ТАЙНЫ ТРЕТЬЕЙ СТОЛИЦЫ. - П. Лотинкин

— Если не будешь возникать, то позволят кое-что из денег себе оставлять, — пообещала сильно накрашенная брюнетка в блондинистом парике.

Изрекаемые банальности подтверждали самые худшие опасения. И Рита решила отойти от своих принципов, и в кои веки внять советам более опыт­ных людей.

—                Только не надо принимать все близко к

сердцу, — доверительно наставляла рассудительная светловолосая девушка, слегка окая. — А то пипикнуться можно. Я вначале и орала, и сопротив­лялась, так мне что-то вкололи. Два дня ничего не соображала, под себя ходила. А когда очухалась, поняла: если хочешь выжить — смирись.

Рита, слушая нехитрые наставления, вспом­нила «Маугли», эту книжку со своими коммен­тариями в детстве ей читала мама. Там удав Каа говорил, что трудно менять кожу.

А тут, похоже, ей предлагали сменить хребет.

Дверь с лязгом приоткрылась, и в щель про­тиснулось нечто рыхлообразное, похожее на облез­лого пингвина. Неестественно высоким голосом, но на чистом русском это «оно» потребовало:

—       Новенькая, к начальству!

Рита с трудом поднялась, и, пошатываясь, двинулась за семенящим пингвином по узкому темному коридору. Они поднялись по лестнице и вошли в просторную комнату без мебели. Посе­редине лежал огромный пушистый ковер, на нем стоял крохотный столик, а вокруг валялась куча подушек. На них развалился черный, как тень, че­ловек. После полумрака глаза Риты с трудом при­выкали к яркому солнечному свету, льющемуся из просторного окна. Но в комнате было прохладно. Развалившийся оказался смуглым, очень худым человеком с глубокими носогубными складками. Он резво поднялся с подушек, быстро обошел Риту и встал перед ней:

«Настоящий Кощей» — подумала Рита.

— Будыш карошо работать — будыш жить карошо, плохо будыш работать... — у облаченного во все черное Кащея глаза помутнели, а рот рас­тянулся в зверской усмешке. — Отшень худа тебе будет, да?

— Да, да, хорошо, — согласно закивала Рита, в порядке исключения следуя совету мамы. — Моя твоя понимай: я буду стараться!

Мама советовала: если ты не хочешь делать то, что хочет от тебя музик, постарайся его не злить, и держи свое мнение при себе.

Взгляд Кощея неожиданно подобрел, хотя речь осталась нарочито ломанной:

— Одываться нада — чиста, пахнуть — вкусна, клиенте дать удовольствие — беспрекословий. Всё, что ни пожелают. Ясна?

— Ясно, — опять согласилась Рита. Кощей задумался:

— Можна тебя для науки побить?

—Зачем же? — удивилась она. — Товарный вид испортится же! Кому я побитая-то нужна буду?

—Ну-у... Есть и такие, спэшл, клиентс. Но ты мне понравился. Ты — умный. Иди работать.

Решив, что на этом аудиенция закончена, Рита предпочла быстренько убраться.

Пингвин сначала отвел ее в душевую, велел раздеться и всю обмерил засаленным сантиметром. Ополоснувшись под жиденькой коричневатой струйкой, она очутилась на вонючей кухне-столо­вой. Есть пришлось под маслеными взглядами и похотливыми цоканьями двух жирных то ли пова­ров, то ли сторожей. Один из них, отводя ее назад, в камеру с двухъярусными койками, всю дорогу щипал ее бедра. Она жеманно взвизгивала и била его по рукам,

— Что сказал Фашист? — за неимением иных развлечений товарки сразу же окружили с рас­спросами. — Чего-то обещал?

— Фашист? Вы так его зовете? А я думала: Кощей.

Проститутки засмеялись, а смуглолицая с азиатскими чертами, доселе не вымолвившая ни слова, мелодично проворковала:

— Наставлял, небось, что надо: раз — лежать, и два - молчать?

— И не рыпаться, — поддакнула хохлушка. Рита на все кивала и робко улыбалась, иногда проверяя рукой, на месте ли металлический зажим в волосах. Это была единственная вещь, которая ос­талась у нее от далекой Родины, из Катеринбурга. И, самое обидное, ей некого было винить, кроме  себя.

Она прекрасно знала, что ее Костя отсидел че­тыре года не за детские шалости, а за грабежи. И, судя по тому, что он, подпив, рассказывал о себе, прояви следователь побольше ума и старания, си­деть бы Косте еще не один год. Мама ей говорила, что бандиты умеют пустить пыль в глаза букета­ми, шикарными вечеринками и швырянием денег. Деньги им достаются легко, а срок на свободе слишком мал, чтобы откладывать что-то. Поэтому на что, на что, а на обещания и клятвы они не скупятся. Но это не значит, что и ей, Рите, надо рисковать жизнью, дабы стать еще невесть какой по счету, убедившейся на своей шкуре: черного кобеля не отмоешь добела.

Но Рите очень хотелось доказать маме, что и та может ошибаться, и что именно ей с Костей по­везет, он осознает пагубность преступного пути, и они заживут честно и счастливо.

К тому же, ей никак не верилось, что краси­вый и остроумный парень может быть подлым. Во всяком случае, по отношению именно к ней.

Но теперь ей хватило ума, чтобы сложить один и один. Если вчера ты просила у парня совета, к кому обратиться по поводу рассказа старушки, а назавтра тебе подсунули липовую турпутевку, и ты очутилась в турецком борделе —то все ясно. Костенька поделился информацией со своим  —как там они называют начальников? — паханом. Тот решил, что убить ее будет стоить дороже, чем билеты до Турции. Тем более что отсюда пойдет и плата за нее. Возможно, часть заработанных ею в борделе денег достанется и Костеньке. Он сможет угостить шикарным ужином и осыпать цветочка­ми еще одну дурочку. А может, и не одну.

Мама опять оказалась права. Противно лязгнула дверь, и Пингвин, пальцем называя на Риту, пропел:

—       Эй, ты-ы! Кли-иент ждет!

— Ни пуха, ни пера! — пожелала сердобольная охлушка.

— К черту! — ответила Рита, поправляя на ходу волосы.

— Ну, раз она прихорашивается... — услышала она за спиной, и дверь захлопнулась.

В жизни всегда есть место подвигу

Пройдя за Пингвином по тому же коридору, но уже в другую сторону, Рита очутилась в апар­таментах, похожих на номер в приличном отеле. Огромная гостиная, богато обставленная, плавно перетекала в прохладную спальню с огромной круглой кроватью под прозрачным балдахином с тяжелыми кистями. Все это великолепие ясно да­вало понять: клиент — богатенький и влиятельный, а потому наверняка противный. Богатые люди во­обще не считают нужным тратить силы на обходи­тельность, а уж в борделе — тем более.

Подавив в себе дрожь и страх, она глубоко вздохнула и мобилизовалась, застыв посреди гос­тиной.

Белая с золотом резная дверь справа от входа открылась, и из ванной, пыхтя, вышел тучный, об­ливающийся потом, коротконогий турок. Его лицо сияло от самодовольного предвкушения.

«Вот угораздило же таким уродиться, — с жа­лостливой иронией подумала она, — А ведь у него наверняка и жена есть. Может она его даже любит. Но ладно. ...»

— Зер гут! — почтительно улыбнулась она, зная, что туризм туркам помогают наладить не­мцы.

Турок горделиво сбросил халат и, покачивая волосатыми плечами, прошествовал к кровати.

— Наташка! — позвал он.

И черный Кощей, запугивавший ее побоями, и писклявый Пингвин, снимавший с нее мерку, и со­седки по камере, слишком дружно уговаривавшие ее смириться, не придали значения двум фактам из биографии Риты.

Во-первых, она работала на скорой помощи, и не где-нибудь, а именно в Катеринбурге. Тут она получила такой жизненный опыт, который не снился ни морским пехотинцам в песках Ирака, ни даже спецназовцам в Чечне.

И пьяница с ножом на нее бросался, решив, что она — сама Смерть, явившаяся по его душу. И наркоман прижимал к ее горлу перепачканный в крови спидоносца шприц, требуя наркотика. И жена-истеричка душила, вообразив, что Рита — лю­бовница умиравшего от инфаркта мужа. И дряхлая с виду бабка с манией преследования, окруженная десятком вонючих вопящих кошек, вонзала в нее ножницы, решив, что Рита хочет отобрать ее мяу­кающих любимцев.