Цвет ликующий - Татьяна Маврина

18.1.71. Занятия те же. Лес грязный, позем желтый и синий. Солнце в ветках апельсиновое, с розовой середкой.

27.1.71. Ездили с Анимаисой на выставку графики «Осенняя», на Кузнецком, 11 — убогая. Потная работа, труд, «дыхание» только у М. Митурича и у Алфеевского — как-то вольно мажут, но зачем, неизвестно. Остальные работают. В мелких скульптурках есть небольшой изюм. Выставил и Митрохин «гравюрки», сделанные карандашом на бумаге из ботанического атласа. Нет светотени — это их спасает от многого, рука все же художника. Ленинградская графики (ул. Горького, 25) — получше, побольше выдумки, мысли, цели. Очень аккуратный, до противности Ю. Васнецов и его подражатели. Понравились монотипии Крамской к «Казначейше», большие листы. Интересно, чем она проводила линии, очень уверенно? Может, фломастером. Монотипия съедает всякую аккуратность. Это ее украшает.

Утром спешно доканчиваю «Чудеса». Накануне была Чуркова, я с ней сговаривалась, кое-что посоветовала.

28.1.71. Посылаю всем золотое «Лукоморье» и «За три-девять земель».

Гляжу на свои картинки, и перестали они мне нравиться. Как же быть? Бывало, хоть Дорош посмотрит на очередной пейзаж. А сейчас никого нет. Были у нас Лидины В. Г. и Е. Вл. Он отдал 100 руб. за реставрацию часов — она злится, не поняла, что это делается для биографии.

3.2.71. Гриша принес буклеты для Лейпцига. Так плохо, бедно, невкусно, расстроилась. Поехали с Анимаисой на вернисаж в ГМИИ «Французская живопись 2-й половины XIX — начала XX века» из музеев Франции. Билет с флейтистом Мане очень красивый. За душу захватил только один Боннар — синее море, синее небо, белые облака. Но в общем — 2-й сорт. Внизу наша комната с большим Боннаром — все шедевры, в сравнение не идет. Купила в киоске «Прялки» изд. «Аврора». Конкурент моему «Городцу», но много хуже. Купила два флакона египетских духов, один — Анимаисе, другой — в запас.

Лева привез «Волгу» № 11, кажется. Где воспоминания Милашевского о Саратове и заодно о Петербурге, 1920–21 годы. Его воспоминания носят сортирный характер, мужские разговоры в пивной. Как его любили женщины и какие. Впрочем, всякие интимные воспоминания человека, которого знаешь, довольно противны. Но спасибо Володе, целиком привел стихотворение М. Кузмина о свахе. А больше ничего и не почерпнешь. Женщины, и кто что про меня сказал.

Был Ю. П. и рассказал, как Дехтерев и Рачев хотят меня организованно уничтожать за «Лукоморье».

Ветер полуденный южный…

4.2.71.

…Что вас ждет, о восьмидесятилетние Евы,На которых свой коготь испробовал Бог! —

Бодлер. Цветы зла. Пер. Левина. 1970, с. 153.

Сегодня я помирала, как Сократ в описании Платона. Мне дали яд. Все немеет, кроме мысли. Дайте еще яду! Нервным людям приходится принимать его дважды. Полагается перед смертью вспомнить самое милое в жизни. Песок, солнце, полынь, липки за рекой в Кунцеве. Начнешь вспоминать, пожалуй, и не помрешь.

Писала письмо Сидорову о «Лукоморье». Можно бы и более патетично, но и так хорошо. Анимаиса у нас обедала. Разговоры все о том же. Рачев и Дехтерев. Меня хотят вышибить из седла. И им это удастся по всей вероятности. Букет багульника в лучах заходящего солнца! Читаю стихи Фета, стихи Бодлера. Брандербургский концерт № 5 Баха очень хорош. В «Московском художнике» почему-то перепечатали статью Ногтевой с вульгарным названием «Живопись Городецкая — молодецкая». Не поймешь, что к чему, а надо похваливать!

6.2.71. Засиделась жена Ден. Евгения Мих. Со следами жизни, симпатичная. Инженер по звуку в кино. Поправила резинку у проигрывателя, стало хорошо играть.

7.2 71. «Я потеряла жизни нить и не могу ее найтить». Всю неделю болит голова. В 70 годов лучше бы не менять образ жизни. А может, я и не права. Надо подумать обо всем понемножку.

В понедельник в «Малыше» худсовет постановил бороться общими силами с Мавриной. Предложение Дехтерева поддержали и Рогов, Никольский, Ермолаев — в одиночку не справиться. Причина — «Лукоморье», так всем не понравившееся. Во вторник Юрочка мне позвонил, зашел за книжками и все рассказывал. Срочно послала Сидорову «Лукоморье», вслед письмо. Анимаиса устроила рецензию, в издательстве заказали профессора. В понедельник он написал, Анимаиса отвезла — шик! блеск! красота! Ай да Алик, ай да профессор! Приняли в издательстве хорошо, обещали напечатать на неделе.

Вчера все же написала «Зиму» — первая картинка за всю зиму и осень в Москве. Получилось хорошо! Что я делала 4 месяца? Сначала рисовала буклет для Лейпцига — месяц, и напрасно — напечатали плохо. Потом писала тексты сказок. Еще не послала в «Сов. Россию», жду, не возьмет ли «Детгиз», мне с ним привычнее работать. Сделала макет «Чудес» для Либет. Все движется очень медленно. А мне все равно, работать или не работать, все равно тяжело. Болит голова, если не съем 3-х ноксиронов. А где их взять?

11.2.71. Бродский поздравлял с выходом «Салтана». Прислал листки, очень плохие.

12.2.71. Затеяли с Ганкиной мою выставку для того, чтобы издать хорошо каталог в «Сов. Худ.», выставки-то и не надо, куда как хорошо бы было один каталог. Чтобы навязать себе какие-нибудь заботы, а то их совсем нет, кроме никчемных хлопот. Согласилась и в Нижнем, и в Перми, и в Германии делать выставки. Да еще сама предложила в Пушкинском музее — Пушкинскую выставку.

Пишу Павлову слободу с собаками. Американцы второй раз побывали на Луне. Чудеса более невероятные, чем в сказках, но мало приятные.

14.2.71. Поехали смотреть якобы дачу в Троицком. Хотелось посмотреть церковку XVI века, около которой когда-то жили.

15.2.71. Приходил А. П. Рогов с неизменным настырным желанием как можно больше всего увидеть. Рассказал про Полхов-Майдан, как очень богато и пьяно живут. Он высчитал, чуть ли не 500 р. в месяц. Подарил ложечку чудно раскрашенную. Сидел часа 2. Я утомилась, а Н.В. разозлился. В Городце считают, что я туда приезжала с Глазуновым. В какие нелепые комбинации я попадаю. В «Известиях» все не появляется статья Сидорова.

«Таланту нужно сочувствие, ему нужно, чтоб его понимали, а ты увидишь, какие лица обступят тебя, когда ты хоть немного достигнешь цели. Они будут ставить ни во что и с презрением смотреть на то, что в тебе выработалось тяжким трудом, лишениями, голодом, бессонными ночами… Ты будешь один, а их много; они тебя истерзают булавками…» Достоевский. «Неточка Незванова», слова скрипача.

18.2.71. Билет такой: «По Индии». В Доме Дружбы — Аралова, Асламазян, Миронова. Неузнаваемый седой барбос — Хемингуэй — Горяев в президиуме. Рядом в дверях — Ирина Сокольникова. «Вот видали?» — и хотела тащить из сумки «Московский художник» со статьей об ее картине — «Крупская», кажется. Вид у нее жалкий, но платье по моде золотистое. «Он был очень жесток ко мне, но я его любила. Не мог одного моего парня переносить, оскорблял его, прогонял. А теперь у новой тетки трое детей, всех тянет. Она у него была уже давно. Мы 5 лет разводились. Он меня ненавидит. Нет, замуж я еще раз не вышла, я его любила». Наконец кончились речи, через пестроту стен добралась до Мироновой, отдала ей цветы (6 тюльпанов за 6 рублей). На несколько минут задержал меня Горяев. Любезный, светский. Как же он делает Достоевского? Пока я ходила по выставке, Анимаиса съездила в редакцию «В мире книг», отдала «Лукоморье», с тем чтобы они позвонили Лидину и попросили дать рецензию.

19.2.71. И вот что из этого получилось. Лидин отказался и «двумя словами» уничтожил книжку. После чего редактор позвонил Рачеву и тот обругал еще раз. После чего они заявили, что книжка им не нравится, это — формализм. Неудачно все вышло. Снег идет неудержимо.

20.2.71. Написала хорошую зиму с голубыми тенями. А вечером звезды. Дорошу очень плохо.

22.2.71. Блины. Принесла Анимаиса миноги — что-то рвотное. Пистунова читала по телефону статью Саши о Городце и пр. в их журнал. Что-то очень поэтическое и космическое, хоть святых вон неси. Но с жаром молодости и с проницательностью очень симпатичной. Он понял, что избушка на курьих ножках в «Лукоморье» — это первый снег, а баба Яга в ступе — весна. А я уж и забыла про это. Эта точность слов, разгадка моих ребусов даже трогательна. Не хочет, чтобы я ему звонила. Стесняется. Еще она сказала, что ей заказали статью про Маврину в «Правду». Но вообще-то много врет, а где — не поймешь.

23.2.71. Выезд на Льве к Гунсту смотреть икону. Икона «Сошествие во Ад» так себе, сильно зареставрирована и опять вздувается. Не показалась. Сам Гунст, толстый, с жесткими руками, в парижской куртке из пластика, был любезен и хорош. Показывал нам свои коллекции с удовольствием. У него все в идеальной чистоте — столовая, спальня, кабинет. Судейкин с поэтом под деревьями и нимфами — сомовская тема, но кладка масляной краски более рыхлая. Рокотов — в идеальном состоянии, пожилая дама. Висит моя знаменитая ню с раздвоенной прической и его портрет — не выбросил, несмотря на то, что я ему не польстила, ценит даже больше, чем портрет, сделанный Бебутовой масляной краской. Портрет ее безразлично непохоже приличный, а на стене в кабинете висят хорошие ранние пейзажи П. Кузнецова. Врубель — портрет карандашный — сразу скажешь: Врубель. Это про один, про два других не хочется этого сказать. Но самое неожиданное и очень интересное, несмотря на очень мелкоскопичную гуашную технику — гуашь Рябушкина «Коронация». Сделана так: красный верх (с окном посередине), красный низ — ступени. Оставлено, незакрашено красным — горностаевые мантии и фигуры, лица же сделаны по иконному на красном. Сапунова он собрал порядочно, с костюмами и две картинки с «маркизами». Дом новый, плохой, без номера, нашли не сразу, а переулок, несмотря на новую застройку, очень красив из-за горок. Получаются пейзажи — то, чего у нас, на Усиевича нет как нет. Вычитываю нужное из «Русской речи» № 3, 1971.