КАК УБИТЬ ДРАКОНА: Пособие для начинающих революционеров - Михаил Ходорковский

индивидуализм, всегда использовались очень суровые меры, в том числе и повсеместное распространение монополий. Со временем монополии стали в России в значительной мере исторически обусловленным способом выживания за счет существенного подавления инициативы. Знаменитая русская насильственная «соборность» — лишь реакция на неспособность «мягко» гасить индивидуализм с помощью общих правил. Но у этого способа есть и свои исторические ограничения: с какого-то момента он просто перестает работать.

Монополии как метод преодоления хаоса сейчас вообще практически везде уступают конкуренции. Но в России с ее тяжелым культурным наследием конкуренция просто не успевала развиться настолько, чтобы справиться со своей миссией. Каждый раз находился самодержец, который пытался решить накопившиеся проблемы на пути монополизации. Результат? Низкая эффективность и огромные издержки.

Петр I создал централизованную, почти целиком зависимую от государства промышленность. Большевики довели эту тенденцию до логического конца, оставив в живых только государственную плановую экономику. Чего это стоило и чем закончилось, напоминать, думаю, излишне. Это был всегда грубый, жесткий и неэкономный инструмент, но он веками как-то работал.

Почему это не работает сейчас? Потому что в ситуации развитого информационного общества монополия как основной метод регулирования социального пространства себя практически исчерпала.

В условиях, когда все общественные отношения многократно усложнились, а успех все больше зависит от действий одного-единственного индивида или малых групп, поддерживать динамическое развитие общества через механизм монополий становится практически невозможно. У России нет другого пути, кроме перехода от экономики монополий к экономике конкуренции. Но сделать это непросто.

Преимущества конкуренции не так очевидны, хотя эмпирически подтверждается, что конкуренция бьет монополию. Это доказал опыт экономического развития практически всех крупных экономических систем: США, России, Китая. Гибель советской системы во многом на совести тех, кто не распознал вовремя губительных свойств монополизма. Рискну предположить, что если бы эволюция советской системы пошла по линии Шелепина — Косыгина, а не Брежнева — Суслова и косыгинские реформы были бы реализованы в полном объеме, то финал СССР мог быть иным.

Но дело все-таки не столько в эмпирическом опыте, сколько в самом принципе. Конкуренция — более эффективный метод структурирования любого социального пространства, превосходящий монополию по своему потенциалу. Конкуренция — это индивидуальная игра, организованная по общим и неукоснительно соблюдаемым правилам. В них как бы вшиты две стороны одной медали: свобода действий игроков, свобода выбора ими вектора движения и одновременно наличие предустановленных правил, которые нельзя менять по своему желанию или просто игнорировать. То есть в конкуренции главное — это правила, соблюдая которые игрок сохраняет широкую свободу выбора.

В монополии, наоборот, главное — это приказы. В условиях монополии свобода есть только у одного субъекта — того, кто единолично устанавливает и правила, и маршрут. Именно за счет сочетания двух элементов — порядка и свободы выбора — конкуренция оказывается более эффективной, чем монополия. Психологически именно конкуренция, а не монополия является более естественной: она более соответствует природным инстинктам человека.

Из такого понимания конкуренции следует, что формирование правил и исполнение правил — ее сущностные моменты. Конкуренции не будет, если «одни будут равнее, чем другие». Но этого мало.

Нужен равный и справедливый доступ к процессу формирования правил, ибо если правила дают кому-то преимущества, то конкуренция превращается в свою противоположность — скрытую монополию и хаос. Таким образом, настоящая конкуренция возможна только при развитом гражданском обществе и политическом (правовом) государстве. Эти вещи идут в наборе, как «комплексный обед». Если над экономикой нет надстройки в виде конституционного правового государства, то выстроить экономику на конкурентных началах невозможно.

И здесь мы подходим наконец к самому главному. Есть страны типа Южной Кореи, где монополия частной компании, находящаяся под контролем конституционного государства, работает эффективно. Есть страны типа Швейцарии или Норвегии, где госкорпорации, находящиеся под контролем демократического государства, работают весьма эффективно (например швейцарские железные дороги). Но нет стран, где государственная или частная монополия, находящаяся под контролем авторитарного и коррумпированного государства, работает эффективно. Такое сочетание на входе есть почти всегда Венесуэла на выходе.

Коррумпированная несменяемая власть (политическая монополия) плюс экономическая монополия — это гарантированная катастрофа.

По сути, такой комплект является злокачественным образованием. Многочисленные «клановые клетки» разрывают в клочья государственную ткань, стремясь урвать себе какую-либо из монополий. Пришел Сечин — получил «Роснефть». Пришли Ротенберги — получили «Платон». И так, как в матрешке, до самого низу, до последней Кущевки. Все эти монополии возникли благодаря коррумпированной власти и не могут без нее существовать. Возникает коррупционный замкнутый круг «власть — монополия — власть», разорвать который может только революция. И так будет бесконечно, пока не возникнет альтернативная модель — политическая конкуренция, превращающая экономические и социальные монополии в конкурентные процессы, которые, в свою очередь, воспроизводят политическую конкуренцию.

Глава 17. Социальный выбор:

левый или правый поворот?

Деление на левых и правых — одно из самых укоренившихся в современной политике и одновременно одно из самых расплывчатых. Ныне левым или правым называет себя кто угодно, левая и правая повестки становятся неразличимы до степени смешения, как любят выражаться юристы. Крайне правый Трамп пришел к власти с программой, во многом построенной на левопопулистских стереотипах.

Путин, когда-то перехватив у коммунистов их левую «антиолигархическую» повестку, потом проводил в основном жестко правую политику в интересах бюрократии и новой олигархии. Определить, кто есть who в современной политике, оказывается совсем не просто.

С тех пор как принадлежность к левому или правому лагерю определялась по рассадке в зале французского парламента, утекло много воды. «Левизну» и «правизну» определяли по-разному.

Обычно левыми считаются ревнители госсобственности, фанаты «большого правительства» и регулируемой экономики, поборники высоких налогов на имущих и обильных преференций для неимущих. В противоположность им, правыми обычно называют себя энтузиасты свободного рынка, адепты «маленького правительства», любители раздавать «удочку вместо рыбы», убежденные, что Христос, накормивший толпу, мог бы обойтись и тремя хлебами вместо пяти, лишь бы не увеличивать государственный долг.

В рамках своей задачи ограничусь рабочим пониманием левого и правового, пусть оно и не будет полным. Мне кажется, что в основе деления на левых и правых лежит отношение к равенству. Для левой политики характерно стремление к усилению равенства и подавлению неравенства. Правой политике свойственно признание неравенства, прежде всего имущественного, но и всякого другого, и попытка стимулировать неравенством экономическую активность.

Разумеется, это крайние, «чистые линии». Между ними множество смешанных форм — лево-правых и право-левых. Но суть где-то здесь.

Ни в обществе в целом, ни в экспертном сообществе нет однозначного отношения к проблеме равенства (не надо путать с равноправием). Поэтому нет и не может быть