Петербургский сыск. 1870 – 1874 - Игорь Москвин

Пристав развел руками.

– Не понимаю, он же сознался, что стрелял?

– Но к сожалению не в убийстве.

– Он же стрелял, кроме него некому?

– Вот это нам надо выяснить, ведь был третий выстрел. Пусть ваши молодцы ищут пистолет. Наш подозреваемый, если он задумал убийство, то мог купить еще один и использовать его, но скорее всего он после выстрелов, не видел куда попала пуля и как говорили наши предки: «аки заяц сиганул в сторону» или же наоборот попал в глаз намеренно, чтобы запутать следствие.

– Тогда как же?

– Я понимаю ваше недоумение, но ради этого происшествия мы сюда приехали, – и Иван Дмитриевич склонился над трупом, рассматривая рану. – Мне кажется это либо пуля, что может извлечь наш доктор, либо что—то круглое, подобие толстой иглы или толстого шила. Распорядитесь, пусть увозят, хотелось бы по быстрее почитать заключение, – оглядел столовую пристальным взглядом Путилин, предчувствуя непростой вечер, – да, представление начинается, – непонятно к кому прозвучала фраза толи к себе, толи к стоящему рядом приставу.

Стройная фигура Екатерины притягивала взгляд, голубые глаза с озорством смотрели из—под черных ресниц.

Екатерина Прокофьева, двадцать три года, православная, уроженка Псковской губернии, муж Степан Прокофьев так же проживает в столице на Васильевском острове, сапожник, пронеслись в голове Путилина сведения, полученные от пристава.

– Здравствуй, – приветливо произнёс Иван Дмитриевич, – как живется в кормилицах?

– Дак не жалуюсь, хозяева добрые, платят исправно, чего еще надо.

– А твой ребенок?

– Представился пред Очи Господни, – взгляд затуманился пеленой из слез, но они так и не покинули глаз, Екатерина перекрестилась, – вот мы со Степой и подались в город.

– Что можешь рассказать про сегодняшний день?

– Да что? – сжала губы, – лаются наши господа почем зря, в деревне такого не видала. У нас если парень девку споганит, то батогов не убережется, а тут только слова, словно решили друг друга перелаять.

– Так что было сегодня?

– Не знаю, сколько раз барин Долбню с письмами посылал к молодому господину, но жутко ругались. А потом Порфирий Степанович сам пришел, в столовой перепалку устроили. Я дверь открыла и сразу назад.

– Алексей Иванович что делал?

– Ничего, – подняла брови, – сидел в кресле и криком исходил.

– Выстрелы слышала?

– Шум был, словно ветку сухую сломали, а потом крики стихли.

– Сколько раз треснуло?

– Два– три, не помню.

– Крики стихли после треска или до?

– Не заметила.

– А треск повторялся.

– Не знаю, я ребенка пошла кормить.

– Кто еще был в доме?

– Барыня Мария Степановна, старый господский слуга Долбня, Маргарита Иоганновна, молодой барин, но тот пришел и сбежал, Екатерина загибала пальцы, но в глазах мелькали искры сомнения.

– Кто первым обнаружил Алексея Ивановича убитым?

– Маргарита Иоганновна.

– Что она за человек.

– Не знаю, – безразлично ответила Прокофьева, – мы живем в разных комнатах, она сама из господ, да и питается за господским столом, я же на кухне. Да и что о ней сказать, немка, одним словом. Чуть было не забыла, Сима —то, хозяйская кухарка тоже весь день в доме.

– Сейчас можешь быть свободной, но если что вспомнишь, приходи.

– Завсегда, ежели вспомню.

После того, как Екатерина вышла, пристав сказал.

– Какова? Ничего не видела, ничего не знаю, только лаялись, как собаки.

– Не всегда, даже так показывают, а вот плечико нашего Шляхтина стоит проверить. Тогда увидим, кто говорит неправду, хотя девица с испугу выскочила, ничего не увидев. Я допускаю и такое, хотя сомнение – брат факту, который необходимо либо опровергнуть, либо подтвердить, – растягивая последнее слово, произнёс Иван Дмитриевич. – Пригласите Маргариту Иоганновну.

Воспитательница вошла, гордо неся прямую спину. Черные волосы оттеняли бледную кожу, большие глаза, казалось, не моргали, а смотрели неприступностью перед собою.

– Добрый вечер, господа! – приветствовала она мягким грудным голосом.

– Здравствуйте, Маргарита Иоганновна! – ответили следователи, занявшие кабинет хозяина, где проходил опрос присутствующих в доме в час убийства. Пристав почувствовал укол детской боязни, в детстве такая же мадам, только французского происхождения, занималась его воспитанием.

– Простите, господа, но я, сразу же, предупреждаю, что во время выстрелов я была с детьми, которые поручены мне госпожой Рыжовой.

– Откуда Вы знаете, что Алексей Иванович убит из пистолета.

– Так все в квартире говорят! – удивление читалось на лице.

– Выстрелов Вы не слышали?

– Нет.

– В каких отношениях Вы находились с господином Рыжовым? – вопрос прозвучал двусмысленно,

– Я только воспитательница его детей, – было видно, как мелко дрожат ее руки, в которых она мяла желтый платочек, ей был неприятен заданный вопрос, он ее не смутил, но все же на щеках воспитательницы проступил румянец – Он был весьма нрава доброго и уступчивого, – голос дрогнул, – хотя я его мало видела, – сжала пальцы в маленькие кулаки, – Алексей Иванович часто находился в отъезде по делам службы.

– В этом доме часто бывал господин Шляхтин, что Вы можете сказать о нем?

– О! это глубоко испорченный человек! – на лице проступило возмущение, и искра отвращения затронула темные глаза, которые сощурились, словно увидели что—то неприятное. – С его появлением в доме все изменилось. Он не хотел ничем заниматься, его интересовали только развлечения, которые могла предоставить столица. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, вполне, – произнёс Иван Дмитриевич. – Вы бывали свидетельницей семейных ссор?

– Нет, я всегда уводила детей и сама старалась не присутствовать при безобразных сценах. Но, увы, квартира – есть квартира и невольно приходиться слышать нелицеприятное. Это началось недели две назад, когда выяснилось, что разбалованный господин соблазнил это чистое дитя Лизу. Он испортил ее жизнь своим грубым вторжением.

– Как никто ранее не замечал перемены, случившейся в поведении и господина Шляхтина, и госпожи Дмитриевой?

– Нет.

– Извините за мой вопрос, но не пытался сделать господин Шляхтин непристойных предложений Вам?

– Что Вы, господин полицейский, себе позволяете? – вспыхнула свечой Маргарита Иоганновна, – хотя я и вдова, – рука поднесла желтый клочок к лицу, – но не позволю порочить мое честное имя.

– Маргарита Иоганновна, ради Бога простите за бестактность, но я служитель закона и выясняю истину, хочу полностью изобличить преступника…

– Господа, преступник сознался в злодеянии, – голос воспитательницы дрожал от возмущения, в них читалось: «Что вам еще требуется? Сам убийца бросился в ваши руки? Или вы хотите, чтобы на ваших глазах он совершил преступление и тогда вы будете уверены в его виновности?»

– Маргарита Иоганновна…

– Да, – перебила в раздражении Путилина, – он делал мне не только гнусные намеки, но и непристойные предложения, как и кормилице младшего сына Рыжовых. Он испорченный человек и Лиза пала его жертвой. Если бы не его порок, – она вытерла побежавшую по щеке слезу, – бедный Алексей, – запнулась, – Иванович был бы жив.

– Благодарю, Маргарита Иоганновна, – Иван Дмитриевич налил в стакан из стоящего на столе графина, и подал воспитательнице, – прошу прощения за бестактные вопросы, но служба извиняет мое невольное любопытство.

Воспитательница вышла из кабинета, держа платок у глаз и не поднимая от пола взгляда.

– Каков подлец! – вылетело из губ пристава. – Каков подлец! Его с объятиями встретило семейство сестры, а он…

– Не возмущайтесь, – улыбнулся начальник сыска, – вот из таких людей и произрастают преступники.

– Я не нахожу слов.

– И не надо, – задумчиво произнёс Иван Дмитриевич, – зовите Долбню, посмотрим, что за фрукт.

– Давно вы служите у господина Рыжова?

– Я начинал службу в семействе их отца Ивана Трофимыча, а после его безвременной кончины Алексей Иваныч взял к себе. А по годам лет сорок в семействе Рыжова.

Долбня оказался мужчиной шестидесяти с небольшим лет, высокий, бодрый, с поджарой фигурой. Седина покрывала не только голову, но и опустилась на небольшую бородку. Отутюженная чистейшая без единого пятнышка одежда говорила об аккуратности.

– Каким был Алексей Иванович?

– Добрейшей души был человек, таких в нынешний суматошный век осталось мало. Только, – старик замолчал, обдумывая говорить или нет.

– Что только?

– В семье за главу была Марья Степановна, подпал он был под ее влияние.

– А она?

– Рассудительная женщина.

– Между ними возникали ссоры?

– Упаси Боже, – рука в быстром движении вознеслась в крестном знамении, – славная семья, четверо ребятишек, Ванечка самый младшенький ходить еще не научился. А как появился изверг этот…