Неведомому Богу. Луна зашла - Джон Стейнбек

Удовлетворённая, она тяжело дышала. Напрягшиеся мускулы ослабли; обнявшись, они лежали, опустошённые.

— Это было нужно тебе, — прошептала она. — Жажда была во мне, но нужно это было тебе. Длинная глубокая река печали уносит и засасывает меня, и печаль, которая — только тёплое изнуряющее удовольствие, моментально исчезает. Как ты думаешь, Джозеф?

— Да, — сказал он. — Так было нужно.

Он высвободился из её объятий, лёг на бок и отвернулся. Она сонно проговорила:

— Теперь всё — в моей памяти. Только раз в моей жизни, только раз. Всё моё существо стремилось к этому, а теперь всё моё существо жадно стремится прочь. Не из-за тебя. Сейчас, кажется, достаточно, но я боюсь, что те, кто появится на свет в результате страсти, будут выше ростом, чем мать.

Она села, поцеловала его в лоб, и на мгновение её волосы упали ему на лицо.

— На столе есть свечка, Джозеф? Мне нужно немного света.

— Да, она на столе, в оловянном подсвечнике, а спички — на подносе.

Она взяла свечу и зажгла её. Оглядев себя, пальцем потрогала тёмные синяки на своей груди.

— Я думала об этом, — сказала она. — Я об этом часто думала. В моих мыслях мы лежали, обнявшись, после того, как были близки, и я задавала тебе множество вопросов. В моих мечтах всё всегда было так.

Словно смущаясь, она прикрыла огонь свечи, освещавший её тело, рукой.

— Думаю, я задала свои вопросы, а ты на них ответил.

Джозеф опёрся на локоть.

— Рама, чего ты хочешь от меня? — спросил он.

Она повернулась к двери и медленно открыла её.

— Сейчас я ничего не хочу. Ты снова полон. Я хотела стать частью тебя, и, может быть, я стала. Но я так не думаю.

Теперь её голос стал другим.

— Сейчас поспи. А утром приходи завтракать.

Она закрыла за собой дверь. Он услышал шуршание её одежды, но заснул так быстро, что даже не слышал, как она вышла из дома.

22

В январе наступило время пронзительных холодных ветров и инея, который по утрам, подобно лёгкому снегу, ложился на землю. Лошади и скот, гуськом выстроившись на склонах холмов, подбирали забытые пучки травы, тянулись к листьям дубков, и, наконец, собравшись вокруг обнесённых оградой стогов сена, стояли там целыми днями. День и ночь Джозеф с Томасом выбрасывали им из-за ограды сено и наливали в кормушки воду. Всё было съедено, а животные продолжали стоять, ожидая нового корма. На холмах он был весь подобран.

Земля посерела и с каждой неделей становилась всё более безжизненной, а запасы сена истощались. Закончился один стог, начали второй, и он таял, с аппетитом поедаемый голодными коровами. В феврале выпало на дюйм осадков, трава пошла в рост, поднялась на несколько дюймов и пожелтела. Джозеф с грустным видом слонялся по округе, засунув в карманы сжатые кулаки.

Дети, присмирев, играли в «похороны тёти Элизабет», которые они неделями изображали, зарывая и выкапывая ящик из-под патронов. Потом они играли в огород, вскапывали клочки земли и сеяли пшеницу, наблюдая за тем, как после поливки всходят длинные тонкие ростки. Рама продолжала нянчить малыша Джозефа. Она уделяла ему гораздо больше времени, чем если бы он был её собственным ребёнком.

Кого действительно охватил испуг, так это Томаса. После того, как он увидел, что на холмах корма для скотины больше нет, ужас перед голодной смертью стал расти в нём. Когда второй стог был наполовину съеден, он, взволнованный, пришёл к Джозефу.

— Что мы будем делать, когда закончатся остальные два стога? — задал он вопрос.

— Не знаю. Я подумаю о том, что нам делать.

— Но, Джозеф, мы не можем купить сена.

— Не знаю. Надо будет подумать о том, что нам делать.

В марте прошли проливные дожди, принялась невысокая травяная поросль, показались полевые цветы. Скотина отошла от стогов и целыми днями, стремясь набить себе брюхо, щипала невысокую траву. В апреле земля снова высохла, и стало понятно, что ожидать чего-нибудь хорошего от здешних мест не приходится. Скот отощал так, что под кожей проступали рёбра, а берцовые кости выпирали наружу. Появилось на свет несколько телят. Две коровы, не успев отелиться, умерли от какой-то таинственной болезни. Некоторые коровы, дыша пыльным воздухом, начали хрипеть. Дикие животные убегали с холмов. Перепёлка больше не прилетала к дому, чтобы петь по вечерам. По ночам перестали появляться койоты. Куда-то скрылись кролики.

— Дичь уходит, — объяснил Томас. — Всё, что может двигаться, уходит за хребет на побережье. Поедем туда побыстрее, Джозеф, и посмотрим.

В мае на три дня с моря прилетел ветер, но, когда он перестал дуть, даже и не верилось, что он был. В один из дней во множестве появились облака, а затем стеной пошёл дождь. Джозеф и Томас, мокрые, бегали по округе; вода порадовала их, хотя они и понимали, что уже слишком поздно. На исходе ночи трава поднялась, снова покрыв холмы, начала буйный рост. Скотина снова нагуляла жирок. И однажды утро зажглось солнечным светом, а после обеда погода сделалась необычайно жаркой. Лето пришло рано. За неделю трава увяла и поникла, а через две недели в воздухе снова появилась пыль.

Однажды июньским утром Джозеф оседлал лошадь, поехал в Нуэстра-Сеньора и разыскал там возчика Ромаса. Ромас вышел во двор, где прогуливались домашние птицы, уселся на дышло повозки и всё время, пока шел разговор, поигрывал хлыстом, которым погоняют быков.

— Так это и есть засушливые годы? — мрачно спросил Джозеф.

— По-видимому, так, мистер Уэйн.

— И это — те годы, о которых вы говорили?

— Нынешний — один из самых плохих, которые я видел, мистер Уэйн. Ещё один такой, и семью постигнет горе.

Джозеф нахмурился.

— У меня остался один стог сена. Когда он закончится, чем я буду кормить скотину?

Он снял шляпу и носовым платком вытер пот.

Ромас щёлкнул хлыстом, отчего пыль взметнулась и зашипела, как от взрыва. Затем он положил хлыст на колено и, достав из жилета табак и бумагу, свернул сигарету.

— Если вы сможете сохранить своих коров до будущей зимы, вы сможете спасти их. Если для них нет достаточно сена, вам надо перегнать их, или они помрут с голода. При таком солнце соломы не останется.

— А купить сена я не могу? — спросил Джозеф.

Ромас хмыкнул.

— Через три месяца копна сена будет дороже коровы.

Джозеф сел на дышло рядом с ним и, глядя на землю, зачерпнул пригоршню горячего песка.

— Куда перегоняют стада? — наконец спросил он.

Ромас усмехнулся.

— Для меня такое время — благодатное. Ведь я перегоняю скот. Жара в нынешнем году, доложу я вам, мистер, Уэйн, ударит не только здесь, но и дальше, в долине Салинас. По эту сторону реки Сан-Хоакин мы травы не найдём.

— Но ведь она — на расстоянии более ста миль отсюда.

Ромас снова взял хлыст с колен.

— Да, более ста миль, — сказал он. — И если сена больше не осталось, лучше скорее начинайте собирать стадо, пока у коров ещё остались силы двигаться.

Джозеф встал и направился к своей лошади. Ромас зашагал вслед за ним.

— Я помню, как вы приходили, — тихо сказал Ромас. — Я помню, как я перевозил вам строевой лес. Вы говорили, что засухи больше никогда не будет. Все мы, кто здесь родился и живёт, знаем, что она придёт снова.

— Положим, я продаю всё моё стадо и жду, когда наступят хорошие годы?

В ответ Ромас громко рассмеялся.

— Вы совсем ничего не соображаете. Как выглядит ваше стадо?

— Да неважно, — признал Джозеф.

— Жирное мясо весьма дёшево, мистер Уэйн. В этом году в Нуэстра-Сеньора вы мяса не продадите.

Джозеф отвязал поводья и медленно влез на лошадь.

— Вижу. Так что перегонять коров или потерять их…

— Видимо, так, мистер Уэйн.

— А если я буду перегонять, скольких я потеряю?

Изображая задумчивость, Ромас почесал в затылке.

— Может, половину, может, две трети, а может быть, и всех.

Губы Джозефа сжались, словно его ударили. Он натянул поводья и вонзил шпоры в живот лошади.

— Помните моего парня, Уилли? — спросил Ромас. — Он правил одной упряжкой, когда привозили строевой лес.

— Да, помню. Как он?

— Он умер, — сказал Ромас. И добавил каким-то, словно извиняющимся, голосом: — Он повесился.

— Ой, я не слышал. Извините. Зачем же он так поступил?

Ромас смущённо покачал головой.

— Не знаю, мистер Уэйн. Он всегда был слаб головой.

Он ухмыльнулся, подняв глаза на Джозефа.

— Чтоб неладно было тому отцу, который так скажет.

А потом, словно говоря не с одним собеседником, стал рассматривать пространство, окружавшее Джозефа.

— Простите, что я вам такое рассказываю. Уилли был славный парень. У него всегда всё было не слава богу, мистер Уэйн.

— Извините, Ромас, — сказал Джозеф, а потом добавил:

— Может быть, вы понадобитесь, чтобы перегнать моё стадо.