Мезенцефалон - Юрий Бригадир

Пока вы будете втроем обниматься перед флягой спирта и уважать друг друга, пока вы будете клясться друг другу в вечной дружбе, пока вы будете таскать невменяемых сотоварищей до обшарпанных дверей – ни хрена не изменится.

Послушайте, алкоголики! У вас только один выход – возненавидеть ВСЕ.

Себя, ближнего своего, природу, страну, Бога, мир, который Он придумал, и понять, что никто, никогда, ни за что… Не поможет вам.

Сзади – никого нет.

Только черные крылья твоего ангела.

Взмахни ими – и ты услышишь шорох смерти.

Никто к тебе больше не подойдет.

Никто не поможет.

Никто не будет любить тебя.

Никто не вытащит из теплого говна.

Кроме тебя самого.

Алкоголизм не лечится …

Как не лечится смерть.

Сделать так, чтобы дракон оставил тебя в покое, невозможно. Но если кормить его каждый день… В конце концов, обожравшись, он впадает в спячку. А дальше – только воля решает все.

Только воля.

Воля.

И ничего больше.

Что такое? Мальчик, ты поднес стакан ко рту и остановился? Не слушай дядю, дядя херню несет. Выпей. Когда ты через несколько лет будешь лежать в личиночной позе, тебе пригрезится дельфинья улыбка дракона. Ведь он никогда не спит…

А мне надо выживать.

Мне похуй все ваши сказки о здоровом образе жизни. Я своего дракона накормил на ближайшие три года. Воля и ненависть решают все.

…Сердце билось так, что отдавало в ушах. Я лежал в позе эмбриона, спиной к стене, лицом к табурету. На табурете стояла початая бутылка водки. Настоящей. Впервые за много месяцев я купил настоящей водки, чтобы окончательно бросить пить. Сейчас было два часа дня, и с утра было выпито грамм семьдесят пять. Невыносимо. Я потерплю еще пять-десять минут, и выпью еще грамм пятьдесят. Медленно. Мелкими глотками. Чудовищные молекулы в моей крови, похожие на мексиканские кактусы, начнут распадаться. И надо терпеть еще несколько часов.

В дверь один раз звонили, один раз стучали. Скорее всего – Китаец. Он понятия не имеет, что на несколько лет я исчезну из его жизни, как и он – из моей. Справедливости ради должен сказать, что не совсем. Раз десять он попадется мне навстречу, и я дам ему двадцать рублей. Десять раз – двести рублей. Но это будет потом. А пока я лежу. Простыня промокла от алкогольного пота. Больше всего болит голова. Но вообще невозможно отыскать органа, который бы не болел. Все, что хоть чуть-чуть живое, нудно, тошнотворно и постоянно ноет. И еще меня трясет. Иногда сильно, иногда слегка. А порой так, что приходится зажимать ладони между коленями и напрягать мышцы. И тогда я сильно вибрирую, как трансформатор. Потом отпускает. В сотый раз я гляжу на бутылку. И в сотый раз опять приказываю себе не брать ее…

Выходить из запоя очень просто. Примерно как бежать марафон. Терпишь – и все. Всего-то сорок два километра сто девяносто пять метров. В конце станет невыносимо легко. Так легко, что некоторые, слегка подумав, тупо теряют сознание. А то и отдают Богу душу. Тоже, знаете ли, не музейная редкость. В любом случае – экстремальный спорт. Для мазохистов. Как это Фрейд говорил? Инстинкт саморазрушения. На пределе возможностей. На грани жизни и смерти. Просто надо терпеть. Причем терпеть всю эту, понимаешь, дистанцию, и – ни присесть, ни прилечь, ни природой полюбоваться… Вся ж природа, господа, в этот момент находится прямо внутри тебя, как и весь мир. Снаружи – так, декорация.

Я лежал и лежал. Переворачивался, раскрывался, снова заворачивался, снова скручивался в бубел – как белка в упавшем на бок колесе. Очень, знаете ли, не лежалось в позе трупа. Очень. Тогда вообще начинало мять и корежить.

Я с трудом сел, откинул промокшее в половую тряпку одеяло и взял бутылку. Отвинтил с огромным трудом пробку. Кое-как налил рюмку, кое-как выпил совершенно мизерными глотками. Стало чуть лучше. Это примерно как если бы ты попал под гильотину и тебе отрубили только часть головы. В каком-то смысле – повезло.

Рюмка позволила мне встать и даже немного походить по комнате. Совсем чуть-чуть. От стены до стены четыре раза. Мокрая от пота кожа лоснилась. Стало холодно. Я достал из шкафа другое одеяло и завернулся в него. Пока оно не промокло, было даже комфортно.

Твою мать… Нельзя пить. И не пить нельзя.

Это даже не дилемма. Это какая-то херня. Буриданов осел уже бы охуел и повесился. Или это… отпиздошил бы Жана Буридана толстыми увесистыми копытами.

Впрочем, я бы тоже.

Нельзя пить.

И не пить нельзя.

Повыть, что ли? Я сел прямо на пол и улыбнулся. Сейчас все прогрессивное человечество хочет только одного – чтоб я опять забухал. Не полечился, не растворил свои кактусовые молекулы, а выпил вот эту бутылку залпом, потом еще одну и еще парочку для ровного счета. И чтобы так было завтра, послезавтра, через месяц и через год. Этого же хочет вся фауна с флорой, и даже вся неживая материя поголовно. Короче, весь мир хочет меня размазать по бетонке и смести веником. И, вообще говоря, это у него получится. Но не сегодня.

Вот что. Надо поотжиматься. Сердце, конечно, начнет выскакивать, зато кровь попадет туда, где уже год не бывала. А то и больше. Раз, два, три… восемь… Что, все? Десять, одиннадцать, пятнадцать… Нет, хватит. Сердце прыгнуло прямо в центр головы и решило немедленно выскочить через уши. Хватит.

Пожрать, что ли? Впрочем, ничего вкуснее засохших булок нет, а идти в магазин смертельно опасно. Ибо там на полках… Там на полках… Все бухло мира. Терпкие вина, освежающие коктейли, пенное пиво и горилка медовая с перцем. Все это обязательно прыгнет в пищевод и останется там навсегда.

Я бросал пить несколько раз. Не пил от двух до четырех лет. Это очень большой срок. За это время ты всегда чего-то добиваешься. Работа, зарплата, жена. Деловые связи, уважение, счет в банке, личное мнение. Много друзей и знакомых. Книги, компьютеры… немерено компьютеров! Бытовая техника, телевизор, музыкальный центр, костюм, десятки галстуков, обувь из кожи и световые пломбы в чищенных до блеска зубах. Домашние ухоженные животные…

Самый страшный день в твоей жизни – это когда у тебя появляется хобби. С этого момента ты даже не понимаешь, насколько ты смешон и искусственен. Хобби съедает тебя точно так же, как раньше съедала водка. Ты вдруг начинаешь собирать марки, играть на ложках или танцевать на лыжах. В большинстве случаев именно эта бессмысленность подталкивает тебя к тому, чтобы ты разбил очередное увлечение об тумбу и тут же начал бухать матросскими алюминиевыми кружками. Ибо жизнь, как говорит Зоткин, дана для того, чтобы развивать разум и не засирать ноосферу хуетой.

Что происходит в момент, когда у человека появляется хобби? Да просто на него откуда-то сваливается свободное время. Много свободного времени. Отчего совершенно понятно, что он не нужен самому себе.

Конец каждого трезвого цикла выглядит одинаково. У ТЕБЯ ВСЕ НОРМАЛЬНО. И, как в мультике, ты живешь хорошо и у тебя все есть. Добрый день, Юрий Алексеевич. Добрый день. Очень… очень приятно вас видеть… Всего хорошего… Можете рассчитывать на меня. Всегда рад!

Через месяц они все отвалятся, как короста. Я знаю это. Люди ведь не меняются. Вежливость не значит ничего. Это просто маска. Будут отворачиваться от тебя, как бы не замечая. Забудут имя. Перестанут звонить. Перейдут на другую сторону улицы. Это сделают девяносто девять из ста. Останется один.

Запои хороши тем, что ты узнаёшь истинное хайло человека рядом с тобой. Ни одна собака или кошка не изменит отношение к пьяному близкому человеку. Он им либо нравится, либо нет, но вне связи с бухлом. Если, конечно, не наступать специально на хвост, или если у собачки аллергия на перегар. А социум отвернется весь поголовно! Как от прокаженного. Побежит делать прививки и изолирует от тебя детей. Перечислит все твои действительные недостатки и придумает кучу несуществующих. С этого момента если где что стырили – это ты. Если где кому разбили бестоловку – это тоже ты. Если где кого изнасиловали – само собой – ты. Даже если ты в этот момент просто был без сознания, и у тебя от бухла неделю как не стоит.

А потом пройдет какое-то время, и ты бросишь пить. Весь пресловутый социум опять повернется к тебе бритым, наодеколоненным лицом. Ты тоже улыбнешься ему. И подашь ему руку.

Все это я видел много раз. И потому собакам я верю. Я даже кошкам верю. А людям – нет. Не стоят они того.

Тогда почему я улыбаюсь и подаю руку? Да потому что из миллиона раз монета падает на ребро или зависает в воздухе. Призрачная надежда. Лунные лагуны. Я вообще, знаете ли, люблю обманываться. Инстинкт саморазрушения.

Но сейчас это все лирика с истерикой. Сейчас надо терпеть и ждать. Терпеть и ждать. И кстати, где Зоткин? Почему его нет уже несколько месяцев? Ну что за хрень? От живых проходу нет, а единственного, нужного позарез, мертвого не дождешься…