Руфь Танненбаум - Миленко Ергович

Метку, персонажа, которого вообще-то в тексте Цанкара нет, но юный Гашпарич придумал и ввел его. Метка в этой пьесе сирота, умирающая от какой-то сердечной болезни, вообще-то излечимой, но у нее нет никого, кто мог бы заплатить за нужные лекарства. По Гашпаричу, Метка в спектакле должна рассказать всю свою восьмилетнюю жизнь, после чего ее пожалеет, увы, слишком поздно, преподобный Крун, которого – нужно ли напоминать об этом? – тоже нет в прозе Цанкара. Пьеса заканчивается тем, что преподобный теряет рассудок над мертвой Меткой и под распятым Христом проклинает мир, где за жизнь ребенка нужно платить золотом.

Все это совсем не понравилось Бранко Микоци, но деваться было некуда. Дирекция театра, в восторге, что появился первый югослав, закончивший некую берлинскую школу, о которой раньше никто не слышал, что, однако, не помешало общему восторгу – ведь школа-то, ей-богу, берлинская, – и это само по себе чудо большее, чем извержение вулкана на Яве, заказала юному Гашпаричу, сыну полковника королевской армии Рудольфа Гашпарича, коренного белградца, но при этом этнического хорвата, подготовить, что ему будет угодно для постановки в Хорватском национальном театре. А он так и сделал, действительно подготовил что угодно, как от него и хотели! Дирекции не показалось сомнительным ни имя Ивана Цанкара, образ и произведения которого уже лет десять используют в своей пропаганде коммунисты, ни драматизация его рассказа, произведенная Гашпаричем, по сравнению с которой даже лозунги господина Маяковского показались бы просто учтивыми утренними фразами официанта «Градской каваны», как это растерянно заметил Микоци. Вероятно, те наши театральные господа, которым не занимать цензорского энтузиазма, особенно когда в их руки попадает что-нибудь написанное Крлежей или Цесарецом, просто не смогли поверить, как молодой человек после учебы в некой немецкой школе, основанной по распоряжению министра Геббельса и соответствующей самым передовым национал-социалистическим и расовым установкам относительно искусства и его роли в общественной гигиене, мог написать столь бесспорно коммунистическую пьесу. Если они вообще прочитали эту его версию «Обители Марии Заступницы», в чем Микоци по-прежнему сомневался, хотя неоднократно требовал, чтобы с текстом ознакомились все, включая начальника городской полиции, кто позже мог бы воспрепятствовать показу спектакля; а если все же они его прочитали, то перед глазами у них, вероятно, все время возникали усики канцлера Гитлера, любующегося знаменитыми немецкими военными парадами и факельными шествиями, которые из нашей хорватской и загребской перспективы производили волнующее впечатление, примерно такое, как Голливуд, и в написанном Гашпаричем эти великие театральные умы и знатоки политики не смогли ничего ни увидеть, ни понять.

При этом Бранко Микоци был известен не только публичным ироническим отношением к благо-почившему королю и насмешками над монархией как формой устройства общества, но и откровенной гадливостью к радикализму Муссолини и Гитлера и их отношению к коммунистам и евреям. Если случалось после репетиции немного выпить в компании или если он хотел произвести впечатление на актеров своим талантом имитатора, Микоци мог посреди сцены изобразить целую речь Гитлера на каком-нибудь берлинском военном параде. Он визжал так пронзительно, что дрожали стены, а у присутствующих при этом стыла кровь в жилах не только потому, что господин режиссер с таким совершенством изображает немецкого фюрера, но и потому, что иногда они начинали сомневаться, не сошел ли Микоци с ума.

О, каким же мягким выглядел после этого наш Бранко!

Он считал важным показать, насколько свирепы эти великие вожди, хотя наши театральные дамы, особенно госпожа Ференчак-Малински, оперная примадонна в одном шаге от выхода на пенсию, указывала ему, что он напрасно тратит нервы на то, на что мы, маленькие хорваты, все равно никак не можем повлиять.

Да какое имеет значение, что человек, тихо симпатизирующий коммунистам, взбунтовался против инсценировки Цанкара, автор которой никому не известный молодой человек, хоть и окончивший важную школу?

Скорее всего, дело было в том, что Бранко Микоци опасался интриг со стороны некоторых лиц из дирекции театра. Он, по их замыслу, должен поставить спектакль, который на последнем прогоне запретят, и полиция начнет следствие против Бранко. И на суде он будет напрасно ссылаться на то, что переделанная в пьесу «Обитель Марии Заступницы» была ему навязана, потому что кто же поверит, что декларированные монархисты, евтичевцы и стоядиновичевцы[54]вместе с каким-нибудь патетическим поклонником господина Владко Мачека[55]– а такие в дирекции театра держались вместе – подготовили первоклассную коммунистическую диверсию, в которой он, красный революционер из царской ложи, был совершенно неповинен.

Микоци наверняка трясся от страха и еще из-за одной мелочи: хотя он носил фамилию старой загребской аристократической семьи, было хорошо известно, что его происхождение не такое уж чистое. Фамилию Микоци он получил от отчима Себастьяна, который – и это правда – растил и воспитывал его с детства, но правда и то – в нашем мире это очень важный факт, – что настоящим отцом Бранко был Йово Королия, серб из Войнича[56]. И если в один прекрасный день дела пойдут плохо и господина режиссера оговорят и обвинят в том, что он насиловал десятилетних девочек или же распространял коммунистическую пропаганду, что иногда бывает в равной мере опасно, большинство друзей и знакомых, а особенно их достопочтенные жены, туберкулезные любительницы прогулок в загребских парках, плюс еще и все завсегдатаи премьер в Хорватском национальном театре, обязательно вспомнят, что Бранко серб. С другой стороны, местные, городские сербы, те, что живут здесь испокон веков, а тем более сербы, приехавшие из Белграда, чтобы занять разные высокие государственные посты – в полиции, в суде или в городских органах управления, даже не вспомнят Йово Королия, серба из Войнича. А если и вспомнят, то лишь еще больше возненавидят его сына за то, что тот отрекся от сербского рода и фамилии.

Как оно было на самом деле, никто так и не узнал, а что касается Бранко Микоци, то он, позже, всегда отказывался говорить об афере под названием «Обитель Марии Заступницы», но, похоже, смертельно боялся остаться одиноким в беде и поэтому делал все, чтобы подложить взрывчатку под собственный спектакль.

Этой цели должны были послужить и пробы. Организованные по образцу того, как это делается, видимо, только в Америке, это были первые открытые детские пробы в истории театра входивших в Югославию стран. На пробы приглашало объявление, которое по распоряжению Бранко Микоци было опубликовано во всех ежедневных газетах королевства под следующим заголовком:

ИЩЕМ ДЕВОЧКУ, ЮГОСЛАВСКУЮ ШИРЛИ ТЕМПЛ!!!

Если ваша дочь, внучка или сестренка не старше десяти лет, если у нее есть талант