Пасодобль — танец парный - Ирина Кисельгоф

В гостиной Нины Федоровны остался титан. Она его почему-то не убрала. Настоящий титан, окрашенный краской бронзового цвета. Он уносился к высокому потолку цилиндрической блестящей ракетой и был прикручен звериными ножками с когтями к металлической пластине на полу. В самом низу титана блестела заслонка с изогнутой старинной ручкой. Затейливый вход в старинный воздухоплавательный аппарат. Сейчас титанов не делают. Незачем. Маришке он казался красивым. Мне тоже.

— Он летает? — в первый раз спросила она.

— Да. Нет, — одновременно сказали мы с Ниной Федоровной.

— Как? — не поняла она.

— Летает. Конечно! — воскликнула я.

Титан должен был летать. Иначе зачем ему быть похожим на ракету?

— Нет, — серьезно ответила Нина Федоровна. — Это же титан. Титаны не летают.

Моя дочь поверила не мне, а Нине Федоровне. Безоговорочно. Разве могло быть иначе? Титан жил в комнате у Нины Федоровны. Она знала его привычки лучше меня.

— Нина Федоровна засыпает. Часто, — сказала мне как-то Маришка.

— Даже когда у нее ты?

— Да.

— Вот видишь. Титаны летают. Ночью. Когда она спит.

— Куда летают? — недоверчиво спросила она.

— В сказочные страны, где есть круглые дома. А в них круглые желтые комнаты. Я такие уже видела.

— Потому мы играли в счастливые круглые комнаты?

— Да, — я чмокнула ее тугую щеку.

Она не отстранилась. У меня дрогнуло сердце. В него нежданно толкнулась надежда. Я уже и не помнила, когда она разрешала себя поцеловать. Я спала этой ночью как убитая. Как человек со спокойной душой. Но лучше бы я этого не говорила. Маришка решила попросить Нину Федоровну не спать и проверить.

— Не стоит делать меня сумасшедшей, голубушка, — вежливо сказала Нина Федоровна. — Я из ума еще не выжила. Несмотря на возраст.

Я объяснилась и извинилась, она поджала губы тонкой ниткой. А Маришка решила проверить сама и застряла в титане. Хотела узнать, что внутри. Ее еле вытащила Нина Федоровна. Вся правая рука у Маришки была ободрана.

Иногда мне кажется, что история с титаном разрушила мои отношения с дочкой. Раз и навсегда. Хотя это ерунда. Я и сама понимаю. Наша соседка была одинокой, бездетной, безмужней старухой. Потому она крала чужих детей. Она украла моего мужа у его матери, а потом мою дочь. Если бы не она, наверное, все было бы хорошо. Да. Все хорошо. Я точно знаю. Мой муж и дочь пропали у старой ведьмы, как Ганзель и Гретель, и она заживо съела их душу. Старая ведьма с коричневыми старческими пятнами на высушенных старостью передних лапках. Как у пегого злобного богомола, пришедшего ко мне на балкон летом, которое хотелось забыть.

— Титан — печка! — крикнула моя дочь. — Печки не летают. Зачем ты мне это сказала?

— Я думала так будет интереснее. — Мой голос упал. — Разве нет?

— Нет! Ты меня обманула!

— Я не обманывала тебя. Я только хотела, чтобы тебе было весело. Я не могу тебя обмануть. Я же твоя мама! Ты же мне веришь? Веришь? Да?

Я умоляла Маришку мне поверить. Голосом. Руками. Губами. Она меня оттолкнула.

— Я была бы калекой! Без руки! Из-за тебя! — заплакала она.

— Кто тебе сказал? — мгновенно вскипела я. — Кто?!

— Баба Нина! И папа!

Моя дочь поверила отцу и чужой женщине, которую знала всего месяц. Безоговорочно. Не мне. Им. Чужой женщине! Не мне!

— Каким образом моя дочь могла оказаться калекой? — еле сдерживая себя, спросила я Нину Федоровну. — У нее только рука оцарапана! И все!

— Почему вы обращаетесь с этим вопросом ко мне? — сухо переспросила Нина Федоровна.

— Вы влияете на мою дочь! На мужа! Кто мог ему рассказать? Кто мог представить все в таком свете? В черном свете! Маленький ребенок? — закричала я, сжав кулаки. — Вы! Что плохого в том, что ребенок мечтает? Что?

— Ничего, — спокойно ответила Нина Федоровна. — Мне надо принимать лекарство. У меня больное сердце.

Это означало конец разговора. Я стояла, беспомощно сжав кулаки. Мои щеки пылали от унижения и бессилия. Мне нечего было сказать. Меня зарубили на корню ледяным спокойствием, как топором. Окатили холодным душем. Потушили. Враз. У меня закипели слезы на глазах. Я опустила голову и попросила, как ребенок. Униженно, умоляюще:

— Не мешайте мне. Я прошу вас. Прошу. Очень.

Почему я так сделала? Зачем просила? Ведь я ничего еще не знала. Может, я сразу поняла, что мне будет с ними не сладить?

— Мне нужно принимать нормодипин. Я опаздываю на десять минут.

Я помолчала и пошла к двери. Прочь. Два больных сердца не уживаются вместе.

— Надо любить, — в спину сказала Нина Федоровна. — Тогда будут верить. Вам. Вот в чем влияние.

Я закрыла ее дверь и нашла ответ. Дети любят безоговорочно, если нет того, кто точит и точит доверие. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту! Я оказалась одна, мой муж нашел единомышленника. Двое лучше одного. Толпе верят больше. Это все знают. Я вдруг подумала о репутации. У матери тоже есть репутация. Она дается по праву рождения ребенка. Никто не может ее отнять. Никто. Ни один человек! Никто не имеет права! У меня на глазах чужой человек и мой муж запросто подтачивали веру в меня, в мою любовь, в мою защиту. Во все! А я ничего не могла поделать.

— Я не хочу, чтобы Мариша ходила к Нине Федоровне. Я найду другую няню.

— Почему? — холодно спросил муж.

Я хотела сказать, Мариша жаловалась, что Нина Федоровна нередко засыпает. Так бывает у старых людей. Разве можно оставлять на нее детей? Тем более такого ребенка, как моя дочь. За ней нужен глаз да глаз. Но я забыла все заранее приготовленные слова. Начала заводиться. Так часто со мной случалось в последнее время. Очень часто. И я завелась. С полоборота.

— Она учит ее ненависти ко мне! — выкрикнула я.

— Ненависти? Снова твои навязчивые идеи? — муж усмехнулся. — Нина Федоровна может научить только хорошему. Я провел у нее все детство.

— Лучше бы ты провел детство вместе с матерью!

— Моей матери было некогда! — отрезал муж.

— Ей не было до тебя дела? Почему? Твоя мать не любила тебя? Что с ней было не так?!

— Она была похожа на тебя, — хмуро ответил он. — Впрочем, это тебя не касается.

— Чем похожа? Чем мы вам обоим не угодили?! — кричала я. — Твоя мать не работала. Сам говорил! Почему ты был не с ней, а с чужой женщиной?

— Так хотел мой отец.

— Твоя мать не работала. Так тоже хотел твой отец?

— …

Вот оно! Наконец! Я услышала то, что должна была знать давно. До замужества. Мой муж шел по стопам отца, копируя его жизнь в точности. По кальке. До мельчайших деталей. Но мне не сказал. Утаил! Я бы не вышла за него замуж. Никогда и ни за что! За тюрьму не выходят!

— Ах, вот как! — насмешливо протянула я и сжала изо всех сил кулаки, чтобы сдержать себя. — Яблочко от яблони!

Мой муж отвернулся к столу, его твердые губы были сжаты так сильно, что побелели. Я ясно видела это в свете лампы. А мне нужно было знать. Во что бы то ни стало. Когда это кончится?!

— Когда это кончится? — Я не заметила, как сказала это вслух.

— Нина Федоровна — наилучший вариант, — сухо произнес муж. — Живет рядом с нами. Образованна, хорошо воспитанна, ответственна.

— А мне чего не хватает? Что же мне нужно, чтобы до нее дотянуться? Образования? Воспитания? Ответственности? Чего?! Говори! Ну же!

Мой муж развернулся ко мне и широко улыбнулся. Так широко, что это можно было считать издевкой.

— Тебе этого не понять.

Во мне закипел, забурлил необузданный, душный, яростный гнев.

— Не понять? Почему?!

— Ты не умеешь любить, — спокойно ответил он. — Это не твоя вина. Тебя так воспитали. Не стоит стараться, выйдет еще хуже. Я хочу здорового и счастливого ребенка. Потому моя дочь будет мечтать со мной. Все понятно?

Мне было все понятно. Ни я, ни мать моего мужа не умели любить. Тому были два свидетеля. Мой муж и его соседка. Два правильных человека, умеющие скрывать свои мысли и чувства. Два члена секты, живущие рядом со мной, знающие друг друга, как пять своих пальцев. Мне понадобилось время, чтобы постараться привести мысли в порядок, понять, что нужно сказать, и прийти к мужу, а он уже знал о нашем разговоре с Ниной Федоровной. Все знал! И был готов. Дети должны мечтать с правильными людьми, умеющими любить. Я не укладывалась в их модель. Мое влияние… Все, что я имею! Любовь матери и дочери, наша привязанность, наше целое, плоть и кровь, должны были умереть, и я вслед за ними. У меня отнимали дочь, а я должна была молчать!

— Я не отдам дочь! — я закричала. Как безумная.

Мой муж рассмеялся. Не таясь. Вслух. А в глазах его была ненависть. Неприкрытая. Я ненавидела его, он меня. Исступленно и неистово. Мы готовы были утопить друг друга в обоюдной, безудержной ненависти. И свою дочь тоже. Запросто!

— Отдавать тебе некого. Я же сказал, все зря, — сказал он с коротким смешком.