Большие батальоны. Том 1. Спор славян между собою - Василий Звягинцев

— Я… Я тоже весь день о том же самом думала. Вида не показывала, а сама только и думала… мы же в конце концов по-обыкновенному смертны. Гомеостат ещё неизвестно, поможет или нет. Особенно здесь. Сначала просто пуля, потом контрольная в голову, и карманы вывернут, и интересный браслетик с руки снимут… — она прижималась к Вадиму всем телом, всхлипывала, слёзы текли по щекам, моментами она замолкала и подставляла губы для поцелуя. В общем, стандартная девица в почти стандартной ситуации… Что дальше — ясно и понятно.

Проблема в том, что Вадим сейчас совершенно не хотел пользоваться её нынешним состоянием, не до того ему, честно говоря, было, и не двадцать лет давно, чтобы приходить в неконтролируемое возбуждение от близости доступного девичьего тела. Но и показать каким-то образом, что ему безразличен её порыв — значит, нанести смертельную обиду. С таким характером, как у этой валькирии, легко можно потерять её навсегда. Перемкнутся какие-нибудь специально добавленные в мозг аксоны, и сотрётся из личности Людмилы обычная способность и желание любить по-человечески. Конкретно его или любого вообще нормального человека.

Получится какая-нибудь новая Сильвия или вообще незнамо что… У неё это в первый раз появилось такое чувство, очень может быть, что и в последний…

Ляхов не задумывался именно таким образом и в такой терминологии, он просто знал, что его любимая — не обычная земная девушка, и чувствовал, что с ней можно себе позволить, а что нельзя. Надо как-то выходить из положения.

Он присел рядом, начал её обнимать, гладить по голове, шептать на ухо успокаивающие нежные слова, и всё это так, чтобы успокоить Людмилу, а не возбудить ещё больше. Кое-какие навыки практической психологии и неврологии у него остались, хоть он и не совершенствовался в них уже давно. Целовать — но «по-братски», без намёка на страсть, не касаться частей тела, которые могут оказаться эрогенными, говорить слова, способные перенаправить её чувства в безопасном направлении.

Он не видел печальной усмешки, что появилась на губах Людмилы. Ей-то его тактика была совершенно понятна и прозрачна, курсанток в школе Дайяны учили не просто соблазнять мужчин в оперативных целях, но и легко распознавать самые изощрённые и профессионально замаскированные попытки воздействовать на них самих в этом направлении. Вяземской и любой из её «однокурсниц» ничего не стоило разоблачить самого умелого «Дон Жуана» или «Казанову», сколь бы сложную, многоходовую методику те не применяли, рассчитанную на наивных школьниц или многое повидавших тридцати-сорокалетних женщин. Валькирии могли просчитать каждый приёмчик на десяток ходов вперёд и разработать соответствующую случаю контригру, если это требовалось.

Сейчас Людмила понимала, что Вадим при всей сложности своего характера, избыточной для аборигенов соседней реальности, любит её по-настоящему, потому и не спешит ответить на её чувства естественным для более простых натур образом. Кажется, только сейчас между ними установился подлинный контакт, и буквально несколько минут назад она тоже поняла, что физическое взаимообладание было бы сейчас совершенно лишним, способным что-то необъяснимое словами безнадёжно испортить.

Так что же ей теперь, мило улыбнуться, поблагодарить за приятно проведённый вечер и удалиться в свою девичью спаленку? Как это уже несколько раз подряд безжалостно проделывала Герта со своим Мятлевым?

— Ты как хочешь, — решительно сказала она, вставая, — а я всё равно останусь. Не могу уйти, не могу одна смотреть в потолок и не знаю в который раз представлять, что сейчас всё могло быть совсем иначе. Я живая, а тебя больше нет! И что и как жить? Мне одной утренней прогулки с вашим Анатолием хватило, чтобы тягу к сильным ощущениям удовлетворить…

Людмила сбросила с плеч пеньюар, под которым на ней были только белые трусики, без всяких гипюровых вставок, кружев и прочих возбуждающих мужское естество красивостей.

Откинула одеяло, легла, закинув руки за голову.

— И ты ложись, туши свет. Не бойся, я не сексуальная маньячка, приставать к тебе не буду. Не прогнал — мне и этого достаточно. Расскажи лучше что-нибудь интересное, о том, чего я никогда не видела… Как ты жил в своей стране, когда тебе было, сколько мне сейчас… Было ведь, наверное, и что-то хорошее, несмотря на весь ваш тоталитаризм?

Вадим выключил торшер, присел на кресло у столика, не удержался, снова закурил.

— Я сейчас. Просто надо с мыслями собраться. Вот беда, тоталитаризма я не застал, родился как раз на двадцать лет позже его кончины. А когда то, что по инерции Советской властью называлось, тоже накрылось, мне всего семнадцать было. А как тебе сейчас… Ей-богу, вспоминать не очень хочется. В этом смысле моим наставникам больше повезло. Могу из их воспоминаний кое-что воспроизвести. Александр Иванович очень впечатляюще умел рассказывать…

— Как он умеет, я от Маши знаю. Бросай свою сигарету, — сказала Людмила из темноты выходящей окнами во двор комнаты, не освещаемой даже уличными фонарями и огнями реклам. — Иди сюда. Я уже замёрзла…

Из окна вправду тянуло пронзительным предутренним холодком. Осень уже на пороге, скоро и заморозки начнутся.

— На «Валгалле» нам Дмитрий Сергеевич и Наталья Андреевна про своё прошлое тоже много рассказывали. Но, как бы это сказать — в познавательно-назидательном духе. Всё больше про историю «Братства» и всякие с этим связанные события. А мне интересно просто про жизнь. Вот в Кисловодске Лариса иногда кое-что выдавала…

Девушка хихикнула, вспомнив какую-то элегантную скабрёзность, до которых мадам Левашова была большая любительница и мастерица. Битого жизнью мужика умела в краску вогнать, не меняя тональности голоса и надменно-аристократического выражения лица. Людмила очень любила наблюдать за их с Майей Ляховой пикировками и до сих пор не знала, на какую из дам хотела бы походить.

Вадим лёг, Людмила тут же накрыла их обоих лёгким одеялом до самых плеч. Он чуть подвинулся, ощутил её вправду холодную ногу.

— А ещё к теплокровным принадлежишь, — попрекнул он, — никакой саморегуляции. Так и до комнатной температуры дойти можно…

— Зато ты горячий. И здесь у нас несовпадение…

— Или — взаимодополнение. Зимой я тебя греть буду, летом ты меня охлаждать…

— Далеко заглядываешь, командир, — со странной интонацией сказала Вяземская.

— Правда, что бы тебе такое рассказать? — как бы пропустил мимо ушей её слова Фёст, поглощённый сейчас борьбой с самим собой. Ему, впервые оказавшемуся с ней рядом, с обнажённой, под одним одеялом, вдруг очень захотелось обнять подругу, «всю», как сказано в одном известном романе, но это означало бы непоследовательность и уступку низменным инстинктам. До этого всю свою жизнь он умел властвовать над ними и ни разу не совершил опрометчивого шага, поставившего бы его в безвыходное (с точки зрения Ляхова) положение. У Секонда, обладавшего аналогичным характером и принципами, всё случилось раньше, но только потому, что ему в его мире встретилась Майя. С такой девушкой он тоже без колебаний связал бы свою судьбу, отказавшись от уже несколько опостылевшей свободы. Что ж, ему своей Майи не попалось, зато нашлась подпоручик Вяземская. Вновь обращаясь к одесскому языку: «Это две большие разницы».

Фёст отчётливо понимал, что с Людмилой его выбор будет окончательный. Никаких либерально понимаемых свобод, «прав личности» и вариантов развода «под настроение». Отчего так — он не вдавался в онтологические дебри, просто знал и всё. А в этом случае действительно никак нельзя поддаваться инстинктам и эмоциям.

Вадим чувствовал, что сейчас от него не потребуется ни просьб, ни обещаний, протяни руку — и всё случится само собой, но ещё отчётливее представлял, что совершенно не знает, как будет утром. В любом варианте — ощущение чего-то неестественного. Трудно принимать решение, зная, что оно может связать тебя с этой достаточно малознакомой ещё девушкой на сотню, а то и больше, лет. Впрочем, почему малознакомой? Чем и хороши валькирии, что характер, принципы, эмоциональный и интеллектуальный уровень каждой ясны сразу. По крайней мере — нескольких недель общения хватает, чтобы больше не опасаться неприятных неожиданностей. Прямо как евангельскими принципами каждая руководствуется: «И пусть слова ваши будут да — да, нет — нет, а остальное от лукавого». То есть риск нулевой — через энный отрезок времени осознать, что женился на глупой, жадной и стервозной бабе, гулящей вдобавок.

Это Фёсту ещё при одной из первых длительных стажировок в новозеландском Форте Росс объяснила Сильвия, на своём и Ирины Владимировны примерах. Что вот, мол, какими они от природы получились, такими и будут до неблизкого конца своих дней. Одна — почти патологическая однолюбка, вторая — «казанова в юбке», условно говоря. И ничего в этом изменить нельзя, либо смириться с тем, что досталось, или искать себе женщину за пределами их «серий». Тогда Сильвия вроде бы совсем не догадывалась о возможности появления в этом мире своих «младших сестёр», рассказывала просто так, чтобы новый кандидат в члены Братства полностью ориентировался в окружающем, чётко усвоил границы позволенного и возможного, в том числе и в отношении женщин, которые его окружают.