Письма Амины - Юнас Бенгтсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я помню звуки сирен, «скорую помощь». Помню, как меня связывают. Со мной говорит мужчина в форме. Потом ничего. Я снова в больнице.
52
Поскольку я убил человека, назначено судебное разбирательство. Мне сказали, что я не обязан на нем присутствовать, но если судья увидит, что я не монстр, это может мне помочь. Проведя последние пару недель в изоляции в больнице, я рад ненадолго выйти. На меня надевают наручники, в суд везут в полицейской машине. Меня вводят в помещение и снимают наручники. Это не зал судебных заседаний. Просто обычная комната для совещаний с термосом с кофе и кувшином воды на столе. Присутствуют пятеро мужчин, один из них — Петерсон. Они здороваются, пожимают друг другу руки, похоже, все знакомы. Сначала разговор идет о женах, об отпуске и о вине. Затем тот, кто, по-видимому, является судьей, открывает папку, и они начинают говорить обо мне. Судья смотрит в бумаги и спрашивает, знаю ли я, в чем меня обвиняют. Я киваю. Затем они снова обо мне забывают. Говорят обо мне так, будто меня здесь нет. Спорят, обсуждают разные вещи. Один перечисляет судимости Эркана и упоминает о возможно имевшем место жестоком обращении с женой. Другой называет количество лет, проведенных мной в больнице. Петерсон подтверждает, что я параноидальный шизофреник. Какое-то время они все это обсуждают, очень весело, никто не кричит, не выступает с утверждениями, которые другие опровергают. Мне трудно разобраться, кто защитник, кто обвинитель. Большей части сказанного я не понимаю. Параграфы закона и медицинские выражения, эвфемизмы, делающие все приличным и чистым. Проходит, может, минут сорок пять, и судья что-то пишет на листке бумаги, улыбается и говорит, что все закончено. Полицейские снова надевают на меня наручники и отводят в патрульную машину. Меня везут обратно в больницу. Снимают наручники и оставляют в комнате отдыха. Я стреляю у соседа сигаретку и сажусь смотреть телевикторину.
Чуть позже возвращается Петерсон и приглашает меня в кабинет. Сидит, играет ручкой, не глядя перекатывает ее между пальцами. Новая ручка, наверное подарок, такую он сам себе не купил бы. На ней что-то написано, белые буквы, не могу прочитать. Может, «Лучший на свете дедушка» или что-нибудь в этом роде, спрашивать не хочется.
Он говорит, что меня признали виновным в убийстве, но, поскольку я шизофреник, меня не посадят в тюрьму. Меня приговорили к лечению на неопределенный срок, то есть они могут меня держать столько, сколько захотят, и выпишут только тогда, когда будут уверены, и на этот раз полностью уверены, что я здоров. Там был один, который хотел, чтобы меня отправили в тюремную психбольницу, такое место для психических больных, совершивших ужасные вещи. Но Петерсон отговорил их, он полагает, что я не представляю опасности. Что не брошусь за первым попавшимся ножом для хлеба, имеющимся в нашей больнице.
Тут он вынимает письмо и кладет его передо мной на стол. Маленький конверт, вскрытый. Слишком маленький для официального письма.
— Не знаю, стоит ли давать тебе это письмо. Но, похоже, для тебя это имеет большое значение. В обычной ситуации я бы счел такое решение худшим из мыслимых. Это ведь в каком-то смысле составная часть твоей болезни. Но с другой стороны… Не думаю, что будет полезно тебя этого лишать. Тебе сейчас нужен покой… Я прочитал его, несколько раз, и намереваюсь так же поступать и впредь, если будут приходить другие письма. Но… вот оно.
Он толкает конверт ко мне. «Амина», написано на обороте. Он хлопает меня по плечу и провожает из кабинета.
Я возвращаюсь в комнату отдыха. В компании других пациентов смотрю еще одну телевикторину. Курю их сигареты. Женщина в телевизоре угадывает правильное слово и выигрывает тысячу восемьсот крон. Ляйф прыскает и говорит что-то о ее сиськах. А я сижу с письмом в кармане рубашки, я чувствую его кожей. Я почти счастлив. Я не знаю, что она пишет, но я сижу с одним из писем Амины. Скоро я пойду к себе и прочитаю его, а сейчас я просто сижу и наслаждаюсь сознанием того, что оно у меня есть, что она написала, что оно есть и лежит в кармане моей рубашки.
53
В комнате я аккуратно разворачиваю письмо. Разглаживаю складки. Письмо не длинное. Амина пишет, что последние две недели были тяжелыми. Она переехала к родителям.
Она начала носить платок, чтобы ее не узнавали на улице, народ сплетничает. Особенно в том районе, многие турки знакомы друг с другом.
Какие-то журналисты хотели с ней поговорить, но до сих пор ей удавалось их избегать.
Ее родителей, хоть они и не сказали об этом прямо, похоже, вполне устраивает то, что случилось. Вдовой быть не стыдно, в этом нет никакого позора. Она рада, что снова может общаться с сестрой. Они много времени проводят вместе. Осенью она собирается пойти учиться, но пока не уверена, чего именно хочет. Она пытается не упоминать Эркана и того, что случилось. Просто пишет, что не сердится на меня, что я, наверное, поступил так, как считал нужным. Она снова напишет, когда все немного успокоится. Я верю ей.
Жизнь в больнице снова потекла своим чередом. Я играю в покер, смотрю телевикторины и курю. Томас хочет, чтобы я рассказал, какова жизнь по ту сторону больничной ограды, но я должен по возможности избегать любых намеков на деревья и цветы. Идут дни, похожие друг на друга как две капли воды. Мне уменьшают дозировки, и некоторые из самых скверных побочных эффектов проходят.
Я играю в настольный теннис с Ляйфом. Не знаю почему. Он мне не нравится, и настольный теннис мне не нравится. Но он канючил всю неделю, а больше здесь особо нечем заняться. Стол кривой, резина на ракетках почти стерлась. Даже на рукоятках следы от сигарет. Первые три раза выигрывает Ляйф. Каждый раз он победно вопит и кружится со вскинутыми руками. Я слишком устал и по-прежнему пью слишком много лекарств, чтобы играть в такую быструю игру. Чаще всего мяч пролетает мимо, и я не успеваю среагировать. Затем Ляйф начинает экспериментировать с ударами тыльной стороной ракетки. Выворачивает руку и пытается попасть по шарику. Пару раз я выигрываю подачу.
— А ты крутой, Янус.
— Если бы ты не занимался фигней, ты бы по-прежнему выигрывал.
— Нет, это я о том, как ты того парня грохнул.
— Что я сделал?
— Грохнул его. Ты…
— Заткнись лучше.
— Но это же круто, грохнул чувака.
— Я никого не грохнул, грохнуть можно из пистолета.
— Все равно ты крутой.
— А ты глупый, Ляйф. Жаль, что от этого тебя полечить нельзя.
Идя по коридору, я слышу, что он продолжает играть сам с собой, наверняка до сих пор пытается попасть по мячу тыльной стороной ракетки.
54
Раз бессонной ночью я украдкой пробираюсь из своей комнаты в дежурку. Сегодня смена Микаеля. Он слушает старенький транзистор и листает книжку, перед ним расположен ряд маленьких черно-белых экранчиков, на которых видны коридоры и комната отдыха. Я здороваюсь. Он откладывает книгу, биографию Джими Хендрикса, улыбается. Наливает мне чашку кофе из своего термоса и достает из маленького холодильника бутерброд. Мы говорим о рок-музыке. Микаель слушает ту же музыку, что и я до больницы. Он говорит о диске, который хочет купить, но достать его трудно.
— Получил письмо от Амины?
— Да.
— Ты скажи, если лажа какая. Я устрою так, что они вообще к Петерсону попадать не будут.
— Спасибо…
— У меня тут кое-что есть, ты должен посмотреть.
Он лезет под стол и вытаскивает кипу газет: «Экстра Бладет», «БТ».
— Читал о себе?
— Нет.
— Конечно нет. Если Петерсон узнает, что я тебе это показал, он меня распнет. Ты не заметил, что последние несколько недель у нас тут не видно газет?
— Я об этом как-то не думал.
— Так это из-за тебя. Чтобы ты не прочитал, чтó о тебе пишут. Или чтобы кто-нибудь другой не прочитал. Думают, это тебе повредит.
— А ты что думаешь?
— Мне пофиг, у тебя есть право узнать, что о тебе пишут.
Он кладет передо мной стопку газет. Я листаю их, просматриваю заголовки.
Большие красные буквы и фотография Эркана на кухонном полу. «Молодой турок зарезан». «Молодой турок ликвидирован». Я прочитываю пару статей. Первые два дня они в основном пытались найти что-нибудь на Эркана. Его имя связали и с торговлей гашишем, и с торговлей левым товаром, и назвали происшедшее воздаянием. Возраст его колеблется от двадцати пяти до двадцати семи лет. Через два дня история снова на первых полосах: «Юный турок убит сумасшедшим». Они смакуют то, что я датчанин, и то, что сумасшедший. Строят догадки по поводу причины убийства, печатают высказывания экспертов. Еще день спустя они обнаружили, что мы с Аминой переписывались. Получили информацию от анонимного источника в больнице.
— Ты правда об этом не слышал?
— Нет.
— Первые два дня вообще ничего, кроме этого, в газетах не было. Посмотри письма читателей, это самый бред.