Таганай - Николай Феофанов

посмотрел на белую долину, где-то в глубине которой пролегают рельсы железнодорожных путей, ведущих в город, туда, где люди, где они точно есть. Он еще раз бросил взгляд на горную гряду справа, за которой виднелось слабое свечение, излучаемое огнями вечернего Златоуста.

– А, идя по рельсам-то – не заблудишься.

Он только не мог сказать, как долго придется искать железнодорожные пути, а затем чалить по ним до города. Да, и дорога до полотна тоже вызывала некоторые вопросы. А какова глубина снега в долине, нет ли там болота? Черт его знает! Причем на мгновение идея с городом ему показалась еще более фантастической, чем ночь под навесом одного из Братьев. Потому что отправиться в город, было тем же самым, что просто струсить и кинуться спасать свою шкуру, бросив товарищей в беде и неизвестности. Ведь на него рассчитывали. Ведь там у Трех братьев с поврежденным позвоночником лежит Димка. А если пропадет и Колямбо? У Зубарева только прибавится хлопот.

Колямбо повернулся к лесу, сделал шаг в его направлении и остановился. Вид черной припорошенной снегом громады, которой сейчас предстала перед ним хвойная чащоба, показался чужим и холодным. На ярко светившую Луну набежало не весть откуда взявшееся ночное облако, отчего все обратилось в темно-серые цвета. Колямбо даже изменился в лице от нахлынувшего неприятного ощущения.

Вокруг царила одинокая тишина и лишь опять появившийся ветер временами пропевал в верхушках елей и сосен свою сиротливую песню. Это почти безмолвный ужас, ужас одиночества: лес, тишина, ветер и ты, больше никого, никого живого. Это сладкий ужас, от которого бегут мурашки по коже, он не сковывает, он, наоборот, освобождает.

Ты неподвижно стоишь с полуоткрытым ртом, внимая окружившей тебя картине. Ты не в силах сделать шаг или хотя бы чуть-чуть пошевелиться. Потому что, пока ты стоишь, ты свободен как ветер, ты мрачный спутник тишины и молчаливый сосед леса, скрипящего стволами деревьев. Ты один из них, ты так же пронзительно одинок, как и они, и так же вечен как та земля, на которой все это существует. Но стоит вернуться в себя, и ты понимаешь, что вечны только они, а ты – живешь. Ты среди них, но ты не один из них, ты – другой.

И теперь уже пугающе громкими кажутся завывания ветра, в тишине образуются непонятные враждебные звуки, так и норовящие подкрасться откуда-то сзади. А неровные покореженные тени леса, напоминают чудовищ, скрывающихся за стволами и кустарниками, и высматривающих свою заблудившуюся жертву.

И тогда – все. Тот миг, когда ты был частью мира, не боясь его, – не возвратить. Он улетел навсегда, как будто ничего и не было. Теперь есть мир, и ты в нем, но не как часть мира, а как его житель.

А жители мира вечно делят его на «твое» и «мое». Норовя сделать «мое», как можно больших размеров, тем самым, сея в мире враждебность и страх. И не важно, человек ты или лес, в конце концов, каждый играет в свою игру.

Колямбо стоял и пытался убедить себя, что перед ним та же самая чаща, по которой он пришел сюда. Чаща, в которой ему не причинили зла, и в которой он, по собственной инициативе просто перепутал тропы и потерялся. Это тот же лес, где он не встретил ни единого дикого зверя, ни единого по-настоящему угрожающего ему объекта, как телесного, так и бестелесного свойства. Это тот же лес, где при кажущейся его темнотище, на самом деле, вполне сносное освещение. Особенно, если Луна все же вернется на место.

Но нет, это был уже совсем другой лес. Другой. Недружелюбный, холодный и темный. Нет, даже черный, несмотря на то что Луне надоело общество назойливого облака, и она начала стряхивать с себя пелену его непрозрачных перьев.

Единственное, что ободряло сейчас Колямбо, и он поймал себя на этой мысли, было то, что чаща не кажется мертвой. Все еще поправимо и находится в его руках. Нужно только побороть тот страх, что пришел к нему через глаза и уши, и двинуться внутрь чащи, послав всех ее недобрых обитателей к такой-то матери или предложив им пойти в пешую сексуальную прогулку на то время, что Колямбо придется бродить в царстве деревьев.

– Да, так, пожалуй, и сделаем.

Он, даже не посчитав нужным выдохнуть, как это обычно принято перед тяжелым испытанием, пошел рядом со своими же следами, оставленными ранее. Снег зловеще заскрипел под ногами, да еще и так громко, что Колямбо остановился и выругался про себя. Он даже чуть вжался и прикусил губу, ожидая, что сейчас должно что-то произойти, так как он посмел настолько бесцеремонно потревожить местную властительницу – тишину. Но ничего нового и особо модного не происходило, поэтому он выразительно сплюнул куда-то в бок, и уже на этот раз, послав самого себя куда подальше, устремился в глубину леса.

Чаща все больше вовлекала внутрь себя. Колямбо пару раз оглядывался назад, но уже не видел той опушки, как будто какой-то лесовик двигался прямо за ним, и тут же сажал в сугробы взрослые деревья. Страх не оставлял Колямбо, как бы он ни пытался внушать самому себе, что все это полная ерунда. Но лес действительно изменился, что-то неуловимое, чего не было раньше, не давало покоя. Колямбо стал двигаться намного медленнее, тщательно выбирая дорогу. И если час назад он пялился исключительно себе под ноги, стараясь развить как можно большую скорость, то теперь нервно озирался по сторонам, а от частых и резких поворотов головы уже начинала побаливать шея. Иногда он останавливался, буквально врастая в землю, задерживал дыхание и пытался определить, что за странный шум удалось выловить его ушам из общего фона. То ли что-то треснуло, то ли свистнуло, но как-то не так, не так, как обычно.

Волны холодного озноба все чаще проносились по его спине, ему как-то подсознательно все время хотелось повернуться и посмотреть назад, он даже идти стал практически в пол оборота, чтобы краем глаза видеть, что творится за спиной. Черные тени елей уже не вызывали доверия, а непроглядная тьма, царившая в двадцати метрах по бокам, казалось, была отличным укрытием для неведомого провожатого, присутствием которого возможно и объяснялась вдруг возникшая нервозность в поведении Колямбо. Наползавший на него беспредметный ужас давил на мозг все больше, движения ног часто становились неверными. Ступор, охвативший Колямбо днем на скале, казалось, опять был реален. Но тут Колямбо просто вдарил по тормозам и встал. С этим пора было кончать!