ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ - Александр Ласкин

В воскресенье, двадцать второго июня, в самый разгар занятий, Эберлинг сообщил, что студия закрывается.

Объяснение было какое-то странное. Они и не сразу поняли, что он имеет в виду.

Этот человек воистину праздничной внешности не очень подходил для подобных известий. Скорее, он мог бы объявить о туре вальса, чем о начале войны.

А еще такой рассказ. Как-то один студиец выразил удивление по поводу качества темперы. Оказывается, когда-то Эберлинг купил ее в Италии. Помнится, еще Валентин Серов просил привезти и для него.

Альфред Рудольфович не пожалел денег на краски. Хватило не только Серову на «Княгиню Орлову», но и студийцу на его «Делегатку».

Кстати, об этом письме бывшему соученику. С чего бы им так волноваться? Переворачиваешь страницу и обнаруживаешь ответ. Текст в черной раме сообщает о том, что сегодня «День памяти А.Р.»

Разные бывают вечеринки. Иногда просто заложат за воротник в связи с хорошим настроением, но на сей раз выпивали со смыслом.

Потому-то так переживали, что кто-то не пришел. И через много лет студия - это студия. Тут один за всех и все за одного.

Сколько не старайся, все в конце концов истончится до абсолютной прозрачности. Не только вещи расползутся и пойдут трупными пятнами, но в голосах свидетелей появится оттенок вопросительности.

Раз уж «река времен в своем стремленьи уносит все дела людей», как сказал Державин, то что говорить о куда более скромных событиях, когда-то произошедших на Сергиевской.

Хотелось Эберлингу или нет, а его время истекло. В новую эпоху почти не вспоминали этого мастера. Если только проскользнет в разговоре: был, мол, такой, носил феску и куртку, а на мольберте всегда стоял незаконченный Ленин...

Даже те из учеников, кто уже обзавелся должностями, ничего тут поделать не могли. Порой встретятся в Союзе или Академии и жалуются друг другу:

– Совсем не знает новое поколение Эберлинга.

А потом прибавят в сердцах:

– Лучше бы они не Матиссом и Пикассо увлекались, а учились мастерству на любой из альфредовых картин.

И все же что-то удалось спасти от забвения. Пусть и не всегда то, что предназначалось для вечности.

«Храм Терпсихоры» сохранился плохо. Краски почернели настолько, что уже трудно сказать, кто тут изображен.

А некоторые мгновения радуют, как прежде. Скульптурка и вазочка на своих местах. Кажется, Тамара Платоновна сейчас войдет в комнату и удобно устроится на столе.

Что еще удалось сберечь? «Маэстриньку», «проце-дуру», «колёриста». И еще пару-тройку историй разной степени важности.

Немного, конечно. Хотелось бы сберечь что-то более существенное, но сохранилось это.

Придется признать, что память - штука нетвердая. Не сравнишь с мрамором, стеклом и прочим строительным материалом.

Как мы помним, был он Колобком и Дон Жуаном. Впрочем, оба эти его качества взаимосвязаны. Дон Жуан тоже все время расстается и торопится дальше.

Кстати, напротив дома на углу Воскресенского и Сергиевской сейчас располагается бистро «Колобок».

Именно «бистро», и именно «Колобок». Для того, чтобы сказочное имя не звучало старомодно, рядом поставлено энергичное иностранное словцо.

У нас всегда так. Не только новое или, напротив, старое, но в некоей обязательной пропорции.

Вот хотя бы реклама в газете: «К трехсотлетию Санкт-Петербурга! Тридцатипроцентные скидки на удаление угрей».

Ухмыляетесь? Очень напрасно. Альфред Рудольфович никогда бы Вашего скепсиса не разделил.

Он всегда придавал значение тому, как человек выглядит. А уж к праздникам готовился заранее. Чуть ли не за неделю начнет приводить себя в порядок.

Пока шевелюра позволяла, не откажется от возможности лишний раз сходить в парикмахерскую. Иногда выходило наведаться в косметический кабинет.

Вот мы и подошли к самому главному. Если художник отличался такой требовательностью, то надо признать логичными начавшиеся на Сергиевской перемены.

В конце минувшего столетия невзрачный первый этаж украсили дверь и две лестницы. Над всем этим великолепием засверкали буквы: «Посольство красоты».

Все получилось почти так, как описал Михаил Кузмин в стихах, посвященных Карсавиной.

Вы - Коломбина, Саломея,Вы каждый раз уже не та,Но все яснее пламенея,Златится слово «Красота».

Слово «Красота» в самом деле сверкает золотом. Почти так же, как крендель булочной в «Незнакомке» Блока.

Есть в этом названии амбициозность. Ведь совсем рядом с домом на Сергиевской расположены финское, немецкое и американские консульства.

Мол, это у них консульства, а у нас посольство. Причем мы представляем не конкретную территорию, а всю необъятную сферу мечтаний.

Сколько ни всматривайся в окна, ничего не различишь. Что-то полированное и отсвечивающее. Ясно, что этот мир непохож на тот, в котором нам приходится жить.

Пусть и маленькое государство, но гордое и уверенное в себе. Даже два флага висят над входом в знак его независимости от окружающей бесцветности.

Как-то мы уже хотели наделить дом этим статусом. На том основании, что занавеску в мастерской жившего тут художника украшал слоган «С искусством для искусства».

Под видом прохожего, ожидающего троллейбуса, наблюдаешь издалека.

Вот вошла грузная дама. Через полчаса она выпорхнет легкокрылой бабочкой.

Засомневаешься: она - или не она? Вроде шапка и пальто те же, а лицо и фигура другие.

В чем тут причина? Красота исключает мрачные взгляды и двойные подбородки. Исключает в процессе пребывания в этом учреждении, принятия лучевых и водных процедур.

Как это сказал Николай Васильевич? «Если пропал, то это дело медика. Говорят, что есть такие люди, которые могут приставить какой угодно нос».

Словом, посольство при деле. С утра до вечера несет в мир гармонию. Из самого неблагодарного материала извлекает классические черты.

Альфред Рудольфович тоже этим занимался. Как увидит что-то уродливое, то не мирится, а старается привести в соответствие с нормой.

А иногда не в красоте дело, а в куда более высоких соображениях. Распорядятся «осветить поэффектнее» - он осветит. Скажут «поработать над взглядом» - сделает, как положено.

Так кто же мастер косметических операций? Альфред Рудольфович или новые обитатели этого особняка?

Потому-то и ощущения неоднозначные. Радуешься тому, что дом остался «посольством», но и немного грустишь.

Не очень-то приучены жители нашего города к разнообразию. Может, только цвета предпочитают иные, чем прежде.

При Гоголе огромные пространства покрывало зеленое сукно, а под конец жизни Альфреда Рудольфовича преобладал габардин.

Обилие вицмундиров Николаю Васильевичу напоминало весну, а неизменный габардиновый фон имел отношение к привычной для Питера слякотной погоде.

В том и заключался далеко идущий замысел ленинградских пошивочных мастерских, чтобы поставить все точки над «i».

Нет ничего более красноречивого, чем серое двубортное пальто. А уж когда шляпа пирожком займет свое место, то картину можно считать завершенной.

Всякий человек, похожий только на самого себя, сразу вызывает интерес.

Чего это он решил выделиться? Габардина, что ли, на него не хватило? Кто дал ему право предпочесть двум рядам пуговиц какие-то металлические застежки?

Именно эти вопросы начинали клубиться во многих головах, когда Эберлинг появлялся на улице.

Он и сегодня мог бы произвести впечатление. И дело тут не только в феске, которая так и не привилась в наших краях, но во всем его облике художника и артиста.

Вот бы Альфред Рудольфович опять возник на своей улице! Просто подождал, когда загорится зеленый, а потом медленно двинулся мимо замерших перед ним машин.

Воображаешь его уверенную фигуру. Уж действительно, посол. С первого взгляда определишь гостя издалека, посланца иной системы координат.

Начнешь фантазировать, а потом себя остановишь. С чего бы ему появиться? Совсем другие люди поселились в его доме. По-своему симпатичные и достойные, но никогда им не оказаться во главе городской толпы.

Потому-то лучше не упрекать Альфреда Рудольфовича, а принять таким, как есть. С этой феской, портретами вождей, массивным «Кодаком» и собранием фотографий.

Кому-то непозволительно, а ему трудно запретить. Все-таки красота - великая сила, а люди безгрешные за последнее столетие окончательно перевелись.

И других наших героев тоже надо поблагодарить. Не только Тамару Платоновну и Мухина, но Грабаря, Енукидзе и семейство домовладельца Вейнера.

Как получилось, что они пересеклись? Карсавина с Мухиным, Эберлинг с Карсавиной… Вроде им в разные стороны, но оказалось - по пути.