Приемный покой - Татьяна Соломатина

Маша покачала головой.

– Первые мои две дамы «играли» в якобы понятие и принятие моей свободы, а сами всю жизнь трусили, пока одна не стала ближе к растительной форме существования, а другая не нашла себе дело по душе. Тётка Анна же, таскавшаяся за мной чуть ли не до первого курса по пятам, действительно всегда признавала мою свободу. Свободу от всех. В том числе – от себя. Если я позволял себе уйти в безобидный юношеский загул, впав в эгоистическое, чего греха таить, беспамятство, бабушка и мама Леночка охали, ахали, глушили валериану, звонили в больницы и морги, чтобы потом, по возвращении, возрадоваться, возблагодарить и устроить вокруг меня ритуальные пляски с борщом и рассолом. Анна всегда шестьсот шестьдесят шестым чувством вычисляла, где я. Исключительно для того, чтобы кинуть мне ёмкое: «Мудак!» И ещё у неё есть удивительная способность – она не волнуется. Она точно знает, что со мной. Бабушка и мама Леночка не знают. Потому волнуются. Она знает – и не волнуется. Понятия не имею, как это у неё получается. Анна просто видит, в опасности я или нет.

– О, я её понимаю.

– Знаю-знаю. Пётр Александрович поделился со мной тайной ваших талантов, Мария Сергеевна. Но отличие между тёткой Анной и тобой состоит в том, что она принимает свой дар безоговорочно, не пытаясь алгеброй анализа проверить гармонию непознаваемого для человеческого разума. Она – простая женщина. Временами мне кажется, что она и не подозревает, что у неё какой-то там «дар». Дышишь себе и дышишь. Дыхание – дар? Ей нравится, что трава зелёная. И, в отличие от подрастающих детей, она не задаёт глупых вопросов «почему?!» Хлорофилл? Может быть, может быть… Так почему эта – зелёная, а та – синяя? «Другой» хлорофилл? Ну-ка, ну-ка, что нам даст разница в формуле? От неё синяя позеленеет, а зелёная пожухнет? Нет, она пожухнет лишь со временем. Хотя и этому есть исключительной достоверности биохимическое объяснение. Вопросы плохи порождаемой друг другом бесконечностью. Ответы – бесконечным несовершенством. Компьютерный анализатор может разложить запах на молекулы, но он не в силах его элементарно понюхать. Точно так же устроен человеческий мозг. С той разницей, что он может ещё и понюхать. И породить ещё целый воз вопросов, на которые нет окончательных ответов. Что толку спрашивать: «Почему море солёное, а река – нет?», если в них можно просто плыть, купаться, учтя особенности. Вот тётка так и делает. Слишком душно? Открой форточку. Слишком ветрено? Сиди дома. Причём принимает, не страдая и не гордясь своей одарённостью. Наверняка сегодня вечером придёт в гости. Просто почует. На самом деле она мне не кровная тётка. В семье даже есть глупая маленькая легенда, мол, она – мой ангел-хранитель. Маме Леночке некий Пётр, сейчас я на сто процентов уже уверен, что именно Александрович и именно Зильберман, что-то такое сказал. Скорее всего, просто, чтобы успокоить или сподвигнуть на куриный бульон для несчастной девочки. Потом это оказалось правдой. Подтвердилось, но лично мне не надо никаких подтверждений, что тётка Анна – ангел. Я это и так знаю. Как мне не надо знать состав вдыхаемого воздуха. Я им и так дышу, без газового анализатора улавливая разницу атмосфер леса и проспекта мегаполиса.

– Зильберман, Женька, никогда ничего просто так не говорит. Даже если несёт откровенную чушь. Если такое случается, значит, эта «чушь» призвана заставить тебя почувствовать, задуматься, спровоцировать на действие или бездействие. Последнее очень важно иногда уметь. С его же слов. Лично я, увы, совершенно неспособна к бездействию и дров иногда ломаю гораздо больше, чем требуется для отопления.

– Ещё научишься. Хотя это и сложно.

– Ой-ой-ой, какие мы мудрые.

– Машка, не начинай. – Женька ущипнул её за попу.

– Что не начинать?

– Про возраст и про мудрость. Не паскудничай, короче. Хотя что-то…

– Кхм…

– Ага, и он тоже… подсказывает мне, что милое детское паскудство пребудет с тобой во веки веков. Что ж, придётся просто запастись ремнями. Аминь!

– Да ну тебя. Так что там за история с твоей некровной тёткой Анной?

– Давай зайдём в кафе, расскажу. Да, и собственно, это вся моя семья. Мужиков у бабушки и мамы Леночки отродясь не было, кроме разовых, а у тёти Ани их было так много, что она уже давно перестала их считать.

– За мужиков?

– И это тоже. И все трое, разумеется, уверены, что я – божество и ни одна женщина на свете недостойна меня.

– Ой! Но я всё-таки женщина. И, боюсь, до вечера мне не успеть сделать операцию по перемене пола, – засмеялась Маша.

– Ты не женщина. Ты – ребёнок. Я настаиваю. Дети – существа бесполые, как ангелы.

– Да? Что-то я не заметила, чтобы ты относился ко мне, как к бесполому существу. Очень и очень даже не как к бесполому! К тому же я уже вполне самостоятельный врач с правом принятия решений, в отличие от некоторых. – Маша показала ему язык.

– Бывают очень талантливые дети. То, что ты в некоторых местах женщина, – Женька хитро прищурился, – так это бонус. Ты могла оказаться, например, старым негром. Но даже в этом случае мне было бы не невозможно любить тебя. Сложно. Но не невозможно. Я как-нибудь напишу об этом поподробнее. А вот и кафе. Я называю его «Полуяпонской кофейней Случайного Города». Тут тихо, и в это время почти не бывает людей. Очень удобно для посвящения тебя в мои маленькие семейные тайны. Прошу вас, Мария Сергеевна… – Женька распахнул дверь.

Как это ни парадоксально, но тётка Анна Машу полюбила с первого раза. Хотя первый взгляд её, брошенный на девушку, был оценивающим.

– Красивая. Слишком красивая. Таким, как ты, Женька, нужна невысокая, нестройная, неброская серая мышь, чтобы весь остальной мир вздохнул спокойно. Потому что спаренные красавцы вызывают недовольство толпы. Красивая женщина имеет право любить богатого или хотя бы умного мужчину, ни ростом, ни фигурой, ни лицом не вышедшего. Красивый мужчина имеет право любить нефасонистую самку, потому что ему так удобнее, и к тому же она хорошо готовит, правильно гладит брюки и отличная мать. И все друзья, приятели и просто знакомые разной степени случайности будут понимать, сочувствовать и одобрять подобные союзы. Два вызывающе красивых человека, любящих друг друга, будут оскорблять всех окружающих одним лишь фактом своего сосуществования. А если это ещё и достаточно долго продлится… В общем, не завидую я вам. Вы всегда будете одиноки в толпе. Наплевать. Лишь бы вы не были одиноки вместе.

Знакомство в Женькином доме было очень семейным. Мама Леночка немного пометалась, пытаясь накрыть стол в гостиной. Тётка Анна огрела её парой ласковых слов, и они устроились на кухне. Даже бабушке налили стакан вина. На некоторое время к той даже вернулась ясность восприятия и изложения, и она огорошила всех осмысленной законченностью некнижной фразы:

– Господи, благодарю! Наконец-то на нашем корявом генеалогическом чахлом женском древе произрастёт плод полноценной семьи. Я даже не спрашиваю вас, любите ли вы друг друга, это настолько очевидно, что цветы пахнут сильнее в вашем присутствии и жемчуг начинает светиться. Это тебе! – Бабушка сняла со среднего пальца массивное кольцо с натуральной жемчужиной и положила на стол. – Возьми, прошу тебя, – обратилась она к Маше.

Та открыла было рот, чтобы отказаться от столь щедрого подарка почти незнакомого человека, но тётка Анна прошипела:

– Даже не думай! Придушу!

Мама Леночка молча улыбалась, утирая счастливые слёзы, Женька довольно расхохотался, и Маше ничего не оставалось, как сказать «спасибо» и надеть кольцо на средний палец левой руки.

После бабушка снова «выключилась» и строго запрещала всем играть со спичками, курить вблизи горючих жидкостей и экстатически прочитала пару стихотворений о любви. Её отправили спать. Мама Леночка, рассыпаясь в извинениях перед всеми, отпросилась за любимый компьютер, и они остались втроём – Женька, Маша и тётя Аня. Последние так напринимались горячительного на радостях, что Женька еле разнял их и разложил по койкам.

– Ой, я вас так боялась, тётя Аня! – пьяненько признавалась Маша. – Все думают, что я такая смелая, прямо как Аркадий Гайдар, и с шестнадцати лет полком командую. А я – трусиха. Во-первых, я боюсь темноты, поэтому сплю с плюшевым мишкой. Во-вторых, боюсь ответственности, поэтому вынуждена всё время что-то решать и решать, решать и решать. Ещё я очень боюсь квитанций, всяких заявлений и справок. Как только мне надо что-то заполнять, я так сильно пугаюсь, что вынуждена делать вид, будто мне любая бумажка по плечу. Когда я получала загранпаспорт, меня три раза отправляли за недостающими документами, и в четвёртый раз я устроила такую показательную истерику с требованием начальника над всеми начальниками, причём исключительно от ужаса, что у меня, наконец, приняли все бумаги и заполнили за меня анкету. Я только расписалась. В-третьих… А что там было во-первых и во-вторых?