Поводырь - 4 - Андрей Дай

- Видно, снова какие-то заговоры?! - блеснула глазами фрейлина датской принцессы.

- Да. Сговаривались, как все устроить к вашему приезду...

- Фи. Это тоже скучно...

Если мог бы, я бы пожал плечами. Понятно, что она изо всех сил подводила меня к тому, чтоб я рассказал о творящихся здесь делах. Этакая разведка боем, едрешкин корень. Только я вовсе не намерен был доверять такую информацию этой девушке. Опасался, что после ее пересказа, в этой саге останется мало правды...

Тем не менее, нельзя сказать, будто бы ее присутствие было мне неприятно. Честно говоря - рад был, что нашелся хоть кто-то, еще о моем существовании помнящий. Ну и кроме того - прекрасно понимал, что рано или поздно, но нам с этой чудной девушкой придется обвенчаться. И жить вместе. Как-то терпеть друг друга. Быть может, даже родить и воспитывать детей.

В прошлой жизни, я был, прямо скажем, никудышным супругом. У меня была своя жизнь, у жены - своя. Я всегда был занят, всегда находились дела поважнее, чем пустые, как мне казалось, разговоры с человеком, воспринимающим меня этаким ожившим кошельком. Одушевленным носителем средств для осуществления доступных желаний. Меня это устраивало. В той среде, где я вращался, нельзя было оставаться холостым. Супруги, что первая, что вторая, блистали бриллиантами на приемах и фуршетах, а я делал свои дела.

Здесь, во второй, новой жизни, ни о каких серьезных отношениях с туземными женщинами я и не задумывался. Конечно, молодое Герочкино тело жаждало любовных утех, и мне пришлось пойти у покойного на поводу. Итогом стала связь со ссыльной полячкой, Кариной Бутковской, но даже мысль о возможности создать с кем-то семью, приводила меня в ужас. Мне казалось, что серьезные отношения станут занимать существенную долю моего времени. Что, отвлекшись на устройство своей личной жизни, я не успею сделать что-то важное. Необходимое для того, чтоб чаша весов при определении места пребывания души в посмертии, качнулась в ту или иную сторону. Одна из этих сторон вызывала у меня столь яркие чувства, что я готов был пожертвовать всем чем угодно, только бы никогда - никогда - никогда больше туда не попасть.

Потому столь спокойно, внешне - послушно, отреагировал на принятое за меня решение Густава Васильевича женить меня на дочери старинного его друга - Ивана Давидовича Якобсона, Наденьке. Это был, по моему мнению - лучший выход. Навязанная чужой волей жена оставляла мне моральное право не задумываться о необходимости уделять ей чрезмерно большое внимание, и в то же время - удовлетворять сексуальные потребности ныне покойного Герасика.

А потом, точно не скажу - когда. Скорее всего - во время долгого, скучного пути из Санкт-Петербурга в Сибирь. О чем только не передумаешь на протяжении четырех тысячеверстного тракта... Потом, однажды - так будет верно - пришло в голову, что раз Ему было для чего-то нужно, чтоб именно так все произошло, чтоб Герман Густавович Лерхе женился на девице Якобсон, значит - так тому и быть. И кто я такой, чтоб спорить с Проведением?! Но, с другой стороны, что мешает мне получить от этой обузы, если и не любовь, то хотя бы - взаимопонимание?! Супруга - друг. Что может быть лучше?

И вот суженная сидела у постели, трогала мой лоб ладонью, говорила какие-то бессмыслицы, а я смотрел на нее, и решительно не находил ни единой точки соприкосновения. Ничего, что могло бы стать основой нашей будущей симпатии. И когда она, наконец-таки ушла, я продолжил размышлять об этом.

Наденька не была красавицей, ни по каким канонам. По представлениям двадцать первого века - ее фигура отличалась излишней пышностью, кожа - болезненной белизной, а форма лица - простотой. В теперешнем же времени - ее посчитали бы чрезмерно худой, что давало повод подозревать девушку в предрасположенности к чахотке. А высокие скулы и по-скандинавски глубоко посаженные глаза, и вовсе не считались привлекательными. В моде были кукольные, с пухлыми розовыми щечками личики, с рыбьими, навыкате, глазками. Поэты воспевали красоту отягощенных изрядной прослойкой подкожного жира пышечек, с полными, в ямочках, руками.

Слишком умной она тоже не была. Образованной - да. Начитанной - спорно, но прочла она, особенно всякой мыльно-любовной ахинеи, явно куда больше чем среднестатистическая жительница столицы. Совсем недавно, около года назад, Надежда Ивановна стала фрейлиной датской принцессы Дагмар, что автоматически вовлекло ее в сферу придворных интриг. На счастье, Наденька однажды приняла верное решение, и выбрала себе покровительницу в лице супруги наследника Императорского престола. Минни, пока не слишком хорошо разбирающаяся в хитросплетениях столичной политики, еще не успела показать характер. Еще не затеяла свою игру. Мария Федоровна еще только прицеливалась и приценивалась к многочисленным вельможам. Я знал, видел в ее прекрасных карих глазах, что это время обязательно настанет. Как верил и в то, что даже не будь я ее верным поклонником, остерегся бы заводить себе такого врага, как эта женщина со стальным стержнем внутри.

Пока же Минни явно использовала Наденьку в качестве шпиона. Не удивлюсь, если выяснится, что и в Зимнем и в Аничковом дворцах, и в Царском Селе и в Ораниенбауме, мадемуазель Якобсон принимают за романтичную, пустоголовую простушку, и не боятся высказывать при ней то, что остереглись бы говорить в компании с другими придворными дамами. А та, тотчас же несет эти оговорки своей госпоже, которой наверняка не хуже меня известно, что отношения у двери Самого Главного и складываются из таких вот нюансов...

Появись у меня желание обзавестись чинами и придворными званиями, захотел бы я принять участие в тихой грызне у трона, лучшей партии, чем с профессиональной простушкой и неисчерпаемым источником информации, нечего было бы и мечтать. Однако у меня другие цели и устремления. Я занят реальными делами, приносящими осязаемый результат. И где тут применить ее таланты - совершенно себе не представлял. Должно же что-то быть в ее устремлениях такого, что как-либо перекликалось с моими интересами! Только, как, спрашивается, это что-то обнаружить?!

Фердинанд Юлианович, мой добрый доктор, пришел рано утром. Так рано, что наверное солнце еще и из-за горизонта выглянуть не успело, а он уже своими чуткими пальцами искал пульс у меня на запястье.

- Ну же, доктор, - сразу после краткого ритуала взаимных приветствий, потребовал я. - Рассказывайте, как все прошло? Как вам показался Его высочество? Не случилось ли каких-нибудь неприятностей? Я изнываю без известий...

- Ну-ну, голубчик, - зачем-то укладывая мою руку поверх одеяла, словно я сам был не в состоянии это сделать, успокаивающим тоном выговорил Маткевич. - Полноте. Я вам настоятельно не рекомендую волноваться! Все прошло просто чудесно. Была одна заминка, воспринятая, тем не менее, Государем цесаревичем с юмором...

Несколько дней спустя я узнал, наконец, в чем именно заключался единственный затык в организованных нами мероприятиях. Я забыл уточнить, а местным деятелям и в голову не пришло, что наш Экспоцентр следует открывать уже в присутствии высоких гостей. И, конечно же, честь перерезать ленточку предоставить новому наместнику. Вроде бы - совершенно логичный и естественный шаг для человека моего времени. Однако же Петру Ивановичу Менделееву, ответственному за создание и наполнение выставки-ярмарки на Соборной площади, показалось, что сделать вид, будто бы выросший за какие-то недели павильон - совершенно естественная, привычная Томскому обществу деталь пейзажа. Мол, а что тут этакого? Живем мы так. Есть чем хвалиться, и нечего скрывать...

В итоге публику, без шума и помпезных ритуалов, запустили в тот же день, когда стало известно, что кортеж Великого князя Николая Александровича к середине дня прибудет в губернскую столицу. Естественно, за половину дня желающих подивиться разложенным и расставленным по полкам экспонатам, меньше не стало. И когда на следующий день царевича со свитой привезли на, так сказать, плановое мероприятие, оказалось, что ко входу в павильон стоит длиннющая очередь, а внутри самой выставки не протолкнуться. Полицейские, было, ринулись выгонять народ, но вмешался наместник, заявив, что, дескать, он вполне в состоянии обождать, и что ему любопытно наблюдать этакую-то тягу местных жителей к достижениям науки.

Свитские офицеры и чиновники сочли эти высказывания за шутку, и даже позволили себе засмеяться. Видимо, по их мнению, слова "наука" и "Сибирь" никак не могли употребиться в одном предложении. Тем забавнее было бы взглянуть на их лица, когда гостей все-таки запусти внутрь.

В дощатой пристройке установили выделенную Хотимским паровую машину. Через систему ременных приводов, она вращала два диска, напоминающие те, что демонстрируют школьникам в двадцать первом веке на уроках физики. Ну, знаете - там еще два шарика таких, между которыми скачет искра электрического разряда. Теперь представьте, что диски были чуть ли не в полтора метра диаметром, а дуга между медными шарами висела почти постоянно. Ручная молния! Наука дала в руки людям чуть ли не божественное могущество!