Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы - Л. Пантелеев

В одном месте стена баррикады была разворочена, похоже, что сюда стреляли прямой наводкой из пушки.

Вокруг никого не было. Грохот артиллерийской канонады доносился издалека. Набравшись храбрости, Ленька приблизился к баррикаде, заглянул в пролом и застыл от ужаса.

На мостовой лежали – кто на спине, кто боком, кто скорчившись – мертвые люди. Один из них, в полосатой матросской тельняшке, широко раскинув ноги, сидел на тротуаре, привалившись затылком к кирпичной стене фабрики. На лбу и на щеке его застыл ручеек крови, остановившиеся глаза смотрели куда-то вверх, туда, где над Ленькиной головой на телефонных проводах чирикали воробьи. А над кучерявой головой матроса чуть заметно белела нескладная, наполовину стертая надпись, выведенная наискось по стене куском штукатурки:

Перхуровцы гады ваша песенька спета

Да здравств…

Под ногами у Леньки валялись ружья, патроны, гильзы, пулеметные ленты. В другое время его мальчишеское сердце не устояло бы перед соблазном набить полные карманы этими драгоценностями. Но сейчас ему ничего не хотелось. «Домой, скорей домой, к маме», – думал он, убегая из этого страшного места.

На перекрестке двух улиц он налетел на телеграфные провода, которые причудливыми клубками висели в воздухе и петляли по мостовой. Мальчик упал, запутался, с трудом выбрался из железной паутины и повернул обратно.

Сжимая под мышкой потяжелевший бидончик с бордосской жидкостью, он брел наугад, сворачивал то направо, то налево, петлял, выходил на те самые улицы, где только что был… Таким образом он очутился у развалин какой-то большой церкви или монастыря. За оградой мелькали черные фигуры. Два монаха – один толстый, с пухлым белым лицом и с реденькой бородкой, другой совсем молоденький, худенький, наверно, еще не монах, а послушник, – вооруженные один ломом, а другой киркой, копошились на груде кирпича, стекла и развороченного железа, извлекая из-под обломков здания какие-то книги в кожаных переплетах, серебряные подсвечники, чаши…

– Батюшки, – окликнул монахов Ленька, – скажите, пожалуйста, простите, – вы не знаете, где тут «Европа»?

Толстый очень сердито, а послушник – по-мальчишески весело, с любопытством посмотрели в его сторону.

– Тут, братец ты мой, Аз-зия, а не Европа, – сквозь зубы ответил толстяк.

– Нет, правда, – упавшим голосом сказал Ленька. Но монахи не ответили ему и продолжали работать. Ленька постоял, помолчал и пошел дальше.

Горло у него давно пересохло. Он умирал от жажды.

На углу улицы, на сохранившемся обломке древней монастырской стены он прочел пожелтевшее и побуревшее от кирпичной пыли извещение Добровольческого штаба:

«…имеются точные сведения о подходе к Ярославлюсильных подкреплений из регулярных войск…В уездах все больше и больше разрастаетсявосстание крестьян, по точным сведениям, в 3-х уездах свергнули и свергают власть большевиков…По донесениям из волостей, в настоящее времяк Ярославлю массами подходят крестьянские повстанцы»…

«Всё врут… гады», – сердито подумал Ленька и, оглянувшись, сорвал объявление, скомкал его и бросил.

Свернув еще раз за угол, он попал на широкую, застроенную высокими домами улицу, прошел мимо заколоченного газетного киоска и остановился перед витриной магазина. Голова у него кружилась, ноги не хотели идти. Облокотившись на поручень витрины, он тупо смотрел на большую, расколотую сверху донизу кремово-белую вазу, на которой красным и черным были изображены крохотные китайские домики с загнутыми по краям крышами, косоглазые китаянки с плоскими зонтами, сидящие по-восточному длиннокосые и длинноусые китайцы…

Что-то вдруг осенило мальчика.

Он быстро оглянулся и увидел на противоположной стороне улицы большой четырехэтажный дом или, вернее, то, что осталось от дома. Угловая часть его была разрушена снарядами, в двух или трех местах по фасаду зияли огромные бреши. Над всем вторым этажом тянулась когда-то черная железная вывеска, начала и конца которой сейчас не было, сохранилось только шесть золотых букв:

ИЦА ЕВР

Ленька стоял на мостовой перед гостиницей и, задрав голову, с ужасом разглядывал эти страшные руины. Что такое? Неужели это тот самый дом, где они живут? Или, может быть, все это случилось, пока он бегал по городу?!

Дверь в ресторан была открыта. В вестибюле никого не было, только пыльный седой медведь стоял в полумраке, протягивая зачем-то черный железный подносик с кусочками штукатурки на нем.

Хватаясь руками за бархатные перила, забыв об усталости, Ленька мчался по широкой лестнице, на стенах которой бородатый Сусанин по-прежнему завлекал поляков, а наполеоновские солдаты все еще убегали из России…

В коридоре он услышал взволнованный голос матери. Она говорила кому-то:

– В длинных черных брюках… Стриженный под машинку… В руках у него был графин…

– Мама! – закричал Ленька. И сразу увидел мать, а рядом с нею – Нонну Иеронимовну и какого-то незнакомого старичка в белой панамке. Тиросидонская стояла, опираясь на зонт, и с гневом смотрела на приближающегося мальчика.

– Ха-рош! – воскликнула она.

– Ага! Нашелся? – обрадовался старичок.

– Безобразник, ты где был? – накинулась на Леньку мать.

Он ждал этого. Он знал, что его будут бранить. Но сейчас ему все равно.

– Пожалуйста, прошу вас, – говорит он, опускаясь на постель, – дайте мне пить!..

– Нет, ты все-таки изволь отвечать мне, негодный мальчишка: где ты пропадал? В конце концов это переходит всякие границы. Мы искали тебя по всему дому, перебудоражили всю гостиницу…

– Ну, где? Ну, ты же знаешь, – бормочет Ленька. – Гыжика искал.

– Какого Рыжика? Где ты его мог искать? Он давно здесь, давно принес воду… Между прочим, ты знаешь, сколько времени ты его искал?

– Дайте же пить! – умоляет Ленька.

– На, на, пей, разбойник, – говорит, появляясь откуда-то, Тиросидонская.

Ему подают большую эмалированную кружку, в которой колышется, ходит кругами черная, пахнущая свежестью вода. Зубы его стучат о железо. Горло сводит судорогой.

– Где же ты все-таки околачивался? – спрашивает учительница.

– Представьте, оказывается этот противный мальчишка полтора часа искал Рыжика!

– Искал Рыжика?!

Ленька допил воду. Голова его клонится к подушке.

– Оставьте, не мучьте меня, – говорит он, закрывая глаза. – Никого я не искал. Я ходил за водой.

– Куда??!

Ленька не видит, а скорее чувствует, как мать всплескивает руками.

– Боже мой! Нет, Нонна Иеронимовна, вы подумайте! Один! В город! На Волгу! За водой!! И с дифтеритом! У него же дифтерит!

– Ха-рош! – повторяет учительница, но на этот раз не так свирепо, пожалуй, даже с некоторым одобрением. – Ну и как? Достал?

– Нонна Иеронимовна! – хнычет Ленька. – Оставьте меня, пожалуйста. Я спать хочу.

Голова его глубже вдавливается в подушку. Ему кажется, что на минуту он засыпает. Замелькали перед глазами дома с мертвыми окнами, падающий фонарный столб, бородатый офицер в пенсне, фаэтон с поднятыми к небу оглоблями…

Но вот он чувствует, как на лоб ему легла знакомая теплая ладошка.

– Нонна Иеронимовна, милая, взгляните, пожалуйста, – слышит он встревоженный голос матери.

– Что такое?

– Вам не кажется, что у него жар?

Другая, шершавая, не по-женски грубая рука трогает Ленькину голову.

– А ну вас!.. Полно вам, тетенька! Какой там жар! Устал безобразник, набегался, вот его и размочалило. Оставьте его, пусть поспит часок-другой.

– Постойте, а где же кувшин? Ведь он уходил с кувшином.

«Ни за что не скажу, – думает Ленька, стискивая зубы. – Она с ума сойдет, если узнает».

– Газбился, – говорит он, уткнувшись носом в подушку.

– Та-ак, – смеется Нонна Иеронимовна. – Хорош водонос, нечего сказать!..

– А это что такое? Что это еще за банка? Нонна Иеронимовна, посмотрите.

– Оставьте, – говорит Ленька и, нащупав рукой бидончик, прижимает его к себе. – Не трогайте, пожалуйста. Это богдосская жидкость.

– Батюшки! А это что такое? Александра Сергеевна, взгляните! Что это там течет?

Ленька быстро садится и открывает глаза. Из карманов его сыплются, жиденькой струйкой текут на стеганое одеяло, а оттуда на пол – зеленовато-коричневые зернышки.

– Что это такое? – с удивлением спрашивают обе женщины.

Ответить на этот вопрос не так просто.

– Это я купил, – говорит Ленька, подгребая рукой зернышки. – Это есть можно.

– Есть можно?

Тиросидонская нагнулась и внимательно разглядывает сквозь очки Ленькины трофеи.

– А ты знаешь, между прочим, что это такое? – спрашивает она.

– Нет, не знаю.

Старуха долго и густо хохочет.