Загадка третьей мили - Колин Декстер

Нельзя сказать, что он узнал от миссис Эмили Гилберт что-то совершенно новое. То же самое, между прочим, относилось и к мисс Винифред Стюарт, кроме единственной, действительно новой информации, что она встречалась также с еще одним необычным гостем из Оксфорда по имени Вэстерби. Хотя было и еще кое-что. Она, например, рассказала ему, что к Эмили когда-то сватались одновременно оба брата; что из них двоих Альфред был гораздо более интересным и культурным человеком — в особенности из-за своей любви к музыке; тем не менее именно Альберт, обладая более грубым, но жизнеспособным характером, добился успеха, братья до сих пор были очень похожи друг на друга, сказала ему Винифред, внешнее сходство было просто необыкновенным; однако, если они вместе отравлялись в отпуск, например, в Зальцбург, то Альфред шел на концерт Моцарта, а Альберт на «Звуки музыки»... Да, эта информация, безусловно, была новой, но она не казалась Морсу уж очень важной. Гораздо более важным, на его взгляд, было то, что Винифред скрыла от него. Он чувствовал, что она испытывает какую-то неловкость, рассказывая ему о своей встрече с Вэстерби. Она нервничала, но не как женщина, которая говорила явную неправду, а, пожалуй, как, женщина, которая рассказала меньше, чем могла бы рассказать...

Когда Морс начал думать обо всем этом, он уже не мог спать. Он сел в постели, включил настольную лампу и взял в руки единственный предмет заботы о человеке, который эта угрюмая комната могла ему предложить: это была библия Гедеона, что лежала около лампы. В течение двух минут его пальцы лихорадочно перебирали страницы, и, наконец, он нашел то, что хотел найти, это было место из Евангелия от Матфея, глава пятая, стих сорок первый: «И кто принудит тебя идти с ним одну милю, иди с ним две». Он навсегда запомнил этот отрывок из яркой проповеди какого-то страстного священника из Уэльса «Религии второй мили», которую ему довелось слушать еще в дни своей юности. Сорока-ваттная лампочка пролила свой слабый свет на библию Гедеона — Морс улыбнулся про себя этой шутке. Он чувствовал невыразимую радость, как человек, который совершил долгое путешествие и прошел ту самую третью, и последнюю, милю...

Теперь он, наконец, знал истину.

—Поезд прибывает в Оксфорд через две минуты, — донесся голос из микрофона. — Пассажиров до Банбери, Бирмингема, Чарлбери...

Морс посмотрел на свои часы: было 10 часов 41 минута. Теперь уже можно было не спешить, можно было вообще не спешить.

Он прошел от станции к остановке автобуса в Корнмаркете; а в половине двенадцатого он снова был в управлении полиции в Кидлингтоне. Здесь его уже ждал Льюис, который облегченно вздохнул, увидев Морса.

— Хорошо провели время, сэр?

— Изумительно! — ответил Морс, усаживаясь в свое черное кожаное кресло, лицо его излучало добродушие.

— Мы ждали вас вчера.

— Мы? Кого это вы имеете в виду?

— Супер заходил вчера, сэр, и сегодня тоже.

— А, понятно.

— Я сказал ему, что вы позвоните, как только вернетесь.

Морс тут же набрал номер Стрейнджа, но у того было занято.

— А как ваши дела, Льюис? С пользой провели время?

— Даже не знаю, сэр. Вот здесь есть кое-что.

Он передал Морсу почтовую карточку, которую взял вчера в Лонсдейле. Морс внимательно посмотрел на глянцевую открытку, на которой были изображены древние развалины. Он перевернул открытку и узнал из надписи сзади, что раскрошившаяся кладка была не чем иным, как руинами королевского дворца Филиппа II Македонского (382-336 гг. до н. э.). Затем он перевел взгляд на большую греческую марку, на которой были изображены морские раковины на сине-зеленом фоне, и, наконец, прочитал аккуратно написанные и очень короткие строки: «Погода отличная. Всю почту — на Кембридж-Вей. Остаюсь еще на неделю. Привет ректору и всем вам. Дж. В.».

— Красивое место Греция, Льюис.

— Не знаю, мне трудно об этом судить.

— Возможно, Вэстерби тоже не знает, — медленно произнес Морс.

— Простите, сэр?

— Открытку, конечно, лучше сохранить, но она не из Греции. Это всего лишь подделка, да вы, конечно, сами сейчас поймете это!

— Но...

— Посмотрите, Льюис! Посмотрите на штемпель.

Льюис поднес открытку поближе к глазам, но на месте штемпеля смог разглядеть только черный круг с какими-то буквами, впрочем, настолько нечеткими, что разобрать было ничего не возможно. Правда, ему удалось разглядеть одну или две буквы: в начале одного слова была буква «O» (совершенно определенно) и буква «N» (предположительно), еще одно слово, похоже, кончалось буквой «Е». Но он не смог составить из этих букв никакого слова и, подняв глаза, увидел, что Морс улыбается.

— Я бы не стал обращать на это большого внимания, Льюис. Ведь не так уж трудно раздобыть греческую марку, не правда ли? И если у нас есть штамп, то можно приложить его только одной стороной вместо того, чтобы шлепнуть, как полагается, и тогда как раз и получится вот такое расплывшееся пятно. Скорее всего, кто-то принес эту открытку и оставил ее в привратницкой среди кучи другой корреспонденции. Это обыкновенная подделка! И если вы хотите, я могу вам даже сказать, где взяли этот самый штамп: его взяли в Лонсдейл-колледже.

Прежде чем Льюис успел ответить, зазвонил телефон, и строгий голос рявкнул прямо в трубку:

—Это инспектор Морс? Немедленно зайдите ко мне, и советую вам поторопиться!

— Кажется, вы попали в немилость, — сказал Льюис спокойно.

Но Морс, похоже, остался совершенно равнодушен к неожиданному повороту дела. Он встал, надел свой пиджак и сказал:

— Я потом расскажу вам кое-что еще об этой открытке, Льюис. Ведь нам с вами известен человек, который как раз пишет книгу о мистере Филиппе II Македонском — помните?

Да, Льюис помнил. Он вспомнил, что видел эту рукопись на письменном столе в комнате Брауни-Смита. Видел он и целую кучу разных почтовых открыток, которые лежали рядом. И когда Морс направился к дверям, он вдруг почувствовал себя раздосадованным и совершенно недовольным собой. Но об одной вещи Морс все-таки ничего не сказал.

— А почерк — тоже подделка, сэр?

— Понятия не имею, — ответил Морс. — Если у вас есть желание, можете пойти и выяснить это. Причем заранее предупреждаю вас, что времени у вас предостаточно. Я думаю, что у нас с супером будет долгий разговор.

— Садитесь, Морс! — проревел Стрейндж. Его длинное худое лицо было мрачным и злым. — Вчера вечером мне доложил обо всем уполномоченный из столицы. Сегодня утром мы еще раз разговаривали с ним, так что я в курсе всех ваших «подвигов», Морс.

Он в упор посмотрел на Морса и продолжил:

— Как вы, работник нашего управления, могли допустить столько просчетов, Морс! Вы оказываетесь свидетелем большого преступления в Лондоне и покидаете место преступления без соответствующих объяснений, пренебрегая всеми необходимыми полицейскими процедурами! Вы позволяете единственному, кроме вас, свидетелю спокойно уйти домой — на что это похоже?! А тот адрес, который он вам назвал, между прочим, вообще не существует! Вы отправляетесь на встречу с какой-то женщиной в северной части Лондона, чтобы сообщить ей о том, что ее муж только что был убит. Но вы даже не удосужились, черт бы вас побрал, — его лицо налилось кровью, — точно узнать имя убитого!

Морс кивнул, соглашаясь с предъявленными ему обвинениями, но не произнес ни слова и свое оправдание.

— Вы хоть понимаете, насколько все это серьезно? — Голос Стрейнджа стал немного спокойнее. — Кроме всего прочего, учтите, что это дело будет не в моем ведении и я едва ли чем-нибудь смогу вам помочь.

— Да, я понимаю. Вы совершенно правы, что это действительно очень серьезно. Единственное, что я хочу сказать, сэр, это что вы едва ли в полной мере представляете себе, насколько все это серьезно.

Стрейндж знал Морса очень давно, и этот неординарный и в какой-то мере раздражающий человек уже не один раз удивлял его своими поразительными открытиями при расследовании самых разных преступлений. И он знал, что тон, которым начал говорить Морс, является сигналом к тому, чтобы слушать.

И он стал слушать.

Два часа спустя секретарша Стрейнджа увидела, как открылась дверь кабинета ее начальника, и из нее вышел Морс, а следом за ним Стрейндж. Несколькими часами раньше ей сообщили, что шеф в бешенстве и что его лучше не беспокоить. Она конечно же знала, зачем Морса вызвали к начальнику. Однако, взглянув теперь на лицо Стрейнджа, она заметила, что он выглядит более усталым и напряженным, чем Морс. Она быстро опустила глаза к ключам, которые как раз держала в руках, словно боялась, как бы им не помешало ее присутствие. Ни тот, ни другой не произнесли больше ни слова. И только в самый последний момент, когда Стрейндж уже проводил Морса до двери, он глухо пробормотал: «Спасибо». Потом, когда шеф закрывал за собой дверь своего кабинета, она еще раз услышала его бормотанье: «Боже мой!»