Эрнесто Че Геваро - Иосиф Лаврецкий

Повстанцам приходилось бороться не только за дисциплину в своих рядах, но и с бандами мародеров, которые, прикрываясь именем революции, грабили крестьян, действуя на руку режиму Батисты.

Ликвидировать одну из таких банд было поручено отряду Камило Сьенфуэгоса. О том, как этот приказ был осуществлен, Че рассказывает в эпизоде, озаглавленном «Борьба с бандитизмом».

Навести единый и твердый революционный порядок в горах Сьерра-Маэстры было не так легко. Слишком низкий, уровень политического сознания населения требовал длительной и кропотливой воспитательной работы. И, кроме того, кругом были батистовцы. Повстанцы все время жили под угрозой вражеского вторжения в горы Сьерра-Маэстры.

В одном из горных районов — Каракасе, действовала банда, разорявшая и опустошавшая крестьянские хозяйства. Главарем ее был некий китаец Чанг.[25] Бандиты, прикрываясь революционными фразами, грабили, убивали, насильничали. Имя Чанга наводило ужас на всю округу.

Повстанцам удалось ликвидировать банду Чанга. Бандитов судил революционный трибунал. Чанг был приговорен к расстрелу, другие — к разного рода наказаниям. Трое юношей из банды Чанга впоследствии вступили в ряды повстанцев и сталп хорошими и честными бойцами.

«В то трудное время, — отмечает Че, — нужно было твердой рукой пресекать всякое нарушение революционной дисциплины и не позволять развиваться анархии в освобожденных районах».

Другой проблемой, которая постоянно требовала к себе внимания, было дезертирство в рядах повстанцев. Среди дезертиров попадались не только городские жители, которых пугали трудности, лишения и опасности партизанской борьбы, но и местпые крестьяне. Че рассказывает о случае, когда за дезертирство был расстрелян один из бойцов его отряда. «Я, — пишет Че, — собрал весь наш отряд на склоне горы, как раз в том месте, где произошла трагедия, и объяснил повстанцам, что все это значило для нас, почему дезертирство будет караться смертной казнью и почему достоин смерти тот, кто предает революцию.

В строгом молчании мы прошли мимо трупа человека, который оставил свой пост; многие бойцы находились под сильным впечатлением первого расстрела, быть может, движимые скорее какими-то личными чувствами к дезертиру и слабостью политических воззрений, чем неверностью революции. Нет необходимости называть имена действующих лиц этой истории… Скажем только, что дезертир был простым, отсталым деревенским парнем из этих краев».

Становление революционной сознательности повстанцев было трудным и сложным делом. В «партизанской школе» на Сьерра-Маэстре все учились: и руководители, и рядовые повстанцы, и крестьяне.

Крестьянский мир, открытый Че на Сьерра-Маэстре, больше всего привлекал его. Крестьяне, по существу, были первыми «униженными и оскорбленными», которых он по-настоящему узнал, с которыми он постоянно общался. Он полюбил, но не идеализировал их. Без их поддержки повстанцы не только не могли победить, но даже и продержаться в горах какое-то время. Однако гуахиро также нуждались в повстанцах, от победы которых зависели их дальнейшая судьба, их надежды на лучшее будущее. Чтобы заручиться доброй волей горцев, повстанцы должны были доказать им, что они не на словах, а на деле их настоящие друзья. И повстанцы это делали: они защищали гуахиро от преследовании карателей, от кровососов-богатеев, лечили и учили крестьян, их детей и жен, закрепили права крестьян на землю, которую те обрабатывали.

Че говорил одному журналисту, посетившему Сьерра-Маэстру в апреле — мае 1958 года:

— О многом из того, что мы делаем, мы раньше даже не мечтали. Можно сказать, что мы становились революционерами в процессе революции. Мы прибыли сюда, чтобы свергнуть тирана, но обнаружили здесь обширную крестьянскую зону, ставшую опорой в пашей борьбе. Эта зона — самая нуждающаяся па Кубе в освобождении. И, не придерживаясь догм и застывших ортодоксальных взглядов, мы оказали ей нашу поддержку, не пустозвонную, как это делали разные псевдореволюционеры, а действенную помощь.

Интересы борьбы нередко требовали суровых решений, но это была та неизбежная плата за победу, без которой не обходится ни одна подлинная революция. И не только по отношению к людям. Описывая атмосферу повседневной жизни партизан, Че рассказывает:

«Для трудных условий Сьерра-Маэстры это был счастливый день. В долине Агуа-Ревес, одной из самых крутых и извилистых в районе Туркино, мы терпеливо следили за продвижением солдат Санчеса Москеры. Упрямый убийца оставлял позади себя сожженные ранчо, и это вызывало возмущение и грусть.

Но стремление настигнуть нас заставляло противника подняться вверх по одному из двух или тpex проходов, туда, где находился Камило. Он мог бы также пройти по проходу Невады, или по проходу Хромого, или, как теперь его называют, проходу Смерти.

Камило спешно вышел к нему навстречу с 12 бойцами, по даже и эту горстку он должен был разделить, расставить в трех различных местах, чтобы задержать стряд больше чем в сто солдат. Моя задача заключалась в том, чтобы напасть с тыла на Санчеса Москеру и окружить его. Окружение — вот к чему мы стремились, поэтому, стиснув зубы, наш отряд шел мимо дымящихся боио, по тылам противника, особенно к нему не приближаясь.

Мы были далеко от него, однако не настолько, чтобы не слышать возгласов карателен. Мы не знали точно, сколько их было. Наша колонна с трудом передвигалась по склонам, в то время как по дну глубокой впадины шел враг.

Все было бы прекрасно, если бы не новый наш спутник — охотничий щенок. Хотя Феликс неоднократно отгонял его в сторону нашей базы — хижины, где остались повара, щенок продолжал следовать за нами. В этом месте Сьерра-Маэстры очень трудно передвигаться по склонам из-за отсутствия тропинок. Мы проходили место, в котором старые мертвые деревья были покрыты свежими зарослями, и каждый шаг нам давался с большим трудом. Бойцы прыгали через стволы и заросли, стараясь не потерять из виду наших „гостей“. Маленькая колонна передвигалась, соблюдая тишину. И только иногда звук сломанной ветки врывался в естественный для этих горных мест шум. Внезапно раздался отчаянный, нервный лай щенка. Собачонка застряла в зарослях к звала своих хозяев на помощь. Кто-то помог выбраться щенку, и все вновь пустились в путь. Но когда мы отдыхали у горного ручья, а один из нас следил с высоты за движением вражеских солдат, собака вновь истерически завыла. Она уже не звала к себе, а лаяла со страху, что ее могут покинуть на произвол судьбы.

Помню, что я резко приказал Феликсу: „Заткни этой собаке глотку. Задуши ее. Лай должен прекратиться!“ Феликс посмотрел на меня невидящим взглядом. Его и собаку окружили усталые бойцы. Он медленно вытащил из кармана веревку, окрутил ею шею щенка и стал его душить. Сперва щенок весело вертел хвостом, потом движения хвоста стали резкими в такт жалобному хрипу, прорывавшемуся через стиснутую веревкой глотку. Не знаю, сколько времени все это длилось, но нам всем показалось оно нескончаемо долгим. Щенок, рванувшись в последний раз, затих. Так мы его и оставили лежащим на ветках.