Великая Скифия - Виталий Полупуднев

– На коне сидеть я смогу.

Данзой обратился к князю:

– Разреши, князь, сказать. Сейчас, после скачки, кони утомлены, нуждаются в отдыхе и корме. Пока вы отдохнете, наш раненый воин будет совсем здоров. Я осмотрел его раны, они пустяковые и скоро заживут, а ехать не помешают. Возьми его себе в свиту. Такого молодца с двумя конями и меткими стрелами никогда не плохо иметь при себе, особенно в степях Тавриды.

Фарзой внимательно посмотрел на раненого. Тот уже поднялся с земли и отряхивал плащ. Среднего роста, соразмерно сложенный, он производил впечатление хорошо тренированного гимнаста. Одежда и оружие на нем были так подогнаны, что не стесняли движений. Гладко выбритое сухощавое лицо с прямым крупным носом и открытыми, смело смотрящими глазами выражало прямоту характера и врожденное мужество. Он понравился Фарзою, но князь заметил про себя, что это человек городской, хвативший эллинской культуры, может, прошедший выучку в рядах наемного войска боспорского царя и, наверно, едущий в Неаполь с каким-то поручением.

– Скажи, путник, – спросил князь, – ты едешь в Неаполь из Пантикапея?

– Ты проницателен, князь, от твоего взора истина не укроется, – сатавк поклонился, – я еду из Боспора в главный город наших старших братьев сколотов по делу. Сам я сатавк, но нахожусь на службе у важного лица, которое и послало меня в Неаполь. Зовут меня Лайонак!

– Хорошо. Переночуем здесь, кони наши попасутся, мы отдохнем, а завтра двинемся в Неаполь. Разрешаю тебе, боспорец, быть нашим спутником!

– Спасибо, славный князь!

– О князь Фарзой! – воскликнул Данзой. – Ты не должен оставаться здесь с ночевкой!

– Почему?

– По многим причинам. Во-первых, негоже князю спать на голой земле, тем более что совсем недалеко мое селение Оргокены, где ты найдешь ужин и постель, а твои лошади и быки – стойло и корм. Кроме того: не думаешь ли ты, что разбойники ночью вернутся с подкреплением и нападут на тебя, пользуясь прикрытием темноты?

– Разве Оргокены недалеко?

– Вон за тем курганом.

– Тогда в путь!

Марсак был доволен, что прибудет в Неаполь не пешим, а на коне, как надлежит настоящему воину.

3

Они выехали на пыльную дорогу, местами испорченную выбоинами, наполненными грязной водой. Ковыли кончились, начались полосы сжатых полей. Солнце коснулось краем горизонта. Красной полосой сверкнула речушка, выставились острые стебли камыша. По эту сторону речки почти вся земля была распахана. На противоположном берегу продолжалась бескрайняя нетронутая степь. Любознательный Пифодор заметил это и смекнул, что речушка являлась как бы естественной преградой для пожаров, потрав и прочих бед, угрожавших хлебным посевам со стороны дикого поля.

Вскоре стало видно и селение Оргокены. Сначала неясно выступила из пыльной мглы гребенка частокола, отделявшего от материка мыс, окруженный с трех сторон, как подковой, тем же речным потоком. Потом стало хорошо видно, что часть поселка располагалась на мысе за частоколом, другая, большая часть, раскинулась в беспорядке на открытом месте, вдоль реки. Планировка обычная в те времена. В укреплении живут старожилы, старейшины, вне укрепления – все остальные. На окраинах – беднота.

Караван спустился в балку и, вынырнув из нее, сразу очутился перед крайней хижиной Оргокен. Пахнуло кизячным дымом, залаяли собаки. Глянули серые, слепые стены мазаных хижин с нахлобученными на них полуистлевшими камышовыми крышами. Какие-то живые существа стайкой метнулись за полуразвалившийся заборчик, сложенный из дикого камня. Подъехав ближе, все увидели, что это были ребятишки, более покрытые грязью, чем одеждой, но живые и любопытные. Лохматая собака с хриплым лаем кинулась навстречу чужим людям. Из хижины выбежала женщина, одетая в рубище. Она с испугом уставила широко раскрытые глаза на всадников, готовая защитить свое достояние и потомство от любого насильника. В жилистых руках сжимала топор. Лицо ее, испачканное сажей, носило следы изнурительного труда.

Лайонак достал медную монету и бросил ее в сторону женщины. Подождав, пока караван проедет мимо, селянка медленно нагнулась, подняла монету и положила на ладонь. Это была боспорская деньга с изображением быка.

За первой хижиной следовала вторая, третья… Всюду навоз, поломанные плетни, следы нищеты. Люди, оборванные, косматые и какие-то запуганные, показывали пальцами на проезжих, но близко не подходили, оставаясь около своих жилищ, как бы готовясь защитить их от нападения.

– На окраинах живет самая беднота, – спокойно пояснял Марсак родосцу, – это больше новоселы, которых нужда пригнала из других мест. Тут беглые рабы, разорившиеся скотоводы, просто неизвестные люди, не имеющие ни рода, ни племени. Лучшие люди живут там, в ограде.

Данзой странно улыбался, бормотал что-то непонятное и непрестанно вытирал слезы.

– Скоро, скоро, князь и вы все, друзья мои, будете около моего дома!..

Домики становились крупнее, опрятнее, появились надворные постройки. Показались мужчины в войлочных колпаках и серых рубахах до колен. Женщины несли кувшины с водою. Они были одеты в такие же рубахи, но длинные, до самых пят, иногда украшенные на рукавах вышивкой. Мужчины смотрели исподлобья, держали в руках топоры и мотыги и внимательно приглядывались к гостям. Однако с вопросами не спешили. Некоторые с удивлением показывали на мощную фигуру Данзоя. Их, видимо, удивляло, что богато одетый старик так запустил свои волосы, почти закрывавшие лицо, и бороду, свалявшуюся в куделю. Он не замечал этого, но, увидев один дом, стоявший в стороне, окруженный сараями, вдруг издал воющие звуки и протянул руки вперед, дрожа от волнения.

– О-о-о!

Молодой рослый мужчина вышел из-за плетня и остановился, пораженный видом странного человека, устремившегося прямо к нему с протянутыми руками. Он сделал пугливое движение, желая отстраниться, но лохматый великан уже схватил его в свои могучие объятия и стал душить, захлебываясь от невнятных рыкающих звуков, что сами собою вырывались из его горла.

– Отпусти! Чего тебе? – успел вскрикнуть молодой селянин. – Зачем душишь меня?!

– Сын мой!.. Сын мой Танай!.. Ты стал зрелым мужем и не узнаешь меня!

Селянин отстранился от Данзоя, взглянул на него как-то дико и провел ладонью по его мокрому от слез лицу, как бы желая откинуть свисающие волосы и лучше рассмотреть его.

– Родитель! – не своим голосом вскричал он. – Родитель!.. Вернулся!

И, вырвавшись из объятий отца, он упал перед ним на колени и ударился лбом о пыльную землю. Он приветствовал своего отца, как подобало, ибо земные поклоны полагались двум лицам в сколотской державе – царю и отцу.

Путешественники остановились и наблюдали трогательную сцену встречи отца с сыном.

Через час в просторном доме Данзоя пылал очаг, над которым висел котел с кипящей похлебкой. Данзой сидел на скамье и готовился к домашнему жертвоприношению родовым богам. Ему помогали сияющие от счастья Танай и его жена Липа, молодая красивая женщина с русыми волосами. Она то и дело с детским любопытством всматривалась в удивительного бородатого человека, словно пытаясь разглядеть черты его лица, замаскированные целой гривой спутанных волос. За ее подолом прятался белокурый малыш лет пяти, тоже заинтересованный необыкновенным гостем. Дед уже сделал попытку взять внука на колени, но тот взревел и спрятался за подол матери.

Приезжие разглядывали жилье скифа-пахаря в ожидании ужина. Просторное помещение напоминало сарай. На стенах, сделанных из плетней, обмазанных глиной, висела конская сбруя, рядом с нею виднелись два копья и деревянный горит со стрелами и луком, напоминая о постоянной опасности, угрожающей со всех сторон мирному земледельцу. На волосяной веревке сушилась шкура только что освежеванного годовалого телка, выше клубился дым очага, медленно уходивший в отверстие в крыше. В углу стояли лопаты, мотыги, рядом – кадка с водою, дальше шла загородка из жердей, за которой блеяли овцы. Оттуда тянуло крепким запахом хлева. В противоположном конце жилья имелась маленькая конурка с оконцем, выходящим в садик. Там стояло деревянное ложе-настил, а на стенах висели, по сколотскому обычаю, самодельные коврики и пучки сухих трав, тех, что отгоняют духов ночи.

В двери дома, вернее – сарая, стали приходить все новые в новые люди. Они молча рассаживались вдоль стен, а то и просто на земляном полу и рассматривали приезжих. Все имели при себе какое-нибудь оружие. Тускло поблескивали медные и серебряные бляхи на ремнях и ножнах мечей и кинжалов.

– Кто эти люди и что им здесь надо? – спросил Фарзой хозяина, когда пришедшие заняли все свободные места.

– Родственники, – просто ответил Танай, пока Данзой творил молитву, – пришли почтить важных гостей и отца, как старшего в роде. Они примут участие в принесении молений и жертвы родовым богам нашей общины и в угощении.