Из Багдада в Стамбул - Карл Май
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И все же я должен решиться на степной путь, ибо я беглец. Так близко от персидской границы преследователи не должны меня захватить.
– Твои взгляды правильны, но подумай, что путешествие по степи, совершенно высохшей под палящими лучами, будет весьма мучительным.
– Они не страдают ни от голода, ни от жажды; ни от жары, ни от холода; они мучаются только одним – как бы я не оказался плененным. При мне бурдюки с водой и запас продовольствия на восемь дней для всех нас.
– И ты можешь полностью положиться на своих людей?
– Абсолютно, эмир.
– Хорошо, тогда мы поедем через землю джербоа. Аллах защитит нас. Впрочем, когда мы достигнем долины, будем продвигаться быстрее, а пока что твои верблюды с трудом преодолевают перевалы. Теперь мы едины в своих помыслах и должны лишь ждать, пока не залечатся наши раны.
– У меня небольшая просьба, – учтиво произнес он. – Я основательно запасся всем необходимым при отъезде. На дальних дорогах одежда быстро изнашивается, и поскольку я знал, что до Хадрамаута хорошего базара не попадется, я сделал изрядный запас платья. Ваше уже сильно поизносилось, вы можете взять у меня, что пожелаете.
Это предложение было для меня равно соблазнительно и опасно. Хасан Арджир-мирза был прав: в любом цивилизованном месте нас приняли бы в таком виде за настоящих бродяг, но я знал и то, что чопорного англичанина можно этим обидеть. Однако мне не хотелось в первые же дни ставить под удар нашу дружбу с персом. Мне же самому было абсолютно безразлично, в какой личине выступать. Настоящий бедуин оценивает мужчину не по одежде – по лошади, а в этом отношении я мог вызвать зависть у кого угодно. Впрочем, какой-нибудь сын пустыни мог принять меня и за конокрада, но в его глазах это была больше честь, чем позор для меня. И я ответил мирзе:
– Спасибо тебе. Я знаю, как хорошо ты к нам относишься, но я прошу тебя: давай возобновим этот разговор в Гадиме. До джербоа мы в наших одеяниях еще дотянем, а там дальше поглядим. Благодарю за то, что…
Я замер на полуслове – в соседнем кустарнике низкорослой шелковицы мне послышался какой-то шорох.
– Нам нечего опасаться, эмир, это какой-то зверек, может быть, птица, ящерка или уж, – успокоил меня мирза.
– Мне знакомы все шорохи леса, – ответил я, – это был не зверь, а человек.
В несколько прыжков я обогнул кустарник и схватил мужчину, который уже собирался улизнуть. Это был один из слуг перса.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я.
Он молчал.
– Говори, или я вырву тебе язык!
Тут он открыл рот, но издал какие-то нечленораздельные звуки. Тут подошел мирза и произнес, увидев его:
– Садык, это ты? Он не может говорить, он немой.
– Но что ему надо в этих шелковицах?
– Сейчас он мне расскажет, я понимаю его язык. – И, повернувшись к нему, спросил: – Садык, что тебе нужно?
Пойманный врасплох слуга разжал ладонь и показал пучок трав и горстку ягод.
– Откуда ты пришел?
Садык показал на лагерь.
– Ты знал, что мы находимся здесь?
Он покачал головой.
– Ты слышал, о чем мы говорили?
Снова тот же жест.
– Ну ладно, иди, только не мешай нам больше.
Садык ушел, а его хозяин объяснил мне:
– Альва поручила Садыку набрать ягод и трав, которые нужны при жарке глухарей. Случайно он напал на нас…
– И подслушал, – вставил я.
– Но ты же видел, что он это отрицал.
– Я так не думаю.
– О нет, он верный человек!
– Его лицо мне не нравится. Человек с узким, раздвоенным подбородком склонен к фальши. Это, конечно, мое мнение, но до сих пор так оно и было. Он родился глухим?
– Нет.
– А отчего он потерял дар речи?
Мирза помедлил с ответом, потом произнес:
– У него больше нет языка.
– Ах, значит, раньше он мог говорить? И его ему отрезали…
– Увы, – грустно проговорил перс.
Я с содроганием подумал о бытующем до сих пор жестоком обычае обрезания и даже полного отрезания языка. Он по-прежнему процветает в странах Востока и Южной Америки, особенно где много чернокожих рабов.
– Хасан Арджир-мирза, – снова затянул я свою песню, – я вижу, ты с неохотой возвращаешься к этому разговору, но этот Садык мне не нравится, я не могу доверять ему – его присутствие при нашем разговоре мне подозрительно. Прошу тебя, расскажи мне о том, как он лишился языка.
– Я проверял его, эмир. Он верен мне и честен. Но ты сейчас узнаешь, что заставило моего отца пойти на этот жестокий шаг.
– Твоего отца? Что ж, это действительно очень интересно!
– Этот Садык в детстве был оруженосцем отца и передавал его распоряжения, приказы и указания. Он много бывал в доме верховного муфтия и видел его дочь. Она нравилась ему, а он был красивым малым. Однажды он перепрыгнул через ограду сада, где она возилась с цветами, и отважился заговорить с ней после того, как она ему отказала. Его схватили. Из уважения к моему отцу парня не казнили, а приговорили к вырыванию языка, причем по приговору это должен был сделать отец. Он был многим обязан муфтию, и за это тоже был ему благодарен: отец позвал аптекаря, одновременно и опытного лекаря, который и вырезал Садыку язык.
– Это было хуже смерти. Садык с тех пор постоянно жил с отцом?
– Да, и отца мучили боли Садыка, ибо он очень дружелюбен по характеру. Но на них лежало проклятие.
– Как это?
– Муфтий умер от яда. Аптекаря тоже нашли однажды поутру у дверей своей аптеки, а девушка утонула на речной прогулке, когда баркас, задрапированный до неузнаваемости, врезался в ее лодку и потопил ее.
– Все это очень подозрительно. Убийц не нашли?
– Нет. Я знаю, что ты сейчас думаешь, эмир, но твои предположения лишены оснований, так как Садык часто болел и как раз в те дни лежал пластом в своей комнатушке.
– И ведь твой отец умер неестественной смертью?
– Он погиб во время рейда. Садык и один лейтенант сопровождали его. Садык спасся один, весь израненный, отец же и лейтенант погибли.
– Хм! А Садык не признал убийц?
– Было темно. Одного из убийц он узнал по голосу – это был давний враг отца.
– Которому ты мстишь?
– Судьи освободили его, но он мертв!
Выражение лица мирзы подсказало мне, какой смертью умер тот враг. Он предостерегающе вытянул руку и сказал:
– Все это позади. Давай возвращаться в лагерь. – И он двинулся в сторону стоянки.
Я какое-то время еще сидел, размышляя об услышанном. Этот Садык был или совсем потерянным, лишенным лица человеком, каких мало, или воплощением зла и мести. Во всяком случае, его нельзя было выпускать из виду.
Когда я позже пришел в лагерь, там занимались приготовлением ужина. Я сообщил англичанину, что собираюсь двигаться вместе с персом до Багдада, а потом в Кербелу, и он тут же согласился ехать с нами.