Правдивые байки воинов ПВО - Сергей Дроздов

Я понял, что шансы БАМа увидеть в этот вечер семью равны нулю.

Мы отлично отдыхали. Шашлычная считалась безопасной в том смысле, что патрули в неё обычно не заходили. За соседними столиками сидело несколько компаний курсантов из ЗРКУ, у которых был какой-то юбилей училища. Мы с ними весело общались на общие темы.

И тут в шашлычную принесло морской патруль! Соседи позорно бежали через кухню. Сбежали бы, наверное, и мы, но во-первых, мы уже были четверокурсниками, и это было несолидно, а во-вторых, выпито уже было немало, и это добавляло смелости.

Тем более что начальник патруля не проявлял к нам никакой агрессии, а просто усадил всех патрульных перекусить.

«Если мореманы дернутся, я вырубаю начальника патруля, а вы его патрульных!» — довольно громко распределил роли Стёпа на случай форс-мажора и рассмеялся своим «бодрящим смехом».

К общей радости патруль поужинал и спокойно удалился, не обостряя обстановки.

Вернувшиеся «из бегов» зрку-шники были в восторге от нашей храбрости, и мы стали «героями праздника». Вино лилось рекой, и тосты следовали один за другим.

Посредине вечера Рома заблажил, что он пьян и один в училище не доедет. Мне было до дома рукой подать, можно было спокойно переночевать, но черт меня дернул сказать Роме: «Не ной. Я тебя довезу до казармы».

Рома повеселел, а я пожалел о сказанном, да слово – не воробей.

Астрономические объемы выпитого вина привели к тому, что окончание вечера память сохранила выборочно, запомнилось прощание с БАМом на трамвайной остановке (он пытался уехать к Финляндскому вокзалу, чтобы убыть в Выборг к семье), мы чуть ли не рыдали, расставаясь с ним.

Герои вечеринки провели остаток вечера и ночь так:

БАМ: проснулся в электричке в тупике железнодорожного депо в Выборге оттого, что его растолкали менты. Время было 5 утра, как раз пора было ехать обратно в училище, что он и сделал.

Стёпа пришел в себя на кухне совершенно незнакомой квартиры. «Сижу я рядом с какой-то бабой, пью чай, беседую», – вспоминал Стёпа. «Рядом нервно ходит какой-то незнакомый мужик в рваных тренировочных штанах (муж её, как выяснилось) и волком смотрит на меня, хотя я веду себя совершенно корректно. На часах – 3 ночи. Пришлось пить чай до утра и ехать в училище на первой электричке».

Самый тяжкий путь выпал нам с Ромой.

После прощания с БАМом мы отправились в метро. На свежем воздухе Рома ещё как-то держался. А в теплом метро начал стремительно сдавать. В вагоне он принялся громко икать и «уходить в себя» взглядом.

Опасаясь, что он чего доброго «кинет харч», я решил его отвлечь и принялся рассказывать Роме анекдоты посмешнее.

Роме это мало помогло, он продолжал икать, но пока обходилось без серьезных эксцессов. А вот анекдоты я, наверное, рассказывал слишком громко.

Перед станцией «Балтийская», куда мы и стремились, в вагоне меня слегка толкнул благообразного вида капитан третьего ранга и строго потребовал «прекратить ругаться». Он был с дамой, и я тут же искренне извинился перед ним, сообщив, что отвлекаю товарища от вредных мыслей таким способом. Инцидент был вроде бы исчерпан, но тут ожил Рома, уставившийся на кап-три ненавидящим взглядом.

Когда мы вышли из вагона и пошли к эскалатору, Рома, которого я всю дорогу вел «под руку», вырвался и подскочил к мореману, шедшему впереди. Недолго думая, Рома нанес по его спине такой могучий удар, что у моремана фуражка съехала назад.

«Вы что себе позволяете?!» – взбеленился на нас кап-три. Я пытался что-то пролопотать в виде извинения, но Рома был страшен в гневе:

«Чтоооо? Да пошел ты на херрр!!» – заорал он громовым голосом на всю станцию.

Дальнейшие переговоры потеряли смысл, я подхватил Рому под руку и понесся к эскалатору. На наше счастье, кап-три не стал нас почему-то преследовать. Рома, которого я тащил за руку, через плечо продолжал проклинать своего врага.

Когда я уже на следующий день спрашивал Рому о причинах его агрессивного поведения, он сообщил, что принял доблестного моремана за лесника. «Будет еще мне какой-то лесник замечания делать!» – спесиво высказался Рома.

Последний всплеск агрессии в этот вечер у Ромы случился в электричке. Увидев наших младшекурсников, мирно беседующих с каким-то мужиком, Рома бросился на него, голося: «Что вы на него смотрите, в морду ему!!».

Потом он, наконец, успокоился и всю дорогу мирно простоял в тамбуре, периодически «кидая харч» в форточку…

При виде нас с Ромой стоявший на тумбочке Роберт чуть не упал.

Рому положили на кровать, и он проспал всю ночь в шинели, ремне и ботинках.

Утром – «случилось страшное». Нашу батарею отправляли на сбор брюквы в подшефный совхоз. Само по себе малоприятное занятие осложнялось тяжелейшим бодуном.

Рому поднять долго не могли, и к жизни его возвратили только вопли Хиля, прибывшего на подъем.

На брюквенном поле Хиль лично разбил батарею на рабочие бригады. Меня назначил одним из бригадиров (в первый и последний раз за все годы учебы), а Рому, стоявшего в строю с видом великомученика, включил в мою бригаду.

Работник из Ромы был никакой, и он весь день провалялся в канаве с отсутствующим видом. Хиль ходил между бригадами по полю и, подходя к нашей, всегда злобно-сочувственно советовал Роме «пить мочу, раз он не умеет пить вино». Это, правда, никак не сказывалось на Роминой работоспособности.

Я обнаружил, что потерял свои часы, о чем очень сожалел, так как они были мне подарены роднёй на 18-летие, да и вообще в армии без часов, как без рук. Неделю спустя пришел Стёпа и торжественно вручил мне пропавшие часы. «Шинель свою одевал, они откуда-то и выпали», – объяснил он. Мы решили, что я как-то умудрился с ними расстаться во время процедуры прощания на вечеринке, которую никто из нас не помнил.

Интересные события, в которых косвенно участвовал Стёпа, случились весной уже перед выпуском.

Прибыв с последней стажировки, мы обнаружили среди корреспонденции письмо, адресованное «веселому курсанту», отправленное из Усть-Каменогорска.

Довольно долго оно валялось на подоконнике не открытым, пока однажды на самоподготовке мы с Папаном его не распечатали.

Неизвестные девушки написали письмо с жуткими орфографическими ошибками, предлагая дружбу по переписке и намекая на возможное дальнейшее более тесное знакомство. Просили фото от «веселого курсанта». Рассудив, что веселее нас никого не найти, мы решили вступить с ними в переписку, составляя письма в дурацких стихах без рифмы и размера и пародируя грамматические ошибки девушек. Проблему с фото решил Стёпа, дав свое, где он был запечатлен в компании двух симпатичных курсантов – блондинов с его батареи.

Мы их подписали как Герасима Порфирьевича Ржевского и Ваню Крузенштерна, а самого Стёпу нарекли Ибрагимом-Шалы Маслыевым.

И переписка закипела, внося живую струю в нашу жизнь.

Ударным моментом первого письма, кроме фото и стиха, был конверт, который откуда-то припёр Папан. На нём был нарисован юный Пушкин рядом с Натали, и цитата из его письма князю Вяземскому «Судьба моя решена, я женюсь…».

Это так потрясло наших казахстанских заочных подруг, что письма Герасиму Ржевскому и Ване Крузенштерну стали приходить чуть ли не каждый день, переполненные признаниями в любви и верности, стихами и готовностью немедленно прилететь в Ленинград для очной встречи. Мы не успевали строчить ответные письма и стихи. В каждом своем письме мы все более настоятельно просили найти подругу и для одинокого Ибрагима-Шалы Маслыева, который очень скучает.

Не помогало. Видимо, Стёпина восточная внешность не находила отклика в сердцах казахстанок.

Пришлось усилить интригу и сообщить, что у Ибрагима-Шалы есть братья – близнецы Ибрагим-Оглы и Ибрагим-Берды Маслыевы. Они тоже мечтают познакомиться с прекрасными усть – каменогорскими дамами. Для подкрепления аргументов мы выслали еще 2 фото Стёпы в других ракурсах, в качестве фото его братьев Оглы и Берды.

После довольно долгой паузы в письмах Герасиму и Ване девушки стали передавать сухие приветы для друга Ибрагима.

Дело шло к нашему выпуску. Времени для переписки оставалось все меньше. Фотографии девушек (а их был уже не один десяток) особого впечатления ни на кого из нашей батареи не произвели.

Последним аккордом переписки было получение нами группового фото на котором были запечатлены штук восемь тёток в ватниках, сидевших за дощатым столом где-то в бескрайней степи. У доброй половины из них были видны золотые (или стальные) зубы и наколки на натруженных руках.