Великий санный путь - Кнут Расмуссен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дай тебя мне найти!
IV
Гостем, буду женщины безвестной, заслоненной мужем.
Развяжи на обуви ремень.
Испытываешь мужа, испытай жену!
Гладь морщины женщины, разгладь их.
Вышел я на лед морской. Дышут в полыньях тюлени;
Моря песню слушаю, дивясь, и вздохи мощных льдов.
Иди, иди! Могучий дух оздоровляет певчий праздник!..
Песня Айюка - сон Паулинаока
Я полон радости, когда забрезжит день на небе.
Айи, яй-я!
Я полон радости, когда высоко солнце в небе!
Айи, яй-я!
В иное время душит страх - червей боюсь я жадных;
Въедятся мне в ключицы и в глаза.
Айи, яй-я!
Лежу я здесь и вспоминаю, как страх меня душил,
Когда зарыли в снежной хижине меня на льду,
Айи, яй-я!
* * *
Чудесна жизнь была зимой. А радовался я?
Нет, вечные заботы: о шкурах для подошв, для сапогов,
Чтобы на всех хватило. Вечные заботы.
Айи, яй-я!
Чудесна летом жизнь была. А радовался я?
Нет, вечные заботы: о шкурах для подстилок, одеял.
Айи, яй-я!
Чудесна жизнь была, когда рыбачил я на льду.
А радовался я, над прорубью склоняясь?
Нет, вечные заботы: остер ли мой крючок,
И будет клев иль нет? Да, вечные заботы.
Айи, яй-я!
Чудесна жизнь была, когда плясали, пели мы
На праздниках. А радовался я?
Нет, вечные заботы: вдруг песнь свою забуду!
Да, вечные заботы.
Айи, яй-я!
Чудесна жизнь была... Теперь я радуюсь всегда
Чуть побелеет от зари ночное небо.
Едва покажется на небе солнце.
Айи, яй-я!
Незабытая песня забытого человека
Что в мыслях у южного ветра, когда он
Со свистом проносится мимо?
Не вести ль несет малым людям, что северней нас?
Они ль в его мыслях, когда он проносится мимо?
Аяй-яй-яй-яй!
Что в мыслях у ветра восточного, быстро
Со свистом летящего мимо?
Не вести ль несет малым людям на запад от нас?
Они ль в его мыслях, когда он проносится мимо?
Аяй-яй-яй-яй!
Что в мыслях у ветра, когда он со свистом
Проносится с запада мимо?
Не вести ль несет малым людям к востоку от нас?
Они ль в его мыслях, когда он проносится мимо?
Аяй-яй-яй-яй!
А что в моих собственных мыслях, когда
Блуждаю, брожу по земле?
В них то, что живет и что носит земля на себе
И мускусный бык, что горой вырастает в долине,
И дикий олень, что ветви рогов высоко подымает.
Я крупную дичь в своих мыслях ношу, бродя по земле.
Аяй-яй-яй-яй!
Старая песня о солнце, месяце и страхе одиночества
Это страх - от всех душою отвернуться,
В одиночество стремиться от веселых толп.
Ияйя-я-я!
Это радость - вновь тепло почуять в мире,
Видеть солнце на путях обычных летней ночью.
Ияйя-я-я!
Это страх - почуять снова холод в мире,
Видеть месяц новый иль в ущербе - на путях обычных зимней
ночью.
Ияйя-я-я!
И куда стремятся все? Я на восток стремлюсь.
Но брата моего отца не видеть мне вовеки.
Только под утро заставил я себя покинуть праздник. Все эти удивительные лица, дышавшие любовью к свободе и упорством, женщины и мужчины в красивых, гармонично подобранных оленьих шкурах, характеры, личности, примитивные натуры, умеющие отдаваться наслаждению минуты, открытые, радостные души, приготовившие мне такую желанную встречу, что я век ее не забуду, - все это я должен был сконцентрировать в себе и разобраться во всем.
Неужели они в самом деле лжецы, преступники, убийцы от природы?
Широкими волнами разливалось над окрестными скалами северное сияние; играя, вспыхивало оно нам навстречу разноцветными огнями своеобразного небесного пожара. Обуреваемый впечатлениями дня и ночи, вглядывался я в эти пылающие загадки, прислушиваясь в то же время к праздничным песням стойбища, выливавшимся из самой глубины этих неиспорченных натур, и любовался яркостью музыкальных и поэтических красок, походивших на это северное сияние.
И мне пришло в голову, что здесь, в эту жестокую морозную ночь, я прослушал великую фанфару радости среди эскимосов, обесславленных и веселых, среди шайки убийц, бывших людьми!
2.13. Укрощение "бурного малютки"
Материал для монографии об "охотниках на мускусных быков" был собран к середине января. Четыре главных этапа были пройдены: "оленные эскимосы", "племена Гудзонова залива", "тюленьи эскимосы" и, наконец, "охотники на мускусных быков". Теперь оставалось собрать добавочный материал о западных племенах дельты реки Макензи, Аляски, Берингова пролива и Сибири. Между полем последней моей работы и будущей лежало расстояние приблизительно в 2200 км и его предстояло покрыть возможно быстрее, но мне все-таки необходимо было делать на этом пути остановки, чтобы знакомиться с людьми, делать сопоставления и выводы на основании записей в моих подробных дневниках.
Я радовался, что наши собаки были в отличном состоянии после долгого отдыха и заботливого ухода за ними, организованного мистером Кларком. В арктических путешествия гостеприимство, оказанное самому путешественнику, остается для него на втором плане, тогда как к тому, кто кормит и холит его собак, он чувствует настоящую сердечную привязанность.
Мы разделили собак на две упряжки, обе сравнительно небольшие, принимая во внимание груз. Сам я вместе с Арнарулунгуак должен был удовольствоваться шестью лучшими из наших собак и зато оставил себе самые маленькие сани, нагруженные сравнительно легко - приблизительно 300 килограммов. Гага же получил 10 собак и должен был везти Лео Хансена со всем его синематографическим снаряжением, достаточно увесистым: их груз тянул, я думаю, килограммов 500. Благодаря торфяно-ледяным подполозьям, о которых не раз упоминалось выше, мы с самого же начала, когда груз был всего тяжелее, в состоянии были развивать такие темпы, что великий санный путь мог быть пройден в намеченный срок.
Отъезд с Кента состоялся 16 января 1924 года при морозе 42°С и встречном буране.
21 января мы обогнули мыс Барроу [52], несколько часов шли вдоль низкого гранитного побережья, а затем направились к высокому крутому предгорью, до которого добрались лишь на следующий день после обеда. Погода простояла дня два прекрасная, приятно мягкая, и вдруг ветер повернул на шторм, над берегами заклубился туман. Как раз, когда почти невозможно стало ориентироваться, собаки почуяли запах людей, поскакали бешеным галопом, и в 3 часа дня мы достигли стойбища, расположенного среди льдов, где встретили бурный прием. В стойбище насчитывалось 46 человек: 25 мужчин и 21 женщина. Нам сказали, что место носит название Агиак, а самих себя жители называли агиармиут.
Чересчур навязчивое радушие постепенно приучило нас держаться несколько настороже, но здесь мы были приятно поражены, - люди оказались вежливыми, почти скромными; они предложили помочь нам поскорее поставить снежную хижину. Времени действительно нельзя было терять. Снежный буран нас настигал: скалы словно ощетинились, снежные вихревые столбы проносились по их верхушкам. Не прошло и часа, как мы были уже под кровом, и почти одновременно разразился буран, который приковал нас к месту с 22 по 26 января.
Люди, впрочем, беспрестанно навещали нас. В проходе то и дело слышались кашель и чиханье, - это гости прочищали от снега глотки и носы; затем начиналось выколачивание одежды, столь продолжительное, что под конец плохо верилось, чтобы на шубах уцелела хоть горстка шерсти, и, наконец, из входного отверстия появлялись гости, улыбающиеся, веселые, обдутые дочиста бурей, с пылающими от мороза щеками и заиндевевшими бровями.
На третий вечер бурана нас пригласили в одну из снежных хижин на торжественное заклинание бури. Приглашавший представлял собой ярко выраженный тип "белокурого" эскимоса [53] с облысевшей головой, рыжеватой бородкой и легкой голубизной глаз. Звали его Кигиуна - "Острозубый".
Буря достигла, по-видимому, своего апогея. Идти пришлось втроем, плотно сцепившись, чтобы ветер не свалил с ног; да можно было ожидать и худшего - как бы не пришлось складывать себе для ночлега снежную хижину, не дойдя до места торжества! Поэтому мы все были вооружены большими снеговыми ножами и шли согнувшись, чуть не утыкаясь головой в лед, по направлению к маленькому стойбищу, где предстояло торжество. Кигиуна крепко держал меня под локоть одной руки, а под другую вел меня его партнер на сегодняшнюю ночь.
- Это малютка Нарсук плачет от сквозняка в пеленках! - сказал Кигиуна и сообщил мне древний миф о сыне великана, который отомстил убийцам своих отца и матери, поднявшись на небо и став бурей. В течение этой ночи нужно было доискаться причины гнева малютки и попытаться укротить его. Ветер налетал на нас с такой силой, что мы временами просто останавливались на месте, крепко держась друг за друга, чтобы нас не бросило о торосы, громоздившиеся вокруг. Бешеные шквалы берегового ветра словно стегали нас кнутом и после трех-четырех ударов нам удавалось продвинуться шага на два вперед; а затем новый шквал, сопровождаемый завыванием "бурного малютки", останавливал нас и чуть не валил на лед. Как же мы обрадовались, когда, наконец, перед нами замигали теплые огоньки жировых ламп, горевших в праздничной хижине, где все места на лежанке были уже заняты мужчинами и женщинами.
