Заговор против «Эврики». Брошенный портфель - Виктор Егоров

Перед входом на базар дорогу Авдееву и Смирнову преградила толпа зевак, смаковавших уличное происшествие. Какой-то парень, видимо безработный, схватил с подноса бродячего торговца кусок дыни. Это видел стоявший неподалеку долговязый ажан. Он направился к парню, но тот мигом юркнул в толпу.

— Раст, педер-сухте! — закричал полицейский.

Его свисток залился тревожной трелью, но парень был уже далеко.

— За этот засиженный мухами кусок дыни несчастный мог попасть в тюрьму, — слышалось в толпе. — Да хранит беднягу аллах!

Не выпуская Гусейн-хана из вида, Авдеев и Смирнов, пробившись сквозь толпу, очутились перед большой полукруглой аркой со ступенями, уходящими вниз. Спустились и пошли по крытым улицам, наполовину уходящим в землю, с лавками по обеим сторонам. Лучи солнца, пробиваясь сквозь решетчатую застекленную крышу, пятнали яркими бликами пыльные дорожки. Гусейн-хан зашел в лавку, где продавали постельные принадлежности, долго торговался, наконец купил десять комплектов постельного белья и, уплатив деньги, написал на клочке бумаги адрес, куда доставить товар.

— Готовится к приему гостей. Начинает выполнять задание Глушека, — заметил Авдеев.

Гусейн-хан направился в другой конец базара, мимо витрин с серебряными вазами, тарелками, рюмками, мимо гор разрисованных кувшинов и мисок, зашел в магазин, в котором продавались одеяла. Пробыл он там долго, видимо торговался.

Вокруг Авдеева и Смирнова толпились бродячие торговцы. Они кричали и шумели, нараспев перечисляя достоинства товаров. Тут же бродили дервиши с талисманами: бумажками со стихами из корана, камешками с выбитыми на них словами, якобы имеющими скрытый смысл, мешочками с щепотками святой земли из Кербелы. К покупателям приставали нищие. Их было множество. Оборванные, безрукие, безногие, слепые, покрытые язвами, они стонали и плакали, показывали свои увечья и просили — кто чем может — помочь.

Один из нищих показался Авдееву наиболее жалким, и он полез в карман за деньгами, но его схватил за руку Смирнов.

— Что вы, Николай Федорович. Все нищие сейчас же набросятся на нас, как мухи на мед. Мы потеряем Гусейн-хана из вида.

Гусейн-хан вышел из магазина улыбающийся, видимо довольный выгодной покупкой. Пробираясь за ним, Авдеев и Смирнов прошли мимо бородачей в чалмах и широких, как у мулл, аба; бородачи молча и важно сидели, поджав ноги, на ковриках. Это были бродячие писцы, перед ними стояли низкие тумбочки с письменными принадлежностями. За несколько шай писцы сочиняли письма и заявления.

— Эти грамотеи напоминают, как говорят иранцы, наседок, которые воображают, что несут яйца с двумя желтками, — улыбаясь, сказал Смирнов.

Авдеев не принял шутки, он думал о другом.

— Олег, нам нужно посмотреть сегодня ночью заведение Гусейн-хана.

— Николай Федорович, туда придется пойти мне одному. В притоне такого пошиба иностранцев почти не бывает, а если кто и появляется, то привлекает всеобщее внимание. Светлые волосы и серые глаза сразу выдадут вас.

— Ну, хорошо. Я довезу тебя туда и буду ждать неподалеку.

Поздно ночью Смирнов вышел из машины в тихом переулке на окраине Тегерана.

— Ни пуха ни пера, — шепнул Авдеев.

Смирнов свернул за угол. Прямо перед ним через дорогу виднелась вывеска с намалеванным на ней самоваром и чайником. Смирнов толкнул дверь, она оказалась незапертой. На него повеяло сыростью, послышался отдаленный гул голосов. Он вошел. Узкий проход, напоминавший тоннель, привел в полукруглый зал; из зала несколько проемов без дверей, прикрытых дырявыми каламкарами, вели в смежные комнаты. Крепко пахло табаком и спиртом. Из комнат шел удушливо-пряный запах опиума. На прилавке шумел самовар. Гусейн-хан, облаченный в грязный фартук, громко разговаривал с каким-то посетителем.

— Не могу, не могу. Ты мне и так много должен. Опиум дорожает с каждым днем. Я скоро разорюсь, — говорил Гусейн-хан, отчаянно размахивая руками, ладони которых были подкрашены хной и казались подрумяненными на сковороде.

Наркоман с изможденным лицом, выпучив глаза, кричал:

— Клянусь твоей головой, уплачу все на днях. Если обману, пусть моего отца выбросят из могилы!

Смирнов прошел мимо. Гусейн-хан и наркоман не обратили на него никакого внимания.

Чайная была полна народу. Люди группами сидели на полу, застеленном соломенными циновками. Оглядевшись, Смирнов подумал: “Ну и публика, у нее изо рта кровью пахнет”. Он заглянул в смежную комнату. На топчане, покрытом обрывком старого ковра, лежал худой, как скелет, мужчина, с землистым лицом и остекленевшими глазами. Неискушенный мог подумать, что он умер. На другом топчане согнувшись сидел похожий на мертвеца человек. Он держал в зубах длинную трубку с небольшим фарфоровым шаром на конце и тянул из нее дым.

Смирнов опустился на пол и заказал водку и закуску. Ему принесли кусок лаваша, головку лука и стакан водки. Отпив водки и пожевав лаваша, он повернулся к соседу, кряжистому малому с широким лицом, заросшим волосами. Волосы закрывали почти весь лоб, а густая борода тянулась от глаз до шеи.

— Как пройти во двор?

— Пойдем, я иду туда, — сказал тот и поднялся с пола.

В большом дворе стояла мазанка, обращенная к чайной, стена была без окон.

— А там что? — спросил Смирнов.

— Хозяину мало денег, которые он зарабатывает на водке и опиуме, — усмехнулся парень, — вот и приспособил эту лачугу под постоялый двор. Здесь у него останавливаются паломники, идущие через Тегеран в святые места, в Мекку, Карбелу. В одном дворе пьяницы и богомольцы, — рассмеялся парень.

Возвратившись в зал, Олег заплатил и покинул притон.

XIX

Светлов готовился к поездке к Махмуд-беку. Анна пыталась было увязаться за ним, но Илья отговорил ее, сославшись на то, что женщине ехать туда не совсем удобно.

С утра Светлов пошел в частный гараж, знакомый ему по прежнему пребыванию в Тегеране, и выбрал машину. В тот же день он выехал к Махмуд-беку.

Сразу после Тегерана дорога пошла унылой равниной — низкие кустарники, сухая трава, голые места. Вдали маячили серые громады гор. У Ильи и без того было тоскливо на душе, а еще этот мрачный пейзаж. Со слов Али, снова появившегося у него в доме, Илья узнал о замужестве Роушан. Так и должно было получиться, ведь он за два года не написал ей ни слова. Илья не винил Роушан. Ему было тяжело, что он не может встретить ее и объяснить все. Что подумает о нем Роушан, узнав об Анне?

Из рассказов Али он понял, что отец хотел выдать Роушан за богатого купца, но Роушан вышла за другого, за Габиба, который вызволил из рук пособников фашистов советского моряка Андрея Дымова. Винить себя Илья тоже не мог. Что он мог тогда сказать ей? Что он — советский разведчик? Или офицер абвера? Еще неизвестно, как посмотрела бы на это Роушан. Да и руководство абвера не согласилось бы на этот брак; Илья не имел права действовать самостоятельно. Вот теперь могло быть по-другому. Он не сомневался, что из Ирана поедет на Родину. Роушан поехала бы с ним. Но все кончено, и нечего ворошить старое.

И все же всю дорогу Роушан не выходила у него из головы. Только подъезжая к месту, он отвлекся от этих мыслей.

Впереди показалось несколько глинобитных хижин, теснившихся у мечети. Илья остановил машину. Владелец единственного здесь караван-сарая Ибрагим-ага был своеобразным полпредом Махмуд-бека. Он сразу узнал Самуэля Зульцера и засуетился. Он знал, что этот швейцарский коммерсант продает через Махмуд-бека много товаров, главным образом дешевые ткани, и что Махмуд-бек хорошо на этом зарабатывает и дорожит дружбой с ним. Поэтому Ибрагим-ага был особенно гостеприимен. Гость Махмуд-бека — его гость. Ибрагим-ага накрыл стол в углу комнаты, провонявшей табаком и перегаром бараньего сала, и стал рядом, смотря с удовлетворением на творение своих рук. Он пытался пуститься в разговор, интересуясь, где так долго отсутствовал агаи Самуэль, но тот отделывался односложными ответами.

Поодаль, на кошме, сидели посетители караван-сарая, кочевники в широченных шароварах, собранных у щиколотки, и выцветших куртках. Они пили крепкий чай из маленьких стаканчиков и с любопытством поглядывали на Светлова.

Наскоро поев, Светлов в сопровождении двух вооруженных шахсевенов верхом поехал в кочевье племени Махмуд-бека. Он успел порядком устать от непривычной езды, когда в окаймленной горами долине показались палатки кочевников. Смеркалось. Илья с трудом добрался до палатки Махмуд-бека. Она была, как и другие, из козьих шкур, но убрана внутри богаче.

Приезд агаи Самуэля был для Махмуд-бека неожиданным, он вскочил с подушек, разбросанных на ковре, глаза его радостно заблестели, и, забыв, что перед ним швейцарский коммерсант, он выкинул руку и крикнул во весь голос: