Стрелы королевы - Мерседес Лэки

А Тэлия уже имела богатый опыт общения с зловредными озорниками вроде этих; она знала, чего теперь ожидать. Коли уж они начали, то не оставят ее в покое, пока им самим не наскучит эта забава.

И нужно принимать в расчет еще одну сторону дела. Тэлия откинула с глаз мокрые волосы и посмотрела на шрам величиной с монету, красовавшийся на ладони ее левой руки. Сколько лет ей было, когда Юстас выжег его на руке младшей сестренки раскаленной докрасна кочергой? Девять? Десять? Неважно. В тот раз старшие поверили ему, а не Тэлии, когда Юстас заявил, что девчонка обожглась сама.

Так с какой стати здесь кто-то захочет поверить ей? Она новенькая, никто ее не знает; насмешники же, очевидно, дети знатных вельмож.

При сложившихся обстоятельствах кого сочтут лжецом? Лучше уж хранить молчание. Они позабавились, как хотели; быть может, если жертва не будет реагировать на их выходки, им это скоро надоест и они оставят ее в покое.

Надежда оказалась напрасной.

Уже на следующий день Тэлия обнаружила, что кто-то стащил ее конспекты по истории; днем позже толчок в спину заставил ее пошатнуться и упасть на четвереньки, ободрав обе коленки и локти об пол коридора. Когда Тэлия очухалась и собрала рассыпавшиеся книги, кругом не было видно никого, кто мог бы ее толкнуть, — но она расслышала тихое хихиканье откуда-то из окружавшей ее толпы.

Два дня спустя невидимые противники забросали ее камнями, когда она в бежала на занятия по самообороне. На следующий день оказалось, что кто-то вылил на ее книги целую бутылку чернил, и не было никаких доказательств того, что их мог держать в руках кто-то, кроме ее самой. Это явилось для Тэлии почти невыносимым унижением — чтобы другие считали, что она может так небрежно обращаться с книгой.

Неуклюжесть Тэлии начала создавать ей определенную репутацию, поскольку ее пихали или давали подножку по меньшей мере раз в неделю; когда же она осмеливалась выходить куда-нибудь за пределы Коллегии, это случалось еще чаще.

А затем прибавилось преследование и другого характера.

Тэлия начала получать анонимные записки — записки, которые таинственным образом появлялись в ее карманах или книгах, записки, которые в пух и прах разнесли ее и без того хлипкую уверенность в себе. Дошло до того, что один вид клочка бумаги в учебнике доводил Тэлию почти до слез, а показать их кому-нибудь она не могла: слова на бумаге исчезали через несколько мгновений после того, как она разворачивала записку, и в руках у девочки оставался просто обычный кусок чистой бумаги.

Открыться кому-то Тэлия тоже не решалась — поскольку, по ее мнению, не было никаких доказательств того, что злоумышленниками являлись только Синие. Конечно, если добрые отношения между студентами-Герольдами — не одна видимость, то в высшей степени маловероятно, чтобы кто-нибудь из ее соучеников участвовал в изводящей ее группе, однако Юстас прятал свой злобный нрав за ангельским выражением лица и лучезарной улыбкой. Не всегда все обстоит так, как кажется. Нет, лучше терпеть и сносить все издевательства в одиночку — по крайней мере, у нее всегда остается Ролан.

Однако Керен заметила, что что-то не так. Ее брат-близнец уже рассказал ей о письме, полученном от семьи Тэлии; беседа с Элкартом убедила Керен, что, быть может, именно ей удастся уговорить девочку выйти из раковины, в которую та спряталась. Когда она работала с Тэлией, то не замечала никаких признаков неуклюжести, и постоянные сообщения о происшествиях никак не вязались с тем, что говорили Керен ее собственные глаза. Что-то было неладно, очень неладно.

Еще в детстве Керен выработала в себе невероятное терпение — не раз видели, как она часами сидела, держа на ладони хлебные крошки, не шевелясь и даже не моргая, так что птицы без страха слетались, чтобы поклевать у нее из рук. Так же терпеливо она приручала сейчас Тэлию — тут, словно невзначай, роняя слово, там — незаметно подбадривая. Она была уверена: если кто-то преследует ребенка, рано или поздно она узнает об этом.

Бывали моменты, когда Керен проклинала правила этикета, которые соблюдали те, кто одарен мыслечувствием. Если бы не налагаемые им ограничения, она бы давно прочла, что беспокоит ребенка. В крайнем случае, если бы это не удалось ей самой, нашлись бы мастера, способные проникнуть за любой щит.

Но правила этикета для того и существовали, чтобы предотвратить такого рода вмешательство; запрещалось просто взять и безжалостно обнажить мысли другого, из каких бы добрых побуждений ты не исходил. Если бы девочка случайно позволила чему-либо проскользнуть — тогда другое дело. К несчастью, Тэлия слишком хорошо отгородилась от всего мира. Не приходилось особенно надеяться и на то, что кто-то другой, более талантливый, чем Керен, ненароком что-либо «услышит»: отстраненность Тэлии воспринималась всеми как стремление к уединению, и, как таковое, уважалась.

Те, кто может слышать мысли, обычно склонны совершенно фанатически отстаивать право на уединение — будь то свое или чужое; в других обстоятельствах это хорошо, но в данном случае для Керен безусловно являлось помехой.

Хотя осознанно Тэлия не заметила заботы Керен, усилия инструктора по верховой езде постепенно достигли цели. Девочка была уже на грани того, чтобы рассказать Керен по крайней мере о записках, когда началась новая серия…

«Валяй, иди и расскажи кому-нибудь об этом, деревенщина, — говорилось теперь в записках, — забавно будет посмотреть, как ты попытаешься объясните, почему у тебя нет ничего, кроме чистых листков бумаги. Они подумают, что ты спятила. Знаешь, может, они будут не так уж и не правы…»

Это напугало Тэлию — призрак сумасшествия маячил перед ней с тех самых пор, когда она получила первое подметное письмо. В конце концов, как могли буквы исчезать с бумаги после того, как их прочли? А если хотя бы заподозрят, что она ненормальная, ее могут выгнать из Коллегии, и куда ей тогда деваться? Риск показался ей слишком велик. Тэлия никому ничего не сказала и плакала в одиночестве.

И тут, когда ее нервы были уже на пределе, при дворе начались трехмесячные торжества по случаю праздника середины зимы, и травля внезапно прекратилась.

Когда прошло несколько дней, а она не получила ни единой записки, Тэлия начала надеяться, когда минула неделя, она осмелилась немного ослабить оборону. К концу первого свободного от преследования месяца она решила, что ее врагам наскучило, что она никак не реагирует, и они нашли себе какую-то новую забаву.

Тэлия окунулась в жизнь Коллегии с таким самозабвением, что не успел еще начаться собственно Праздник Середины Зимы, а она уже почувствовала себя так, словно наконец нашла свое место здесь. Боль от того, что ее собственная Семья отвергла ее, значительно притупилась.