё.

– Я готов стрелять им в спины.

Она отвернулась, чуть нахмурясь, посмотрела на море.

– А вдруг я не смогу? Не смогу приказать развернуть оружие?

– Вспомни Харо. Помнишь, как они плевали на твоих соплеменников? Помнишь ту девчонку в кафе, на которой разодрали одежду? Помнишь паренька, которому отрубили голову, потому что он отказался лизать сапог? Вспомни все это. Я не забуду никогда. И не прощу их никогда. Помнишь, как когда-то сказал генерал Соуконзоном: «реши, на чьей ты стороне». А выбор всегда приходится делать. Между тем, что, как тебе кажется, правильно было бы сделать, и между тем, что сделать необходимо. Слушай, тебе всегда удаётся принять лучшее решение. Потому что ты умеешь ждать. Ты справишься. Просто научись ненавидеть их. Они заслуживают этого. Им давно нужна хорошая взбучка. И то, что будет завтра, здесь, на Каррэвена, это только начало, мы устроим им последний день Помпеи. Мы будем жечь их тысячелетние города. Мы будем бомбить их, травить газом, будем расстреливать пленных. Мы будем мстить, Юля, мы будем мстить страшно, жестоко, беспощадно. Они содрогнутся, задрожат и побегут, у них откроются глаза, они будут выть и стенать, ползать на коленях у наших ног, но будет поздно. Они запомнят эти годы на все будущие времена, потому люди покорят Таррагону, разрушат её до основания, сожгут города и уведут в рабство народы. И мы не остановимся. Это наша судьба, Юля. И нам от неё не уйти.

Я поймал её взгляд, Юля посмотрела мне в глаза, увидела в них что-то и я почувствовал, что ей стало страшно.

Мы замолчали и некоторое время сидели в тишине и мне так приятно было чувствовать близость Юли, её теплое плечо и прикосновение волос к моей щеке.

– Не хочешь пойти прогуляться? – спросила вдруг она, странно тихим голосом.

Я оглянулся на неё, но не видел в темноте, что выражали её глаза, но почему-то у меня перехватило дыхание и рот разом пересох. За нашими спинами горел костёр, но здесь, у кромки воды, была ночь. Ее лицо было очень близко, но я видел только искры бликов лунного света у неё в уголках глаз и на чуть приоткрытых губах.

– Пошли, – сказал я, и мой голос почему-то показался мне чужим.

Мы поднялись, она протянула руку, я ухватился за неё и она крепко сжала мою ладонь, притягивая меня к себе. Теперь я хорошо видел её лицо, потому что оно было совсем близко, как никогда, её широко открытые тигриные глаза, тонкие брови и смешной носик и что-то шепчущие мне губы.

Но я уже не слышал её голоса, потому что сердце в моей груди стучало, как молот, кровь пульсировала в венах и мне казалось, что я уже весь горю, а её руки обвили меня и мы прижимались друг к другу все теснее, и я совсем утратил способность мыслить, когда ощутил на щеке её дыхание, прикосновение губ к моим губам, и бесконечно долгий поцелуй…

Она коснулась прохладной рукой моего горящего лба, провела ладонью по лицу. И вдруг до моего сознания дошли её слова:

– Скажи мне, – чуть слышно шептала она. – Скажи…

И я попытался что-то сказать, но язык меня не слушался, и её так рассмешило мое бессвязное бормотание, что она засмеялась, а я обнял её ещё крепче, и почувствовал, что она вся дрожит.

– Пошли, – сказала она.

И, не выпуская моей руки, она побежала, а я за ней, и наши тяжелые военные ботинки запели на влажном, упругом песке, а когда мы убежали с пляжа и оказались в какой-то бухте, я не помнил где, потому что всю дорогу смотрел только на неё, как будто никогда не видел раньше, заворожённый огненной волной её волос и её станом, она выпустила мою руку и отбежала вперёд, к полосе воды, став ко мне спиной, и вдруг легким движением плеч сбросила китель и он, соскользнув с её белых рук, упал на песок. Я увидел, что она снимает обувь и стаскивает топик через голову и вот, вся её одежда уже лежит на песке, а она заходит в тёмную воду совсем нагой и идёт, не оглядываясь, отдаляясь от меня, а когда вода дошла ей до подбородка она оглянулась и я увидел, как блеснули в улыбке её