Импровизация на тему убийства - Яна Розова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я в два раза больше заплачу.
– Что ж, я поговорю с одной женщиной…
Собрав вещи и получив от Лилии Андреевны необходимые бумажки, я помогла Зюзе переодеться в спортивный костюм и повела ее к своей машине. Она шла за мной, без конца отставая, сгорбленная, насупленная и рассеянная. Молча погрузилась на заднее сиденье и затихла.
Дом встретил меня, как старого друга, а я так соскучилась по нему, что готова была поцеловать каждый угол. Только здесь я могла поверить, что раздастся звук мотора подъезжающей «мазды», уверенные руки повернут ключ в замке входной двери и Митька, выскакивая на лестницу, закричит: «Папа приехал!»
Провожая Зюзю в ее комнату, я заметила легкий беспорядок в доме. На кухне валялись какие-то разодранные упаковки, будто кто-то наскоро перекусывал, а убрать за собой забыл. Возможно, у Ника появились новые привычки, обычно дома он не ел.
Спустя всего десять минут в дом приехала сиделка. Я с облегчением вздохнула. Несмотря на всю радость от пребывания в доме Ника, присутствие странно подавленной, молчаливой Зюзи тревожило.
Сиделкой оказалась симпатичная молодая женщина, улыбчивая, но спокойная, как танк.
– Меня зовут Аня, – представилась она, сверкая глазами. Ее жизнелюбие было заразительно настолько, что мне тоже захотелось улыбнуться. – У меня только одна трудность – мне в шесть часов надо уехать. Я не знала, что будет такая срочная работа, и не договорилась с сестрой, чтобы она забрала детей с продленки и отвезла их домой. Кто-нибудь сможет побыть с больной?
Ох, как мне не хотелось оставаться с Зюзей!
– Ладно… Я приеду.
– А вы не здесь живете? – удивилась Аня.
Действительно, а кто здесь теперь живет?
– Я… я перееду… Временно жила в другом месте, а теперь придется вернуться.
Я повела Аню в комнату Зюзи. Экс-теща встретила сиделку так же равнодушно, как реагировала на все в этот день. Здороваясь с ней, Аня пошутила:
– Ничего, ничего! Я тут вами займусь, и вы у меня еще замуж выскочите! Вы небось красавица в молодости были? От женихов проходу не было? А сейчас за вами самой молодые парни ухаживать будут!
Я вежливо улыбнулась, для себя припомнив, что молодые парни в жизни нашей принцессы уже были, и вышла из комнаты. Мне надо было срочно посмотреть, нет ли на столе Ника новой записки от похитителей.
И она была. Точно как Ник и рассказывал: на белом листе бумаги А4 были наклеены вырезанные из журнала слова. Точно как у Конан Дойла в «Собаке Баскервилей». В записке было сказано: «Сегодня в 20.00 оставьте деньги за мусорными баками. Мальчик вернется сам».
Это были хорошие новости, к которым надо было подготовиться. Технически и морально. Начать я решила с технической подготовки. Открыла дверь в Митькину комнату – и удивилась: здесь никто не убирал с момента отбытия Митьки в лагерь! Вещи – одежда, компьютерные диски, еще какое-то мальчишье барахло – были разбросаны, в углах скопилась пыль. Неужели же Олеся, которая поддерживала порядок в нашем доме, действительно замешана в похищении?
Машинально я начала собирать вещи, складывать и отправлять в шкаф. Джинсы, несколько маек, чистые носки… Возле кровати я нагнулась за скомканной толстовкой и увидела под кроватью большой Митькин рюкзак.
Интересно, а с каким рюкзаком он поехал в лагерь? Да и вещи, которые я собираю, Ник должен был отправить в лагерь. Разве что он без меня отчаялся собрать сына и все купил разом, специально для лагеря? На Ника это было не похоже.
Я вытащила рюкзак из-под кровати. То, что он валялся здесь уже не меньше недели, подтверждали клочья пыли, прицепившиеся к ткани. А открыв рюкзак, я остолбенела, уже и не помню, в какой раз за последние дни. В рюкзаке лежали листы из журналов, некоторые слова из текстов были вырезаны.
Хотелось и смеяться, и плакать. Смеяться при мысли, что Митька жив, здоров и сам себя похитил, а плакать… Потому что слезы теперь у меня ближе.
Из соседней спальни, превращенной в святилище Оксаны, раздались какие-то звуки. Казалось, что это Зюзя плачет и бормочет что-то перед портретом мертвой дочери. Скорее всего, пока Аня мыла руки, экс-теща сбежала из своей комнаты и закрылась там.
Оставив журналы на полу, я выглянула в коридор. Аня, обнаружившая исчезновение пациентки, стояла перед дверью святилища, напряженно прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты. Заметив меня, она спросила тихо:
– А что в той комнате?
– Там… – Я тяжело вздохнула. – Ну, там комната, где жила дочь Зинаиды Петровны. Она погибла, а Зинаида Петровна потеряла после этого память. То есть она не помнит все то, что имеет отношение к смерти Оксаны, понимаете?
– Да, – удивительно спокойно согласилась Аня, – понимаю. И не такое видела. Так вы сейчас уедете и вернетесь к шести?
– Да, пожалуй.
Это была хорошая идея – уехать отсюда на некоторое время и подумать обо всем.
Честно говоря, я ничего не придумала за это время, хотя могла думать до опупения целых четыре часа. Да и что тут думать? Митька убил двоих, сбежал из лагеря и занялся шантажом собственного отца. Где он находится сейчас – не важно. Может, даже в самом доме – на чердаке, который у нас пустует и не заперт, или в подвале, где хранится мебель, которую Зюзя заменила новой. О том, что Митька живет в доме, свидетельствуют и упаковки от еды. Да что я! А рюкзак с порезанными журналами?
И ничего нет странного, что Ник не заметил Митькиного присутствия в доме. Ник вообще мало что замечает, а тут еще это известие о похищении сына! По-хорошему надо бы об этом сообщить через адвоката Нику, но я решила сделать это, как только увижу Митьку воочию. А вдруг тем не менее я ошибаюсь?
14 июня, поздний вечер
Я вошла в дверь сухаревского дома и прислушалась. Мне хотелось почувствовать дом и то, что в нем скрывается: безумие, угрозу, страх, злость, горе… Мне показалось, что из-за двери, ведущей на лестницу в подвал, доносятся шаги и шорохи. Неужели Митька там? Я подошла к этой двери вплотную и прислонилась ухом к гладкому дереву. Было тихо…
Вдруг я осознала, что по моему позвоночнику и по ребрам стекает пот. Я боялась, боялась так, что даже не смогла бы описать свой страх. Боялась того, что назвать бы даже не сумела.
Отпрянув от двери, я постояла несколько секунд на месте, но потом быстро пошла на второй этаж, стараясь не думать, каким образом я проведу здесь ночь.
Аня сидела перед телевизором в комнате Зюзи. Самой Зюзи снова не было.
– Она все еще в комнате дочери, – виновато сказала Аня, обернувшись на мои шаги. У нее были заспанные глаза. Наверное, она прикорнула перед экраном. – Уже не плачет, вообще молчит. Я дверь подергала – она заперта. Думаю, может, заснула?
Аня поднялась, накинула курточку, взяла сумку.
Проводив Аню, я тихо подошла к двери, которая вела на лестницу в подвал. Там точно кто-то был… Ну хорошо, пусть там Митька. Разве я могу его бояться? Он не причинит мне зла. Или причинит? Он же подросток, который сошел с катушек! Он убил Игоря и Кристину, которую, кстати, принял за меня. Он уже убил меня! Да в нем просто кровь дурная – Зюзина и Оксанкина! Яблоко от яблони…
Я замерла, прислушалась, но то ли от напряжения, то ли от чего-то другого мне стало казаться, что шорохи и скрипы доносятся до меня не только из подвала, но и из кухни. А может, с лестницы?
За моей спиной кто-то был.
Я оглянулась, но уже ничего не увидела. Нечто холодное вдруг оказалось в моем левом плече. Я ощутила холод не кожей, а мышцами, сухожилиями, кровеносными сосудами. Лезвие вонзилось в мое плечо. Как мне показалось, это был огромный, невероятный тесак. Раньше я думала, что в фильмах, когда люди падали без сознания, пронзенные ножами, допускалось преувеличение – слишком уж быстро человек терял сознание. Только со мной именно так и произошло.
В последние секунды, пока сознание не оставило меня, я увидела, как передо мной распахивается дверь подвала и прямо в лицо летят гладкие деревянные ступени лестницы. Я отчаянно вытянула вперед правую руку – и все исчезло.
Очнулась я от боли, источник которой явственно ощущался в левом плече. Второе ощущение было запахом. Запахом бензина. Пахло отовсюду, и пары бензина уже проникли в мой нос, в горло. Хотелось чихнуть, но я не могла. Если бы я чихнула, то умерла бы от боли.
Мне удалось сориентироваться в пространстве, только открыв глаза. Оказалось, что я лежала на полу подвала, прижавшись левой щекой к деревянному полу, который кто-то щедро сбрызнул бензином. Трикотажная майка и пояс джинсов были пропитаны кровью. От едкого запаха, от кровопотери, от удара по голове меня ощутимо тошнило. Бутерброд с сыром и молоко просились наружу.
Я попыталась сесть, но удалось это не сразу. Тем не менее инстинкт самосохранения подсказывал – надо подняться. Когда мне это удалось, я все-таки чихнула. Голова тут же отозвалась диким спазмом, а плечо – от шеи и до поясницы – пронзающей болью.