Майдан для двоих. Семейная сага - Дмитрий Барчук

Если Вы хотите построить социализм, выберите страну, которую не жалко.

— Не смотри ты на меня, как на приведение. Да живой я, живой! И даже весьма упитанный.

Казах очень растолстел. Я помнил его молодым, крепко сбитым боксёром, а сейчас он более походил на борца сумо. Необъятный живот растекался под армейским ремнём некрасивыми складками на камуфляжной форме. Подбородка у него вообще не было, он весь превратился в мясистую шею.

— Это что — месть? Ты специально заманил моего сына сюда?

— Какая месть?! Шайтан тебя побери! Я, между прочим, здесь тоже воюю. А тебя я давно уже простил. И даже сам готов просить у тебя прощения. Был молодым идиотом, поддался на призывы националистов. Если бы мою семью кто-нибудь посмел захватить в заложники, я бы поступил также. Не поверишь, но я далее благодарен тебе за тот выстрел. Ты убил тогда бандита, а выжил другой человек. Когда после операции сознание вернулось ко мне, в палату пришёл следователь. Я ему про тебя ничего не сказал, а показания дал, что мои друзья погибли от рук каких-то бандитов.

— То-то на меня велась такая охота!

— Это не милиция тебя искала, а мои родственники. Пока я валялся без сознания. Я потом им всё объяснил, и они успокоились. Отца же твоего, судью, никто не тронул. Против тебя не возбудили даже уголовное дело. Ты можешь спокойно приехать на родину, сходить на кладбище к могилам предков, и тебя в Павлодаре никто не тронет. А Данилу твоего я вообще люблю как сына. Я далее помогал ему с работой, с карьерой, сильно не светясь, со стороны, будто он сам всего добился. И когда эта хохлушка его бросила, не ты, а я оказался рядом и помог твоему сыну пережить драму сердца. У тебя замечательный парень, Владимир Святославович. Он, правда, мне очень дорог. Я объявил награду за поимку этого Змея и завтра сам поведу бойцов в подвалы аэропорта. Ты сам-то пойдёшь с нами? С оружием обращаться не разучился?

«Тиха украинская ночь». И очень коротка в июне. О тусклую лампу на входе в казарму бьются мошки и мотыльки. Без умолку стрекочут сверчки. Десяток крепких молодых мужчин посапывают и похрапывают во сне. Кто-то стонет, а кто-то спит тихо-тихо, как бы притаившись в укрытии под простынёй. Завтра с восходом солнца они проснутся по команде «Отделение, подъём!» и пойдут в подвалы аэропорта на охоту за Змеем, спасать моего сына. И я с ними пойду тоже.

Автомат Калашникова. АКМ, потом АК-74. Впервые я взял его в руки ещё в школе, в девятом классе. На занятиях по начальной военной подготовке мы сдавали нормативы на время по неполной разборке и сборке автомата. Для чистки, смазки и осмотра. Отделить магазин и проверить отсутствие патрона в патроннике. Извлечь из приклада пенал с принадлежностью. Отделить шомпол. Отделить крышку ствольной коробки. Извлечь возвратный механизм. Отделить затворную раму с затвором. Отделить затвор от затворной рамы. Отделить газовую трубку со ствольной накладкой. Сборка производилась в обратном порядке. Оценка «отлично» ставилась тому, кто успевал разобрать автомат за 18 секунд, а собрать — за 30. На военной кафедре в университете надо было уложиться уже в армейский норматив — 15 и 25 секунд.

Военка! Сакральное слово для первокурсников и девчонок! С середины второго курса каждую среду парни, за исключением белобилетников, уходили на военную кафедру, с восьми утра и до шести часов вечера. Полный рабочий день. И здесь молодые интеллектуалы, читавшие Гёте и Шекспира, попадали совсем в иной мир — зубрёжки и муштры.

«Товарищи студенты! От меня до следующего столба шагом марш!», «Воинские уставы надо знать как таблицу умножения: дважды один — один, дважды один — один», «Товарищи студенты! Сегодня будем учиться копать окопы, с лопатами я уже договорился». Естественно, такие офицерские перлы вызывали у будущих журналистов и филологов, «в языкознании познавших толк», хохот и чувство своего безграничного умственного превосходства над преподавательским составом военной кафедры. Офицеры это чувствовали и, пользуясь своим положением, оттягивались на умниках по полной программе. Самым лучшим способом выбить дурь из студенческих голов была строевая подготовка, особенно если она занимала весь день, а на улице стоял мороз за тридцать. Не отслужившему в армии студенту невозможно было сдать военную дисциплину, будь то огневая, техническая или тактическая подготовка, на «отлично». Для маменьких сынков, не нюхавших пороха и портянок, пределом мечтаний было получить четвёрку по военке.

Трёхмесячные войсковые сборы после окончания университета должны были подтвердить нашу военную квалификацию — командиров мотострелковых взводов. Дать практическое подкрепление знаниям, полученным на военной кафедре. Но и здесь главной дисциплиной была шагистика, а ещё строительство всевозможных объектов, не всегда оборонного значения. Стрельбы проводились, но редко. Из гранатомёта, ручного и противотанкового пулемётов — один раз, из пистолета Макарова — два, из автомата Калашникова — три. Единственный норматив, который я всегда сдавал на «отлично», — это автоматные стрельбы.

В 1984‑м году мне, человеку мирной профессии, эти навыки казались совершенно излишними. Да, в Афганистане уже шла война, но это было так далеко от дома.

Охотничье ружьё отцу на день рождения подарила мать. Она считала, что у настоящего мужчины в доме всегда должно быть оружие. Отец её убеждений не разделял, к охоте был равнодушен, но подарку очень обрадовался. Он воспринимал его не как средство для убийства, а как произведение искусства, как ценный антиквариат. Немецкое производство, крупповская сталь, цейсовская оптика, причудливые гравировки у курка. Из него бы получился хороший оружейный коллекционер. Чистка и смазка ружья для отца были священным ритуалом. Он с такой любовью и дотошностью ухаживал за ружьём, будто оно было предметом одушевлённым.

В день моего 15-летия, пока родители были на работе, мы с друзьями, выпив дешёвого портвейна, решили развлечься. Я вытащил из сейфа отцовскую реликвию и зарядил ружьё патронами, из которых заранее выпотрошил дробь. И вот среди бела дня мы решили пострелять с балкона третьего этажа в самом центре города. Старушки на скамейке не знали, что патроны были холостыми, и написали жалобу в прокуратуру. Вскоре отец принёс с работы эту петицию. Пятнадцать подписей внизу. Все мои планы и планы моих друзей на будущее могла перечеркнуть жирной чертой эта бумаженция. Судимость и колония для несовершеннолетних светили всем участникам банкета со стрельбой. Но отец просто отдал мне жалобу и велел, чтобы я показал её своим друзьям, а потом сжёг.